Вдруг, откуда ни возьмись, над ними появился вертолёт. Пилот, конечно, увидел, как вдоль кукурузного поля вышагивает здоровенный мешок. Наверное, он уже потирает руки: мол, попался голубчик! - и спускает верёвку с крючком, чтобы подцепить мешок.
"Эге, да под ним кто-то есть. Чего доброго, заставит, чтобы я его до дому довёз". И вертолёт - тррр! - скрывается за холмом.
Идёт дядя и то и дело косится на мальчика, надеясь, что у Гугуцэ вот-вот заболят ноги и можно будет сесть на поезд или на подводу. Но мальчик взбирается в гору, как молодой олень. Отыскал даже палку с рогулькой - поддерживать мешок, чтобы дядя отдыхал стоя.
Входят в село. Что творится с крестьянскими ребятишками! Все до одного бегут к воротам поглазеть на путешественников.
Ночевали у одного крестьянина: мягкие диваны, белоснежные простыни. Дядя всю ночь глаз не сомкнул. Наверное, стыдно было, что шёл сюда со своей подушкой.
На другой день он отвязал от мешка примус, размахнулся и запустил его в овраг. Подушку он ещё в селе положил на завалинку. Теперь Гугуцэ стало казаться, что рядом с ним шагает крестьянин из его села Трое Козлят.
Правда, заметив у дороги голубенькую шапочку чабреца, дядя почему-то снял перед цветком шляпу, как перед человеком.
- Умел бы я кисть держать в руках, - говорит дядя, - я бы нарисовал, как пахнет трава.
Солнце на закате казалось большущей клубничиной, которая вот-вот спустится в лес на Онештском холме. Дядя пел во весь голос:
Лес зелёный, вырастай,
Только дому место дай!
Гугуцэ слушал песню, а ноздри ему щекотал очень вкусный ветерок. Вот и нос пригодился в пути: с его помощью нашли бахчу. У шалаша ни души. Оказалось, там дыни: целое стадо, и жёлтые-прежёлтые, так бы вот и сел среди них и остался бы тут на всю жизнь. Если бы, конечно, не секретное дело, которое ожидало Гугуцэ в дядином селе на границе.
В ту ночь они с дядей сторожили бахчу, а на заре были уже далеко. Брюки у них вымокли от росы.
Смотрят, навстречу идёт крестьянин:
- Куда, люди добрые?
- К границе.
- А-а! Вам нужна машина!
Крестьянин указал, между какими холмами проходит шоссе.
- Нет, нам бы прямиком, на своих двоих.
Крестьянин пожимает плечами:
- К границе? Своими ногами? Неслыханное дело! Это когда-то туда ходили пешком. - Тут он понимающе улыбается и начинает шарить по карманам: - Небось, мыши карман прогрызли? Так бы прямо и сказали!
Дядя достаёт деньги, показывает их. Крестьянин мерит взглядом путешественников, а они уже вошли в чащу подсолнухов. Шли, шли по ней, пока к вечеру не добрались до Цибирики.
Заночевали у фермы на возу с сеном. Увидел их, спящих, один мальчишка, запряг двух волов и - цоб-цобе! - погнал воз по дороге.
Гугуцэ снилось, что он на качелях, а дядя от усталости храпел, положив под голову кулак и надвинув шляпу на глаза.
Когда запели вторые петухи, воз был уже на холме в Кышле. Озорник распрягает волов, оставляет воз со спящими путешественниками на самой вершине, берёт на ферме такую же телегу, впрягает в неё волов и цоб-цобе! - назад в Цибирику.
Утром люди из Кышли собрались и ломают головы: как же эти двое ухитрились втащить воз на такую высоту?
И вот Гугуцэ с дядей просыпаются, смотрят с воза на людей:
- Что случилось, люди добрые?
- Это и мы бы хотели знать, - отвечают снизу.
- Объяснение, Гугуцэ, может быть только одно. Мы с тобой, не просыпаясь, впряглись в этот воз и приволокли его сюда. Вот, оказывается, что может натворить человек во сне!
Прошли Згэрдешты, добрались до Козешт. Дядя заходит в один двор купить простокваши.
- Ай-ай-ай! Неужели вы так быстро шли, что ни одна машина вас не догнала? - удивляется хозяйка, узнав, что они идут пешком от самого Кишинёва. - А у нас, чтобы корову отвести на луг, и то на велосипед садятся!
Вечер застал их на пути к Новой Сынжерее. Дядя несёт Гугуцэ на руках, а у самого веки налились и ноги не слушаются. Качались холмы, наполовину вошедшие в ночь, качалось небо, вот-вот из его подола посыплются звёзды, так и лилась вокруг песня сверчков. Дядя увидел огонёк и повернул туда.
