Сборник рассказов Андрея Шманкевича.
Содержание:
-
О писателе Андрее Шманкевиче 1
-
Горькие конфеты 1
-
Сашкина земля 2
-
Спасибо, товарищ Петька… 3
-
Митька уходит с отрядом 6
-
Временный билет 7
-
Портрет 8
-
Мы стояли перед Мавзолеем Ильича 9
-
Благотворительная кружка 10
-
Мандат честности 11
-
Ноты на песке 12
-
Чёрт 13
-
Водолаз Петров 15
-
Костя с Шестой Бастионной 16
-
Консервы 17
-
Случай, не предусмотренный приказом 18
-
Вступительная лекция 19
-
Боцман знает всё 20
-
Самое главное 22
-
ЧП на корабле 24
-
Вперёд, капитан! 26
-
Большая медведица 28
-
Золотой якорь 30
-
Кош на перевале 31
-
Третий подарок 36
-
Колька-теоретик 37
-
Джек - потрошитель змей 38
-
Капроновая сеть 39
-
Борода борея 40
-
Хорошее море 41
-
За час до уроков 44
-
Двадцать первый барабанщик 45
-
На пороге подвигов 46
-
Камбала-гигант 47
-
Строители портов 48
-
На сельдяном промысле 49
-
Подводный магазин 49
-
Спасённая девушка 50
-
Нефтелаз 50
-
Утонувший город 51
-
Весёлый медведь 51
-
Синяя коробка 52
-
Афен-пинчер 52
-
Про октябрёнка Гришу, пионера Мишу и про козла Разбойника с большой дороги 53
-
Разведка третьей стороны 54
-
Трагическая комедия 56
-
"Ты же обещал, Лёнька!" 57
-
У мамы выходной 58
-
Митя и Витя едут в лагерь 59
-
Митя ищет Витю, Витя ищет Митю 60
-
Митя говорит: "жерех", Витя говорит: "шереспёр" 60
-
Митя поёт, Витя подпевает 61
-
Умелые руки 61
-
Тринадцатый лишний 63
-
Красные меченосцы 63
-
"Осторожно! Во дворе злой петух!" 64
-
Пирог с сюрпризом 65
-
Жертвы "молнии" 65
-
Когда заколосилась рожь… 66
-
Бешеный кот 67
-
"Петушиное" слово 67
-
Небывалое дело 68
-
Про карася, который не угодил на сковородку 68
-
История с куканом 69
-
Храните шифр в строжайшей тайне! 70
-
Рыбка номер шесть 71
-
Победителей не судят… 71
-
Примечания 72
Андрей Павлович Шманкевич
Боцман знает всё
О писателе Андрее Шманкевиче
В давние-давние довоенные времена, когда я сам был мальчишкой, среди других книг попалась мне и такая: Андрей Шманкевич, "Кош на перевале". Рассказ. Книга мне понравилась, и я почему-то очень жалел, что ничего не знаю об этом писателе. А книжка запомнилась на всю жизнь, и даже обложка её, скромная, зеленоватая, и то, что она была издана в серии "Книга за книгой".
Так состоялось моё первое, заочное знакомство с писателем Андреем Павловичем Шманкевичем, и, конечно, тогда я не мог думать о том, что когда-то, вот сейчас, буду писать о нём. Тогда я не знал многого и, может быть, самого главного - что вскоре начнутся трудные годы войны с фашистами. И мог ли я предполагать, что после войны буду работать в редакции журнала "Затейник", где именно писатель Шманкевич Андрей Павлович будет заместителем главного редактора.
Кстати, может быть, нынешнему читателю этой книги будет любопытно узнать, что тогда работники детского журнала ходили в весьма необычной одежде: на Андрее Павловиче был морской китель, в котором он вернулся с войны, на мне - старые солдатские гимнастёрка и галифе, и даже наш главный редактор Василий Георгиевич Компаниец носил офицерскую форму со следами снятых погон…
В те годы я и узнал автора знакомой мне довоенной книжки "Кош на перевале" Андрея Шманкевича, узнал его и как писателя и как человека очень трудной и интересной судьбы.
Как-то я попросил Андрея Павловича рассказать о себе.
- Родился я на Кубани, в станице Владимирской. Слышал? Детство было голодное, но интересное. С восьми лет работал, жил на самостоятельных хлебах. Матери не было, а отец воевал - сначала в первой мировой против немцев, потом на гражданской за Советскую власть. Я жил по чужим людям. Был и просто беспризорником.
