- Что же делать? - прижала ладони к щекам Людмила. - Что делать?!
Она опустилась на ступеньку крыльца изолятора, потом вскочила, подбежала к окну и застучала кулаком по раме.
- Травина!
- Не смей, Людмила! - схватил ее за руку Вениамин, но Людмила вырвала руку и зло сказала: - Оставь, пожалуйста!
Окно распахнулось, показалась чья-то голова.
- Это ты, Травина?
- Нет… - послышался голос Ползиковой. - Она в другой комнате. Позвать?
- Зови! - приказала Людмила. - И побыстрей!
- Не нужно этого делать, Люся, - мягко попросил Вениамин.
- Не мешай! - прикрикнула на него Людмила и нетерпеливо постучала по оконному стеклу. - Травина, где ты там?
- Я здесь. - В окне показалась забинтованная голова Оли.
- Где Орешкин? - спросила Людмила.
- Не знаю, - помолчав, ответила Оля.
- Говори правду! - повысила голос Людмила. - Он приходил к тебе?
- Нет! - с явным вызовом сказала Оля.
- Неправда! - настаивала Людмила. - Он должен был прийти!
- Почему? - голос у Оли чуть заметно дрогнул.
- Потому! - насмешливо передразнила ее Людмила. - Не прикидывайся, Травина!
- Людмила Петровна, прекратите! - вмешался Вениамин.
- Помолчи! - обернулась к нему Людмила. - Я жду, Травина!
Она вся подалась вперед, лицо ее почти вплотную приблизилось к лицу Оли. Та отстранилась и негромко сказала:
- Я не хочу с вами разговаривать.
- Что?! - отшатнулась Людмила. - Ты что, Травина?!
- Мне за вас стыдно, - прошептала Оля и закрыла окно.
- Вот так! - с горькой усмешкой проговорил Вениамин.
Людмила на секунду опешила, но тут же взяла себя в руки и, ударом ладони распахнув окно, крикнула:
- Ползикова!
- Я здесь, Людмила Петровна, - тут же послышался дрожащий голос Ползиковой.
- Нина, ты умная девочка! - стараясь скрыть раздражение, заговорила Людмила. - Если мы не найдем Орешкина, будут неприятности! Позор на весь лагерь! Ты должна нам помочь. Только говори правду. Был он здесь?
- Был… - всхлипнула Ползикова.
- Когда?
- Недавно.
- Куда он отсюда пошел?
- Я не знаю… - опять всхлипнула Ползикова.
- Нина!
- Честное пионерское, не знаю! - Ползикова плакала уже громко, не в силах сдержаться, и даже в темноте было видно, как трясутся ее худенькие, в белой ночной рубашке плечи. - Людмила Петровна, миленькая! Не знаю!..
- Успокойся, Ползикова! - досадливо отвернулась от нее Людмила. - Иди выпей водички.
Людмила прикрыла окно и пробормотала:
- Нервные все какие-то!
Ей никто не ответил. Потом, прерывая неловкое молчание, Аркадий Семенович спросил:
- Так звонить в милицию?
- Не нужно никуда звонить! - мрачно сказал Вениамин. - Я знаю, где он. - И, резко повернувшись, ушел в темноту.
* * *
На последнюю электричку Генка опоздал. Сначала он хотел дождаться утреннего поезда на станции, но потом сообразил, что искать его будут в первую очередь здесь, на вокзале, и решил переночевать в землянке. Он прошел по шоссейке и, когда редкие станционные огни остались далеко позади, нашел поворот на знакомую просеку и углубился в лес.
Генка никогда раньше не бывал в лесу ночью. Шумели невидимые в темноте деревья, раздавались какие-то таинственные шорохи и потрескивания. Слабый луч фонарика выхватывал из мрака то причудливо изогнутый сук, то упирался в толстое корневище под ногами. Генка шел и протягивал вперед руки, ему казалось, что сейчас он на что-нибудь обязательно наткнется, лес наступал на него, а просека уходила куда-то в сторону. Он водил фонариком по сторонам, стараясь разглядеть такие знакомые при дневном свете три сросшиеся ели и большой валун под ними. Отсюда тропинка вела прямо к землянке. Но знакомых елей все не было, а ему казалось, что идет он очень давно и, наверно, заблудился в этом огромном чужом лесу…
Ему вдруг припомнились все страшные рассказы о рыси, которая прыгает на человека сверху, о волках, преследующих людей. Он знал, что никаких волков в здешних лесах нет, рысей тоже никто не видел, но все равно ему было страшно, он вспотел, ноги стали какими-то ватными, а присесть Генка боялся и все шел и шел вперед, спотыкаясь и задевая то плечом, то головой за стволы и ветки. Потом он вдруг услышал за своей спиной какие-то странные звуки, будто кто-то очень большой и тяжелый неторопливо шагал по хлюпающему болоту.
