- Пусть командует, раз нравится.
- Несправедливо это! - закричал Шурик. - Ты нам про землянку рассказал, про старика этого, про разведчика… А он главный, да?
- Не все равно, что ли? - покосился на Олю Генка.
- А глаза у тебя почему такие? - не успокаивался Шурик. - А ходишь почему так?
- Как? - растерянно спросил Генка.
- Как будто тебя сзади палкой хотят ударить, - выпалил Шурик и сам испугался того, что сказал.
Генка ничего не ответил. Он смотрел на Шурика виновато и беспомощно. Шурик покраснел и забормотал:
- Ты по-хорошему хотел… Чтоб интересно… Чтоб красиво… А он только орет: "Туда, сюда!.. За мной! Вперед!" Что, не так? Не так, да?! Молчишь? Ну и пожалуйста! Ладно! Пускай!
Шурик махнул рукой и убежал. Генка криво усмехнулся и сказал, не глядя на Олю:
- Ну, Шурик! Дает вообще-то…
- Ой, Ген! - поморщилась Оля. - Разговаривай по-человечески, а?
- Виноват, исправлюсь! - склонился в шутовском поклоне Генка, но голос у него дрожал. - Шурик мне нотацию читает, ты в училки лезешь!
- Гена!
- Алё?! - кривлялся Генка. - Вы меня? Был да весь вышел! Теперь так… Трепач… Псих-одиночка… - Он взглянул на побледневшую Олю и, чувствуя, как от отчаяния сжимается горло, хрипло сказал: - И тогда трепался. У изолятора. Ясно? Салютик!
И, сгорбившись, ушел.
Оля стояла, запрокинув лицо к небу, и со стороны казалось, что она разглядывает наползающую на солнце черную тучу. Откуда-то появилась Ползикова. Постояла, подозрительно поглядывая то на Олю, то на небо, потом спросила:
- Ты что, Травина?
- Ничего, - Оля даже не повернула головы в ее сторону.
- Плачешь, что ли?
- Еще чего!
- А лицо мокрое?
- Умывалась.
- Без полотенца?
- На солнце сушу.
- Где оно, солнце-то? - забормотала Ползикова. - Тучи!
- Для кого тучи, а для кого нет! - все еще глядя в небо, сказала Оля. - Ясно? Салютик!
Она помахала Ползиковой рукой и ушла.
- Дура и не лечится… - растерянно прошептала Ползикова и задумалась.
Она стояла, накручивая на палец конец своей жиденькой косички, нижняя губа смешно оттопырилась, опустились всегда поднятые брови, остренький носик стал толще и добрее, в глазах стояли слезы, и не понять было, кого она жалеет больше - себя или Олю.
Неизвестно, сколько бы она так простояла, если бы не увидела мальчишек, тащивших старый котел.
Ползикова шмыгнула носом, лицо ее опять стало пронырливым и хитрым, как у лисенка. Она вытянула шею и спросила:
- Это что у вас?
- Спрос! - сердито отозвался Тяпа.
- Нет, правда?
- Не видишь - котел! - пробасил Пахомчик.
- А зачем?
- Компот варить, - разозлился Тяпа.
- Ну да! Компот… Правда, мальчики, зачем?
- Металлолом это! - брякнул Конь. - Понятно?
- А разве наш отряд собирает? - встревожилась Ползикова.
- Слушай, иди ты отсюда… - шагнул к ней Тяпа.
- Спросить нельзя?
- Вали, вали!
Ползикова отошла, поджала губы, увидев торопящегося куда-то завхоза, крикнула:
- Аркадий Семенович!
Тяпа погрозил ей кулаком и с независимым видом уселся на опрокинутый котел. Ползикова отвернулась и сказала подошедшему завхозу:
- Вот!
- Что "вот"? - близоруко щурясь, переспросил Аркадий Семенович.
- Котел.
- Я, деточка, не слепой. Куда вы тащите эту грязь?
- Лом собираем, - зевнул Тяпа. - Металлический.
- Очень нужное дело! - закивал завхоз.
- Кто больше соберет, тому премия! - ухмыльнулся Конь, подмигивая Тяпе.
- Относительно премии я не в курсе, - озабоченно почесал пальцем переносицу Аркадий Семенович. - Но раз надо - будет. У меня кровати списанные лежат. Можете взять.