В комсомол вступил с первых дней организации комсомола на Кубани, но по молодости лет потом был переведён в пионеры и уже из пионеров опять в комсомол. Такие были годы…
Вдвоём с приятелем-однопартником перешёл через Кавказские хребты на берега Чёрного моря. С тех пор и стал моряком. Попробовал всё: посудник, матрос, кочегар, котельщик, слесарь, монтёр, качальщик на водолазном баркасе.
В двадцать восьмом году добровольцем ушёл на флот, в школу водолазов. Работал на Чёрном, Балтийском, Баренцевом, Белом морях. Поднимал ледокол "Садко". После несчастного случая под водой, поломавшего сердце, демобилизовался, но водолазом ещё работал на рыбных промыслах Каспия около Баку.
Довелось и в пограничных войсках поработать. Когда срок службы кончился, приехал в Москву учиться на артиста.
До самой войны работал в театре, сначала в Центральном детском, потом в Московском театре сатиры. На фронте был строевым командиром - командиром взвода. Обороняли Москву и гнали немцев от столицы. Наша бригада морской пехоты стала гвардейской. Однако немцы не дали повоевать - пробили голову.
После госпиталя меня направили на Амур в газету "Краснознамённый амурец". Воевал и с японцами. Брал Харбин…
Писал для радио - две повести: "Партизанские подмастерья" и "Подарок Тома Сойера". Очень жалею, что они не были напечатаны и пропали. Много написал фронтовых рассказов для журнала "Красноармеец"…
В эту книжку, которая называется "Боцман знает всё", вошли лучшие рассказы писателя. И когда я прочитал эту книжку, то подумал, что не только "боцман знает всё", - писатель, который написал её, тоже знает много, потому что всё, о чём он пишет, он пережил и прошёл сам. Я завидую такому писателю.
Узнав о том, что Андрею Павловичу Шманкевичу исполняется шестьдесят лет, я не поверил этому.
Ну, а если это и так, то пусть писатель будет всегда молод, как сейчас, потому что мы, его читатели, ждём от него ещё немало новых книг - весёлых и грустных, умных и добрых, в общем, таких, какие нам очень нужны.
С. Баруздин
Горькие конфеты
Мы сидели с Борисом Белобрысом под плетнём и с наслаждением грызли морковку. Теперь я уже и не помню: была ли это фамилия - Белобрыс или Бориса так дразнили, потому что он был на самом деле белобрысым. Свидетели нашего пиршества - подсолнухи, кукуруза и широколистые лопухи - стояли молча вокруг и закрывали нас от посторонних взоров. Это было необходимо, так как морковку мы добыли не совсем честным путём. Борисова мать заставила его прополоть бурьян между грядок, но ничего не говорила о прореживании моркови. Это мы с ним сделали по собственному разумению.
- Когда ей просторно, она крупнее растёт, - уверял меня Борис. - Только ты матери не говори… Она страсть как не любит, когда мы самовольничаем на огороде. Вас, говорит, шестеро, и если каждый будет своевольничать, так осенью и собирать нечего будет… Ну да ничего, мы ведь только по маленькому пучочку…
Морковка была ещё мелкая и безвкусная, но я сказал:
- Как мёд…
- Ещё слаще… - не согласился Борис.
- Слаще мёду ничего на свете не бывает! - возразил я.
- Нет, бывает…
- Сахар?
- Нет… Не сахар и не леденцы… - ответил Борис и загадочно усмехнулся.
Я начал называть подряд все известные мне в то время сладости.
- Арбуз? Дыня? Груши? Печёная тыква? Нет? Тогда ты просто всё выдумываешь… Нету ничего на свете слаще мёду, - сказал я решительно.
Борис засмеялся и вдруг огорошил меня:
- А щиколад?
Тут мне пришлось пойти на попятную, и я сказал:
- Так ведь я про то говорю, что мы пробовали сами, а щиколад твой не знаем, как он и пахнет.
- А я знаю, как он пахнет и какой он, - неожиданно объявил мой приятель. - Знаешь, какой он, щиколад-то? Чёрный и немножко красный. Вот такой! - Борис схватил и сунул мне черепок от разбитого горшка. - А пахнет он так, что голова кругом идёт. С непривычки ежели…
Я не знал - верить мне или не верить. Сам я ещё ни разу шоколада не видал и представлял его не чёрным, а совсем наоборот, прозрачным, как льдинка, какой-то невероятной сладости, неведомого вкуса…
- Где ты его видел? - недоверчиво протянул я.