Генка вскрикнул и побежал по неровной просеке, и страшные шаги за спиной тоже убыстрились: "шлеп-шлеп-шлеп!.." Генка задохнулся и остановился, не в силах бежать дальше. Шаги за спиной замолкли. "Сейчас прыгнет!" - с ужасом подумал Генка и, сбросив с плеч лямки рюкзака, швырнул его в темноту. Рюкзак упал на землю. "Шлеп!" - раздалось одновременно с его падением. Генка отпрыгнул в сторону и замер. Тихо! Он осторожно выбрался на просеку и сделал несколько шагов. Никто не шлепал. "Это же рюкзак! - сообразил вдруг Генка. - О мою спину!" Он вытер рукавом мокрый лоб, нашел рюкзак, вскинул его за плечи и, посветив вокруг фонариком, увидел знакомый валун, три сросшиеся ели и тропинку, ведущую к землянке.
В землянке было тепло и сухо. У одной стены сохранились полусгнившие нары. Генка примостился на них, подложил под голову рюкзак и выключил фонарик. В темноте ночные звуки и шорохи стали явственней. Попискивали мыши-полевки, скрипела висящая на одной петле дверь, ветер врывался в пролом на крыше и гнал по полу шуршащие прошлогодние листья. Генка вытащил рюкзак из-под головы и закрыл им ухо. Но в другое ухо, прижатое к настилу нар, назойливо лезла мышиная возня, скрип двери, глухие удары ветра. Генка зажег фонарик, и сразу стало тише. Опять погасил и услышал чьи-то шаги. Генка приподнялся на локте, напряженно вглядываясь в чернеющий прямоугольник двери.
Кто-то большой и тяжелый шел лесом. Потрескивал сухой валежник, тревожно вскрикнула вспугнутая птица. Генка вскочил и вжался в угол землянки. Шаги стихли у самого входа. Темнота в дверном проеме стала плотней: его заслонила чья-то спина. Потом краешек проема посветлел. Человек присел на земляной порожек. И будто забила крыльями большая птица. Это человек хлопал себя по карманам, ища спички. Засветился и погас слабенький огонек, потянуло горьковатым папиросным дымом. Человек закашлялся, шумно вздохнул, повозился, устраиваясь поудобней, и вдруг запел. Он пел хрипловато и негромко, даже не пел, а мычал. Иногда пропуская слова, но не потому, что забывал, а словно что-то мешало ему выпевать их, и тогда он легонько постанывал, не нарушая мелодии. Песню эту иногда передавали по радио, но очень редко. Про землянку, про огонь в печурке, про смерть, до которой четыре шага.
Потом человек вдруг замолк, будто к чему-то прислушивался. Генка вытянул шею и тоже услышал, как кто-то ломится без дороги через кусты, не находя тропинки.
- Кого бог дает? - спокойно спросил человек.
- Вожатый. Из лагеря.
- Погаси фонарик. Глаза слепит, - попросил человек.
Наискось скользнув по дверному косяку и чуть не задев Генку, луч погас.
- Поздно гуляешь, - сказал человек.
- Не спится, - ответил Вениамин. В голосе его была настороженность.
- Молод еще бессонницей маяться, - усмехнулся человек. - Садись, не бойся.
- Я не боюсь. - Слышно было, как Вениамин усаживается рядом с человеком.
- Студент? - помолчав, спросил человек.
- Да.
- На физика небось учишься?
- Откуда вы знаете? - удивился Вениамин.
- Мода, - коротко засмеялся человек. - Учился бы на врача, на косточки свои пожаловался, а про физику разговора у нас не получится. Не подкован.
Он опять не то замычал, не то застонал. Почиркал спичкой, раскуривая новую папиросу. Потом доверительно, как старому знакомому, признался:
- Кости у меня от ран старых ноют. К ночи ближе… И скажи ты на милость, рефлекс, что ли, какой, сразу сюда тянет. Воевал я в этих местах.