- Где? - встрепенулась Ползикова.
- На хоздворе. За дровами.
- Ага! - Ползикова повернулась на пятке и убежала.
Аркадий Семенович посмотрел ей вслед и опять почесал переносицу.
- А кто будет вывозить?
- Кого? - передразнивая завхоза, почесал нос Тяпа.
- Лом.
- Не знаю, - пожал плечами Тяпа.
- Представьте, и я не знаю. Ну, ну… Тащите. Там разберемся…
Аркадий Семенович побежал, будто покатился, на своих коротких ножках в столовую, а мальчишки повалились на траву, задыхаясь от смеха. Потом Конь сел и сказал:
- Людмила идет.
- Давай в лесок! - скомандовал Тяпа. Мальчишки, как муравьи, облепили котел и скрылись за дачами.
Людмила шла не одна. Рядом с ней, широко ставя ноги в мальчиковых полуботинках, шагала докторша. Она сама была похожа на мальчика: маленькая, худенькая, с прямыми плечами, на которых белый халат висел как на вешалке. Докторша и стриглась под мальчика. И носила очки в круглой детской оправе. Только волосы были седыми, а лицо в мелких-мелких морщинках.
Сунув сжатые кулачки в карманы халата, докторша озабоченно говорила Людмиле:
- Очень странные травмы, Людмила Петровна! Я бы сказала, производственные!
- Что это значит? - не поняла Людмила.
- Повреждения кожного покрова, нанесенные в результате неумелого или небрежного обращения с режущими инструментами. Рваные и колотые раны.
- Раны?! - ужаснулась Людмила.
- Пока незначительные, - успокоила ее докторша. - Но все время у одних и тех же!
- Орешкин и компания? - мрачно спросила Людмила.
- Да… - вздохнула докторша. - Вы уж проследите за этим, пожалуйста!
- У них вожатый есть, - нахмурилась Людмила и, увидев идущего навстречу Вениамина, добавила: - Легок на помине!
Вениамин, заметив их, хотел свернуть в сторону, но остановился и спрятал руки за спину.
- Здравствуйте! - сказал он.
- Здравствуй… - буркнула Людмила. - Опять на твоих жалобы.
- А что такое? - обернулся Вениамин к докторше.
- Собственно, жалоб нет, - пожала плечами докторша. - Беспокоит количество травм во втором звене. Режутся, колются, царапаются!
- Ах, это! - беспечно махнул рукой Вениамин.
На солнце сверкнул топор, который он до этого прятал за спиной.
Докторша испуганно ахнула и отступила. Вениамин смутился и опять спрятал топор за спину.
- Так… - протяжно сказала Людмила. - Зачем тебе топор?
- Дрова решили заготовить, - ответил Вениамин. - Для костра!
- Давно заготовлены, - подозрительно смотрела на него Людмила. - На хоздворе лежат.
- Не знал… - сказал Вениамин и засмеялся. - Какие это дрова? Полешки! А мы таежный хотим запалить. В два ствола!
- Никаких таежных! - испугалась Людмила. - Я запрещаю!
- Хорошо, - покорно согласился Вениамин. - Не будем.
- Я пойду, Людмила Петровна… - сказала докторша и застучала полуботинками по мощенной кирпичом дорожке.
- Орешкина видел? - помолчав, спросила Людмила.
- А что? - насторожился Вениамин.
- Идем сейчас с Викторией Степановной, а он у изолятора в лесочке сидит. На пеньке. Сгорбленный такой… Как старичок. "Заболел?" - спрашиваю. А он как зыркнет на меня. "Спасибо, - говорит, - нет!" - Людмила вздохнула и задумчиво добавила: - Нераскрытый он для меня мальчик. И проявления у него нездоровые. Правда, они поссорились, но все-таки…
- Ты что, Люся! Опомнись! - досадливо поморщился Вениамин. - Сколько тебе лет?
- Двадцать.
- А разговариваешь, как нафталином пересыпанная!
- Спасибо! - отвернулась от него Людмила.
- Да брось ты сердиться, - тронул ее за плечо Вениамин. - Я же правду говорю.
- Ты не педагог.
- Это я уже слышал!
Они постояли молча. Потом Людмила, не оборачиваясь, спросила:
- На танцы пойдем?