Утром Гугуцэ проснулся на крыше овчарни. Девочка чуть больше овечьего хвостика загоняла кнутом овец, а дядя помогал чабану их доить. "Кыш, негодник! - бросила девочка овечий шарик в петуха. Посмей только разбудить Гугуцэ, мы с тобой поговорим!" Но петух как будто знал, что путешественникам пора в Бельцы.
К обеду вышли из Бельц - шагом-арш! ать-два! - уже и Глодяны близко. Гугуцэ казалось, что он за эти дни трижды обошёл земной шар и повидал больше стран, чем их есть на глобусе; правда, во всех этих странах все говорили по-молдавски…
И вот ещё одна заря, и перед ними граница. Дядя снял шляпу. Ему казалось, что с самого детства он так и стоит на этом месте. "Один, другой, третий…" - как тогда, считает он голубей, летящих с реки. Можно представить, как заплачет мать, когда он войдёт во двор.
Тут он видит, что Гугуцэ пропал.
- Пойду взгляну на пограничников, - слышится из глубины долины.
Никто не знает, о чём говорил маленький путешественник с капитаном, но после этого капитан - хотите верьте, хотите нет выпросил для мальчика местечко на границе, и даже винтовка для Гугуцэ нашлась.
Гугуцэ глядит себе на руки, на ноги, ему бы осколочек зеркала, хоть с воробьиный язычок, чтобы лицо увидеть - он ли это стоит с винтовкой на границе? Вот оно, то секретное дело, ради которого он столько дней шёл пешком. "Ишь ты! Хозяин-то меньше винтовки!" наверное, думает вон тот ворон. Мальчик выпячивает грудь: "Кто же это, если не я?" Теперь мама доит корову. Узнай она, кто охраняет границу, бросила бы подойник и на радостях дала бы телёнку высосать всё молоко у коровы. А дедушка сказал бы бабушке: "Не ты ли, старая, нашла как-то на лице у Гугуцэ мой нос, мои уши и мой лоб?" И шагал бы дедушка по двору без шапки, чтобы все видели эти уши и лоб, и задирал бы нос как можно выше, и вытирал бы его только платочком с цветочками…
Но вот мальчик видит: трое крестьян ведут его дядю.
- Ну-ка позови капитана! - просит Гугуцэ один из них.
- А я для чего тут поставлен? - строго спрашивает Гугуцэ и поворачивается к собственному дяде. - Ваши документы?
Гугуцэ изучает дядин паспорт от корки до корки, смотрит одним глазом на фотокарточку, другим на дядю.
- Говорит, что из наших мест, - не унимается крестьянин. - Что-то непохоже! Своих-то мы и без печати узнаём!
Тут как раз по дороге шёл человек с косой. Дядя попросил у него косу и с горя так начал косить, что двое крестьян крикнули в один голос: "Наш!"
- Эге! - мнёт в руке шляпу третий крестьянин. - Это же сын Иона, внук Георгия, правнук Василия. Так косил и его отец, пусть земля ему будет пухом! Где же ты пропадал столько времени?
Крестьяне один за другим до хруста в костях обнимают дядю и ведут его к себе в гости.
А Гугуцэ так и остался на посту у границы.
Дедушка
Как пошёл с позавчерашнего дня снег, так и не перестаёт. Сугробы намело - в рост человека. Улицы и дворы в селе Трое Козлят опустели. Люди сидят в тепле, но от окон не отходят. Лишь тот, у кого сапоги чуть ли не до пояса, осмеливается выйти на улицу.
Только в дедушкином дворе суматоха. Сани с мешками выехали из ворот в сторону мельницы. Соседи с хмурыми лицами стряхивают с себя снег и входят в дом. А в доме то зажгутся, то погаснут свечи. Овцы в загоне стоят, подняв головы. Колодезный журавль застыл со снежной шапкой на макушке. Собака выла всю ночь, а теперь места себе не находит…
Умирает дедушка. Таким маленьким стал, что и Гугуцэ мог бы взять его на руки. Только усы остались большими.
Односельчане, утопая в сугробах, один за другим идут проститься с дедушкой. Кто несёт ему в кармане орех, кто яйцо или баранку, кто ещё что-нибудь.
- Покидаешь нас, кум Штефан? - пришла проститься тётушка Александра.
Дедушка не отвечает.
- Слышишь меня? - нагнулась она к его уху. - Передай моему Тоадеру, что новые полы в горнице настелила, что корова мне вчера бычка принесла, а нога у меня так и болит до сих пор.
Потом заходит тётя Касуня с целым сугробом на плечах:
- Не опоздала я, дедушка Штефан? Ну и слава богу. Костику моему скажешь: накопила я денег, чтобы съездить к нему на могилку. Как он там, бедняжка, в Германии? Ведь ни слова не знал по-немецки.