- А я вас узнал, - сказал Вениамин. - Мы к вам в совхоз ходили. Вы - Поливанов.
- Штаб у нас тут был, - подтвердил Поливанов. - Посидишь вот на порожке, полпачки папирос высмолишь, смотришь - и полегчает. - Он снова замолчал. Потом, будто извиняясь за что-то, добавил: - Вам война вроде сказки, а для нас как вчера все было. Рассказывал пионерам вашим и, веришь, разволновался. Непонятно это тебе?
- Почему? - не сразу ответил Вениамин. - Понятно.
- Да?! - обрадовался Поливанов. - А я думал, надоели мы вам с этой войной. - Он глухо покашлял в кулак. Погремел спичками. - Разведчик наш здесь погиб. Васек. До последнего патрона отстреливался, потом гранату под ноги кинул. Совсем мальчонка был. Как пионеры твои… - Поливанов опять надолго замолчал. Видно, перемогал боль. Шумно вздохнул и сказал: - Рассказывали мне про старика одного, плотника. Два сына у него в войну погибли. В братской могиле захоронены, а где - точно не знает. Взял он инструмент плотницкий, харчишки в мешок сложил и пошел по России… Могилу заброшенную встретит - пирамидку со звездой ладит, надпись химическим карандашом: здесь, мол, лежат герои, жизнь за нас отдавшие, и дальше шагает, к другой могиле. Так и ходит… Вот человек, а?
- Да… - задумчиво отозвался Вениамин.
Поливанов аккуратно погасил папиросу и поднялся.
- Пошел я. Вставать чуть свет. Остаешься, студент?
- Посижу еще.
- До свиданья.
- Спокойной ночи.
Генка услышал, как удаляются шаги Поливанова. Луч фонарика заскользил по стенам землянки. Генка закрыл глаза ладонью, но фонарик тут же погас.
- Выходи, Гена, - послышался спокойный голос Вениамина.
Генка помедлил и, нащупав на нарах рюкзак, пошел к выходу. Он выбрался наружу и, боясь, что Вениамин опять включит фонарик и будет разглядывать его, отвернулся.
- Вы как узнали, что я здесь? - чувствуя, что молчать дальше неловко, спросил Генка.
- Ищеек из города вызвал, - усмехнулся Вениамин и жестко добавил: - Трус ты!
- Кто трус? - вскинулся Генка. - Я не убегал!
- А что же ты сделал?
- Уехал, и все! - повернулся к нему Генка. - Ждать мне, когда она на линейке слова эти будет говорить? Я не Чернышевский!
- При чем тут Чернышевский?
- Ему тоже публичную казнь устроили. И в барабаны били.
Вениамин хмыкнул, потом сказал:
- Никто тебя из лагеря не выгонял.
- Как это не выгонял? - оторопел Генка. - Я же сам слышал, что Людмила на совете говорила.
- Подслушивал?
- Окно открыто было.
- Потому так и говорила, что тебя видела, - объяснил Вениамин. - С педагогической целью.
- Воспитывала, что ли? - недоверчиво переспросил Генка.
- Ну да! - Голос Вениамина звучал подозрительно ровно. - А ты и поверил?
- В то, что про меня говорила, не поверил, - буркнул Генка и, подумав, добавил: - А что выгонят, поверил.
- Значит, было за что? - с ехидцей спросил Вениамин.
Генка промолчал. На провокационные вопросы он привык отвечать презрительным молчанием. Вениамин почувствовал его враждебность и мягко сказал:
- Ладно. Не надувайся. Сильно обиделся на Людмилу Петровну?
- Да нет… - не сразу ответил Генка. - Мне ее жалко.
- Жалко? - растерялся Вениамин.
- Она ведь как лучше хочет, а ничего не получается, - вслух подумал Генка. - И еще я заметил…
- Ну, ну? - подался вперед Вениамин.
- Она с нами только злая, а так ничего, - Генка помолчал и спросил: - На физика, значит, учишься? Я думал, на педагога.
- На физика… - почему-то вздохнул Вениамин и зажег фонарик. - Пошли!
- Куда? - испугался Генка.
- В лагерь. Куда еще? Спать надо.
- Не пойду, - отступил в темноту Генка. - Уеду я с первым поездом.
- Да зачем, чудак? - осветил его лучом Вениамин. - Все обошлось. Живи на здоровье!