- А где танцы?
- В поселке.
- Ладно, - кивнул Вениамин и прыснул.
- Ты что?! - обиженно вскинула голову Людмила.
Вениамин молча показал ей на шедшую по дорожке Ползикову. Она сгибалась под тяжестью двух ржавых спинок от кроватей.
- Здравствуйте, Людмила Петровна! - радостно крикнула Ползикова. - Куда тащить?
- Что это? - удивилась Людмила.
- Лом металлический! - Ползикова с грохотом свалила к ногам Людмилы свою ношу.
- А кто тебе велел лом собирать?
- Мальчишки сказали. Из нашего отряда. Премию, говорили, будут давать!
- Ваше мероприятие? - обернулась Людмила к Вениамину.
- Да как тебе сказать… - замялся тот. - В общем, наше.
- Согласовывать надо, - недовольно заметила Людмила.
- Куда складывать? - вытирая пот со лба, спросила Ползикова.
- Неси пока на хоздвор, - распорядился Вениамин. - Потом разберемся!
- Да я там и взяла! - заморгала ресницами Ползикова.
- Неси обратно! - нетерпеливо приказала Людмила.
- Ладно… - вздохнула Ползикова. - Я бирочку со своей фамилией повешу. Можно?
- Вешай, - разрешил Вениамин и отвернулся.
Ползикова потащилась обратно, а Людмила, заглянув Вениамину в лицо, спросила:
- Ты что смеешься?
- Кто? Я?! - удивился Вениамин.
- Легкомысленный все-таки ты человек! - пожала плечами Людмила.
- Это точно! - ответил Вениамин и ушел, помахивая топориком.
Генка сидел на пеньке и разглядывал желтое пятнышко в густой зелени веток. Встал, подошел поближе. Это был совсем уже пожелтевший березовый листок.
"Осень скоро"… - подумал Генка.
Он сорвал листок и растер его между пальцами. Листочек упруго сворачивался и не хотел рассыпаться.
"Крепкий еще!" - отчего-то обрадовался Генка.
Потом за его спиной будто застучал здоровенный дятел. Генка обернулся и увидел Вениамина, который шел к нему, постукивая обушком топора по стволам березок.
Генка хотел уйти, но передумал и с независимым видом опять уселся на пенек.
- Привет! - сказал Вениамин.
- Здорово… - ответил Генка.
Вениамин присел на траву.
- Вот… Топориком разжился.
- Вижу…
- Надо бы еще пару рубанков достать.
- Ладно, - безучастно кивнул Генка.
Вениамин вопросительно посмотрел на него.
- Слушай, Ген… Только честно. Что с тобой?
- Все нормально.
- Я ведь вижу.
- Я дело делаю?
- Делаешь.
- Ну и нечего меня рентгеном просвечивать!
Оба замолчали. Потом Генка усмехнулся и сказал:
- Не бойся. Штучек больше не будет.
- Каких штучек?
- Паруса алые, марсиане и вообще… Больных нет!
- Тяпа так говорит? - нахмурился Вениамин.
- Не все равно кто? - поднялся Генка.
- Подожди!
- Да ладно! Чего там! - оборвал его Генка и ушел.
Вениамин сидел, обхватив худые колени руками, смотрел вслед Генке и насвистывал какой-то невеселый мотив.
Генка прошелся по лагерю, постоял под окном пионерской комнаты, послушал, как Оля переругивается с Тяпой из-за каких-то гвоздей, и направился на хоздвор, к дяде Кеше. Тот был в лагере за ночного сторожа, колол дрова, разгружал мешки с продуктами, чинил крыши и заборы.
Вот и сейчас он стоял над верстачком в сарайчике и стругал длинную доску, напевая себе под нос.
В сарайчике пахло стружкой, табаком, разогретым столярным клеем.
- Пришел? - обернулся к Генке дядя Кеша. - Погоди маленько, я сейчас…
Генка присел на березовый чурбачок и засмотрелся на стружки, кудрявой лентой ползущие из-под рубанка.
Впервые Генка заглянул сюда случайно и долго стоял в дверях, завороженный легкостью, с которой дядя Кеша орудовал остро отточенным топором. Еще тогда ему показалось, что дядя Кеша и есть тот самый старик, про которого рассказывал Поливанов. Уж очень похожи у них были руки! Корявые, с распухшими суставами пальцев, которыми, казалось, и пошевелить-то было трудно, руки эти вдруг молодели, как только брались за инструмент.