- У сладкой барыни, вот где… Ходили мы к ней весной с мамкой. Две десятины-то наши она купила, вот и ходили к ней просить, чтобы хоть исполу нам отдала нашу землю.
- Как это - исполу?
- Пополам, значит… Мы будем пахать, сеять, убирать, а ей половину урожая…
- Так зачем же вы продавали? - возмутился я.
- Смотрите на него… Он не знает, зачем люди последний лохмот продают! Сколько нас? Семеро? Семеро… Есть нам что-нибудь надо было зимой? Папаня-то мой пошёл на войну с германцем да и… Вот потому и продали… А барыня не зевает, хапает.
Пришли мы к ней, - продолжал Борис, - сидим и ждём на порожках, когда сама выйдет. Сижу я и не понимаю - пахнет с её двора чем-то таким, что я не успеваю слюни глотать. Посмотрел в щёлочку и вижу - стол огромный стоит под тутовником, а рядом печка. На печке тазище вот такой, как жар горит… За столом ребята сидят, чисто все одетые, по-праздничному… А сама барыня берёт что-то ложечкой из сундучков разных, из мешочков, на весах вешает на маленьких и всё в таз сыплет. И ещё пальцем по книжке водит… Я шепчу: "Маманя, колдует барыня…" А она: "Не колдует, а щиколады варит". - "Зачем?" - "Такая, говорит, у неё забава на старости сыскалась. Варит да на ребятах пробует… Может, почудней какой сварить хочет…"
- Ну и что? - поторапливаю я Бориса.
- Потом сняла она таз с печки, остывать поставила. Про нас и не думает… А как остыло - вывалила всё варево на стол и давай месить да раскатывать, вроде как на вареники… Ребят тоже заставила катать… Потом ножом порезала на кусочки и опять остывать поставила. А как остыли… - Борис даже глаза зажмурил, - как остыли, она и говорит ребятам-то: "Ешьте". А сама только махонький кусочек себе в рот положила, жуёт и голову то на один бок наклонит, то на другой…
- Ну, а ребята? Ребята что? - перебиваю я.
- А дурни какие-то попались… Съели по одной и сидят, вроде уже наелись… Мне бы довелось, так я… Но зато, когда барыня к нам подошла, началась потеха! Как набросились они на те щиколады в драку - кто больше в карманы напихает…
- Вот бы нам к сладкой барыне сходить! - сказал я мечтательно.
Борис захохотал и чуть, в крапиву не свалился.
- Да ты на себя сначала посмотри! - хохотал он. - Гость какой выискался! Штаны у него плисовые, пояс с золотым набором…
Остальную одежду Борис описывать не стал по той причине, что на мне, кроме холщовых домотканых штанов, подпоясанных обрывком верёвки, больше ничего не было.
- А руки, ноги-то! Одни цыпки… Отруби да собакам брось, есть не станут! А он туда же, к барыне в гости, щиколады есть…
- Сам же говоришь, что у неё ребята были…
- О! Ребята! Такие, как мы, что ли? Попов Лёшка, дьяконов Сашка, Колька да Серёжка лавочниковы и ещё аптекаря сын… Вот какие ребята к ней ходят. А ты носом не вышел! - крикнул Борис, дёрнул меня за нос и перемахнул через плетень.
- Всё равно пойду к ней! - крикнул я ему вслед.
На другой день я утащил свою единственную ситцевую рубашку и отправился в верхнюю часть станицы, за речку. Там жили все наши станичные богатеи. По дороге я часа полтора мыл на речке руки и ноги, даже песком их тёр, но отмыть цыпки было невозможно. Так ноги и остались в цыпках и мелких трещинках, забитых грязью. Ещё шагов за сто от барыниного дома нос мой учуял такие необыкновенные запахи, что в животе появились колики. Я припустил бегом и припал к первой же щёлке в заборе.
Борис не наврал. Всё было так, как он вчера описывал. И стол под тутовником, и печка с тазом, и ребята за столом, а барыня…
- Ты чей? - раздалось вдруг у меня над ухом.