Лукерия несёт калач величиной с колесо:
- Мой Ион умер в том голодном году. Покажи ему этот калач. А то ведь на его поминках нечем было людей угостить. Зато сейчас смотри, сколько зерна повёз Георге на мельницу, - тебя-то уж мы совсем по-другому помянем!
А снег всё валит и валит. Кажется, ещё раз идёт весь тот снег, какой дедушка видел за свою жизнь.
Гугуцэ, конечно, возле дедушки. Что теперь можно для него сделать! Разве что ходить с непокрытой головой.
- Надень шапку, - говорит дедушка. - Душа моя пока ещё на земле, не на небе.
Гугуцэ выходит на улицу. Над трубами домов туча тянет и тянет своё белое брюхо. И у мальчика замирает сердце: "Замёрзнет дедушкина душа, пока до неба доберётся".
Гугуцэ лезет на чердак, поближе к небу, молит солнце выглянуть из-за тучи, зовёт его всё громче. Но солнце не слышит. А снег всё валит и валит…
И тут мальчика охватывает обида на всех. Зачем они идут прощаться? Зачем зажигают свечи? Как это можно, чтобы умер дедушка?! Он прокрался домой, собрал все свечи и спрятал их на чердаке.
Уже спустились сумерки, когда в дом вдруг влетела жена того самого соседа, который взялся поехать на мельницу.
- Тётушка Оля! А, тётушка! - женщина была очень встревожена. Лошади только что вернулись одни. Мешки все в санях, а пшеница не смолота! И Георгия нет!
- Ох-ох-ох! - причитает бабушка. - И небо-то всё закрыло, и на земле-то не поймёшь что творится…
Когда Георгий вернулся, он пыхтел как паровоз. Слыханное ли дело, чтобы с мельницы, с другого конца села, лошади взяли да и вернулись домой!
- Конечно, - говорит Георге, - как может работать мельница в такую погоду? Но дело-то у меня знаешь какое! Пришлось оставить гружёные сани у ворот мельницы и бежать за мельником. Возвращаюсь - глядь, ни тебе лошадей, ни тебе саней…
А дедушка, услышав историю про мешки, которые сами вернулись с мельницы, вдруг очнулся и подал голос:
- Выходит, ещё не время думать о моих поминках, не все свои дни я прожил…
К вечеру он попросил солёный огурец, потом задремал. А когда проснулся, в каждом глазу у него сияло по солнышку.
- Не иначе как тот огурец посадил меня на доброго коня, повеселел дедушка. На другой день он совсем разговорился.
- Всё! Опять я по эту сторону моста, - сказал он утром бабушке. А где же Гугуцэ?
- В школе, где ж ему быть, - дрожащим голосом отвечает бабушка и отводит в сторону глаза, чтобы дед ни о чём не догадался. Гугуцэ, бедненький, со вчерашнего дня в Бельцах, в больнице, и вряд ли выберется оттуда живым. Мать, говорят, не отходит от его кровати. А отец поехал в больницу на бульдозере - снегу в Бельцах ещё больше, чем в Трёх Козлятах.
- Вот что значит - ходить с непокрытой головой, - говорит сосед. - Постой, а почему его нашли под забором у Вани-цыгана?
- Гугуцэ! - просит мать. - Ты хоть мне что-нибудь скажи…
Гугуцэ вот-вот что-то припомнит. Нет, опять лежит без памяти.
А дедушка вчера съел тот орех, который ему принесли, сегодня яйцо, только приналёг на вторую половину калача, как в дверь постучался сосед:
- Слыхали? Ночью колодец обрушился!
Дедушка словно того и ждал.
- Я ж говорил, обветшал он совсем. Его ведь ещё отец мой строил. Ничего, я его починю. Пусть село пьёт ту самую воду, отцовскую. - И говорит бабушке: - Оля, где моя верёвка?
Бабушка клянётся, что верёвку телёнок проглотил. Но в конце концов достаёт из-под лавки и привязывает к ручке двери.
Дедушка берётся за другой конец верёвки, тянет её к себе, тянет…
- Вот я и встал. Хе-хе! Цены ей нет, этой верёвке!
Гугуцэ ещё лежал в больнице, когда бабушка поднялась за какой-то вещью на чердак и наткнулась на те самые свечи, - они были в варежке Гугуцэ.
Бабушка плакала с крошечной варежкой в руках. А дедушка принёс с поля подснежников, обложил ими варежку и говорит:
- Ну, вот и снова весна вернулась. Пора, Гугуцэ, и тебе возвращаться.
Когда Гугуцэ вышел из больницы, дедушка встретил его у въезда в село. В руках у дедушки была трость.