Генка никогда и никому не сказал бы про свою догадку, да он и сам сомневался в этом, но каждый раз, когда под руками дяди Кеши длинно шелестела стружка или звенел о бревно топор, Генке казалось, что это он, дядя Кеша, ходил по лесам и дорогам, ставил деревянные обелиски со звездой на забытых могилах, а живет сейчас у них в лагере так, для передышки, чтобы снова пуститься в свой горький и гордый путь.
"Ходил, ходил и задержался в этих местах! - думал Генка. - Может ведь быть такое?"
Он осторожно выспрашивал у дяди Кеши про его житье-бытье и был разочарован, узнав, что живет дядя Кеша в одном с ним городе, чуть ли не на соседней улице, а на лето приезжает сюда подработать к пенсии и пожить на свежем воздухе. Сыновей у него никогда не было, а выросли две дочки, которые повыходили замуж и уехали одна на Север, а другая, наоборот, куда-то в Среднюю Азию.
Ничего у дяди Кеши с тем стариком не сходилось, но Генка для себя твердо знал, что они все равно как братья-близнецы. Двойняшки. Только у одного были сыновья, а у этого дочки.
Генка еще тогда, в первый свой приход, решил попросить у дяди Кеши, чтобы тот поучил его плотницкому делу. Пусть Тяпа не задается! Но просить ему ни о чем не пришлось, и на второй или третий день дядя Кеша сам показал ему, как надо держать рубанок. Теперь, когда Генка приходил, дядя Кеша вынимал из кучи в углу какую-нибудь бросовую доску и уступал свое место у верстака Генке.
Генка широко и плавно вел рубанок, вилась стружка, кольцами ложилась на пол, дядя Кеша покуривал, сидя на березовом чурбачке, и Генке казалось, что он тоже становится седым, неторопливым в движениях, знающим себе цену умельцем. Но рубанок вдруг застревал, рвал древесину, дядя Кеша недовольно кряхтел, а Генка думал о том, что никогда не сумеет доказать Тяпе, что способен на большее, чем играть в ковбоев или плыть на кривобоком плоту под парусами из грязной мешковины.
А Тяпа и не думал о Генке! Важно развалясь, он сидел за столом в пионерской комнате и водил грязным пальцем по листку, вырванному из тетради.
- Так… Значит, гвозди есть?
- Мало, - сказала Оля.
- Надо еще надергать! - распорядился Тяпа.
- Везде повыдергивали, - угрюмо отозвался Пахомчик и поднял забинтованный палец. - Вот!
- Не умрешь, - хмыкнул Тяпа и обернулся к маленькой двери чуланчика. - Эй, фотограф, скоро ты?
- Печатаю! - послышался из-за двери голос Шурика.
- Давай пошевеливайся! - Тяпа поскреб затылок и сказал, ни к кому не обращаясь: - Вообще-то влипли мы, конечно!
- С чем влипли? - спросила Оля.
- С землянкой этой, - ухмыльнулся Тяпа. - Одурачили нас, как маленьких!
- Почему это? - не понял Пахомчик.
- Работать потому что надо! - объяснил Тяпа. - Вкалывать! Тайну еще какую-то выдумали. Так хоть бы в газетке пропечатали. Все польза! В школе бы не придирались. А то каким-то стариком сумасшедшим голову задурили, а мы и уши развесили!
- Я тебя ударю сейчас. Стулом, - очень тихо сказала Оля.
- Ты что? - испугался Тяпа. - Ну чего ты? Вот больная!
- Ничего ты не понимаешь! - схватилась за голову Оля. - Ну ничегошеньки!
- Все я понимаю, - надулся Тяпа. - Из-за Генки психанула!
Оля смерила его взглядом и отвернулась.
- Тупой ты, Тяпа, - вздохнул Игорь. - Как бревно!
- За бревно и схлопотать можешь! - поднялся Тяпа.
- Я сейчас выйду! - закричал из чуланчика Шурик. - Слышишь, Оля? Пленку засвечу, а ему вмажу! Ты только не плачь!
- Я не плачу, - подошла к дверям чуланчика Оля. - Я не плачу, Шурик. Успокойся!