- Ничего не обошлось! - отвернулся от света Генка. - Не смогу я теперь как раньше.
- Чего ты не сможешь?
- Не знаю я, как объяснить… Я раньше каждый день солнца ждал. Проснусь и жду: ну, давай! Выходи скорей! Начинайся, новый день! А теперь… - Генка махнул рукой и тоскливо признался: - И потом, я одному человеку такое сказал!
- Плохое? - осторожно спросил Вениамин.
- Хорошее, - улыбнулся в темноте Генка. - Только все равно надо уезжать.
- Так… - вздохнул Вениамин. - А я думал…
- Что?
- Да нет! - отмахнулся Вениамин. - Не потянете вы.
- Почему это мы не потянем? - обиделся Генка.
- Потому! - передразнил его Вениамин и, помолчав, сказал: - Слышал, что Поливанов рассказывал?
- Про разведчика? - встрепенулся Генка. - Васек его звали!
- Про старика, - улыбнулся его горячности Вениамин. - Про плотника этого.
- Ну?
- Восстановим землянку. Чтобы все как в войну было! Музей сделаем, понимаешь? Поднимут такое твои ребятки?
- Нет, - не раздумывая, ответил Генка.
- Почему?
- Принудиловка потому что. Мероприятие. Будете на линейке объявлять, кому какую работу делать, и строем - шагом марш. Скука!
- А если тайно? - предложил Вениамин.
- Другое дело, - согласился Генка. - Только не выйдет тайно!
- У вас же выходило? - заметил Вениамин.
- Вообще-то, конечно… - ушел от прямого ответа Генка. - А поклянись, что тайно!
- Честное студенческое.
- Тоже мне - клятва! - фыркнул Генка. - Подними руку. Да не эту… Повторяй за мной…
Вениамин поднял руку с зажженным фонариком, и тонкий луч, как маленький прожектор, уперся в черное низкое небо, выхватив из темноты уходящие ввысь стволы сосен. От неяркого этого луча все вокруг стало тревожным и зыбким, а знакомые слова давно придуманной клятвы зазвучали несокрушимо и твердо, как гранит.
- Я дыханием своим, кровью своей, жизнью своей клянусь! - торжественно произносил слова клятвы Генка, и так же торжественно и серьезно повторял их Вениамин.
- Нигде, никогда, никому не открою этой тайны! - чеканил Генка.
- Этой тайны!.. - эхом отзывался голос Вениамина.
- А если предам своих товарищей… - угрожал Генка.
- Предам своих товарищей… - повторил за ним Вениамин.
- Гад я буду на вечные времена! - поставил точку Генка.
Вениамин поперхнулся, но прокашлялся и мрачно подтвердил:
- Гад я буду на вечные времена.
Ветер зашумел в соснах, и стволы их показались Генке могучими лесными великанами, а верхушки стали похожи на огромные мохнатые папахи. Великаны молча стояли вокруг них, принимая клятву.
- Ты в войну был? - почему-то шепотом спросил Генка.
- Да что ты! - так же шепотом ответил Вениамин. - Я в пятьдесят втором родился. Девятого мая. В День Победы.
- Здорово подгадал! - изумился Генка. - Вот отец радовался, да? Сразу два праздника отмечает!
- Нет у меня отца, - помолчав, сказал Вениамин. - Умер.
Генка осекся. Он хотел сказать: "Ты извини" или: "Ну ладно… Не переживай", даже пошевелил губами, но сказать ничего не смог и молча смотрел, как медленно меркнет свет фонаря.
- Батарейка села, - встревожился Вениамин. - Пошли скорей, а то не выберемся отсюда.
- Выберемся! - успокоил его Генка. - Все подходы изучены!
И уверенно свернул на тропинку.
Они шли рядом, касаясь друг друга плечами. Пружинила под ногами спрессованная хвоя. Тихо шумели сосны. И Генке опять показалось, что это не стволы деревьев, а стоящие вдоль тропинки шеренги партизан. Сейчас они шагнут на дорогу и пойдут вместе с ними, запев ту самую песню про землянку, про огонь, про снега.
И, будто угадав его мысли, песню эту запел Вениамин. В такт шагам, как марш. И странно звучали в этом непривычном ритме знакомые Генке слова:
…Ты теперь далеко, далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.
Песню подхватил ветер, разнес ее далеко по ночному лесу, и казалось, что поют ее сотни сильных, уверенных мужских голосов.