- Спасибо, Гугуцэ, что прибавил мне дней, - снял он шапку перед мальчиком. - Ожил я совсем. Вот и колодец зацементировал. А уж отдыхать буду на том свете.
Вечером дедушка спрашивает Гугуцэ:
- Значит, нельзя сказать, что лошади сами вернулись? И как это ты решился пойти на мельницу, если на улице было такое светопреставление?
- Я ведь не один был, - отвечает Гугуцэ, - а с твоей собакой.
- Бедный Колцун! Вот из-за чего конец к нему пришёл! - вздохнул дедушка.
Гугуцэ вскочил как ужаленный, хотел что-то спросить, но в горле комок застрял.
- Помнишь? - Дедушка положил ему руку на плечо. - Той ночью Ваня-цыган нашёл тебя, чуть живого, под своим забором и занёс в дом…
Гугуцэ смотрел на дедушку и не видел его сквозь слезы.
- Ты лежал в больнице, собака никак не могла тебя найти и всё бегала к цыгану. А однажды ночью как завоет у порога!.. Кузнец спросонья подумал, что волки напали, и как выскочит на улицу с кувалдой в руках…
Дедушка меняет разговор:
- А как же ты отстал от саней?
- Да вот, пришлось на мосту слезть, чтобы повести лошадей. Веду их, а они фыркают, пятятся и вдруг как рванутся с места. Я и упал…
- Дедушка, - опускает глаза Гугуцэ, - страшно тебе было умирать в такую стужу?
Дедушка гладит себе усы:
- Холод - дело привычное. Вот темнотища там - это да! Ни луны, понимаешь, ни звёздочки! И к тому же сиди и сиди без дела! Этак и взаправду замёрзнешь, - смеётся дедушка. - Хоть бы этот кусок верёвки догадалась бабушка дать мне с собой, чтобы я иногда оттуда выбирался. Ты уж забей колышек на краю могилы, чтоб я мог верёвку привязать. Ладно?
На другой день Гугуцэ, открыв калитку, увидел, что дедушка ползает на коленях по двору, подсолнухи сеет. Туда поползёт, сюда, двор-то большой.
- Встань, дедушка! Я сам с этим справлюсь! - подбегает к нему Гугуцэ.
- Э, нет! Своими руками посажу. Увидишь, как взойдут они и как вырастут выше лошади. А как появятся у них шляпы, да не простые, а золотые - вот будет красота! Что на коленках хожу, так это не беда. Беда, что нагибаться не могу, болит поясница. И потом, знай: земля честная, перед ней и на колени встать не обидно. Она как солнце, как птица, как родник. Вот перед нечестным человеком никогда на колени не вставай! - И сеет, сеет дедушка подсолнухи. Не зря он говорит, что после человека должно остаться хоть немного света.
Вечером он едва добирается до кровати и засыпает, не успев раздеться. Гугуцэ так и сяк старается стянуть с него одежду, пока сам не засыпает возле дедушки.
Так вот одетыми и находит их бабушка и укрывает обоих одним одеялом. Лампу она уже не зажигает - некого звать к ужину…
Утром первым открывает глаза дедушка:
- Где та верёвка, Оля?
Потом слышно:
- Так! Ещё разочек! Та-а-ак… - и дедушка выходит из дома.
Копнул там, проверил тут. И вдруг наткнулся на пустую конуру. Взял кисть и нарисовал на ней Колцуна. Краски хватило ещё на нескольких кур, - дедушка нарисовал их на дверке курятника, а то маловато их стало за время дедушкиной болезни. Близорукая бабушка сразу пошла пощупать чёрную курицу, - не снесёт ли яичко. Тут дедушка давай смеяться.
- А я вижу, важная курица, значит, скоро снесётся, - оправдывается бабушка.
Потом дедушка обнёс колодец оградой, поставил над ним крышу и нарисовал на срубе всякую живность, которая воду пьёт: и корову, и овцу, и козу, и зайца, и разных птиц, и бабочек, и ягнят, нарисовал бабушку с ведром в руке, а посередине изобразил большущего коня, только без наездника. Думал, думал дедушка и, когда расцвёл подсолнух, посадил в седло Гугуцэ.
Гугуцэ очень похож на дедушку, поэтому близорукая бабушка посмотрела, посмотрела да и руками развела:
- Вот тебе и на! Я-то гадала, кого дожидается этот конь. Что ж это ты, старый, самого себя в седло-то посадил? Тебе ли ездить верхом!
Дедушка ухмыляется и рисует коню звезду на лоб, а мальчику солнышко на шапку, пока настоящее солнце не опустилось за холмом.
Примечания
1
Ион Крянгэ (1837–1889) - великий румынский писатель, большой друг детей. Много лет учил ребятишек грамоте.