- Ты мне не верила! - продолжал кричать Шурик. - Никто мне не верил! А он хуже фашиста!
На пороге комнаты появилась Ползикова. С интересом послушала Шурика, потом сказала:
- Вы чего раскричались?
- Репетируем! - не глядя на нее, ответила Оля.
- Убить его мало! - бушевал в чулане Шурик.
- Кого убить? - вытянула шею Ползикова.
- Говорят тебе, репетируем, - буркнул Пахомчик.
- А кто там?
- Шурик.
- А-а! - разочарованно протянула Ползикова и пошла к чулану.
- Сюда нельзя, - преградила ей путь Оля.
- Это еще почему?
- Нельзя, и все.
- Ну, знаешь, Травина! - Ползикова затеребила конец своей косички. - Ты уж совсем… Мне дневники отрядные нужно взять. Людмила Петровна велела. Ясно тебе?
- Ясно, - спокойно сказала Оля. - Завтра возьмешь.
- Издеваешься, да? - Губы у Ползиковой задрожали. - Думаешь, я не понимаю? Дура, да? Ябеда? Это потому что про Орешкина сказала? А я боялась! Ты не боишься, а я боюсь. Вот боюсь, и все! Я с вами хотела, а вы меня как… как прокаженную какую-то…
Ползикова всхлипнула и выбежала из комнаты.
- Сейчас Людмилу приведет, - мрачно сказал Пахомчик.
- Вы посидите, я сейчас… - направился к выходу Тяпа и остановился, увидев вошедшего Вениамина.
- Как дела? - спросил у него Вениамин.
- Порядок, - уныло сообщил Тяпа.
- Ты куда собрался?
- Да я так… - замялся Тяпа. - Прогуляться.
- Орешкин не приходил? - оглядел комнату Вениамин.
- Нет, - мотнул головой Конь. - Он вообще… - И осекся под взглядом Оли.
- Нина! - послышался за окном голос Людмилы. - Ползикова!
На пороге пионерской появилась Людмила.
- Здравствуйте, - сказала она. - Это что за сборище?
- План работы составляем, - ответил Вениамин.
- А почему они в таком виде? - придирчиво осмотрела собравшихся Людмила. - Пахомов, что у тебя с рукой?
- Удочку строгал… - отозвался Пахомчик. - Порезал.
- Мачерет, ты тоже удочку строгал?
- Ага, - кивнул Игорь. - То есть нет… Я эту… лапту…
- Грязные все, в опилках… - поморщилась Людмила. - Коновалов, почему у тебя дыра на брюках?
- Об гвоздь я… - застеснялся Конь.
- О какой гвоздь?
- Ну… выпрямляли когда… - попытался честно объяснить Конь. - Сел я на гвоздь…
- Смотреть надо, на что садишься! - посоветовала Людмила. - Ползиковой тут не было? Послала ее за отрядными дневниками, а она как сквозь землю провалилась.
Ребята переглянулись, а Людмила направилась к чуланчику.
- Ой, не надо туда! - вырвалось у Оли.
- Ты, кажется, что-то сказала, Травина? - остановилась Людмила.
- Там Шурик карточки печатает, - сказала Оля.
- Какие карточки?
- Для фотогазеты, - вмешался Вениамин. - Дружина на прополке.
- Молодцы! - похвалила Людмила и постучала в дверь чуланчика. - Озеров, открой!
Дверь открылась, и на пороге появился Шурик, держа в обеих руках лист картона с мокрыми еще фотографиями. Он бережно пронес его на середину комнаты и положил на стол.
- Вот! - торжественно указал он на фотографии.
Все молчали, стараясь не глядеть на Людмилу.
Она подошла к столу, долго рассматривала фотографии, потом обернулась к Вениамину:
- Что это за люди? Вот этот… С бородой, например… Или этот… С усами… Что это такое, я спрашиваю?
- Ой, Людмила Петровна! - охнул Шурик. - Я не ту пленку напечатал. Это мой дядя… Это брат. Старший. А это еще один дядя. Двоюродный!
Конь от удовольствия затопал ногами. Людмила обернулась к нему:
- Выйди отсюда, Коновалов! Не умеешь себя вести! И вы тоже идите. Все!
Ребята, с трудом сдерживая смех, бросились к двери.