В нашей станице, если тебе задавали такой вопрос на чужом краю, означало только одно - быть тебе битому. Но тогда я не обратил никакого внимания на это и, не оборачиваясь, ответил:
- Ничейкин, вот чей!..
И тут же за это поплатился: чьи-то сильные руки схватили мою голову и так притиснули меня носом к забору, что я свету не взвидел.
- Пусти! - заорал я.
Но тут случилось совсем страшное: гнилая доска лопнула, обломилась, и я полетел в пролом, прямо под ноги барыне. Барыня закричала дурным голосом, из-под стола на меня бросилось рыжее чудовище с оскаленной пастью. Затрещала моя рубаха…
Барыня отогнала собаку и начала расспрашивать, чей я, зачем попал на этот край. Я честно во всём сознался. Тогда она зацепила меня своим костлявым пальцем за подбородок, долго рассматривала моё лицо и сказала:
- Мужик, а похож на моего Александра… Теперь-то сын уже офицер… Садись!
Так я очутился за волшебным столом, рядом с чистенькими ребятами. Впрочем, они сразу от меня отодвинулись, за исключением Лёньки, сына аптекаря. Тот даже подмигнул мне: не теряйся, дескать.
Потом на столе появился противень с конфетами, и барыня сказала мне: "Ешь". И я ел… Первый раз в жизни ел шоколадные конфеты, ел полным ртом, как печёную тыкву, как галушки, как простую картошку. Сначала рот мне обжигала сладость, потом вкус притупился, но я всё ел…
- Легче ты… Плохо будет… - шепнул мне Лёнька.
Когда барыня пошла зачем-то в дом, ребята бросились рассовывать конфеты по карманам. Лёнька крикнул мне: "Не зевай!" Но пока я понял, что надо делать, на противне осталось только две колбаски. Я засунул их в карман.
Барыня вернулась и протянула мне детскую матроску и новые шерстяные штанишки.
- Можешь приходить, - сказала она, выпроваживая нас за калитку.
Бориса я встретил в начале нашего переулка и молча сунул ему под нос конфету. У него глаза стали круглыми, как пятаки.
- Откуси, - сказал я великодушно. - Только из моих рук…
Борис откусил и зажмурился от удовольствия.
- Ладно… Бери всю. Я вон как налопался…
Но Борис не стал есть конфету: он решил поделить её на всех Белобрысов. Ножом он аккуратно разрезал её на семь кусочков, раздал братишкам и сестрёнкам, взял себе один, а последний протянул матери. Но она не взяла.
- Нет, сынок… Не буду я пробовать, - сказала она. - Горькие они, эти конфеты…
- Что ты, маманя! Сладкие-пресладкие, - начали уверять ребята.
- Нет. Горькие они… На слезах наших вдовьих они замешаны, потом нашим пропитаны… Кормильцы наши кровушку свою пролили, а она с вдов их да сирот последнюю рубашку снимает. Землицу, кормилицу, под себя загребает, по миру пускает с сумой…
Борисова мать говорила всё громче и громче, стиснув худые кулаки. Я смотрел на её чёрные губы, на впалые щёки, и мне становилось нестерпимо страшно…
- …Сынок её Алексашка понаграбил денег в Питере около дворца царёва, а она на те деньги народ в гроб загоняет да щиколады себе варит. Будь она проклята! Чтоб ей слезами нашими захлебнуться!.. Отольются ей наши слёзы… Отольются!
Я выскочил из хаты и бросился бежать. Остановился я только у перелаза через наш плетень. В голове у меня стучало, точно в кузне, к горлу подкатывалась тошнота. В руке я зажимал конфету. От её запаха мне стало совсем плохо.
- Горькие они! Горькие! - закричал я, как Борисова мать, закрыл глаза и швырнул конфету так, чтобы уже не найти. Следом за ней швырнул и свёрток с матроской и штанами.
Наутро я метался в горячке - барское угощение не прошло даром. Говорили, что в бреду я кричал:
- Врёшь! Врёшь, старая ведьма! Не похож я на твоего Алексашку-кровопийцу…
Сашкина земля
Пятый день ходили люди толпой за председателем ревкома и землемером по станичным полям. Свершалось революционное дело: земля, которой испокон веков на Кубани владели только казаки, теперь делилась на всех поровну - по количеству едоков.
Ходил в толпе и Сашка, сын почтового конюха. Он то и дело перевязывал узлы на верёвках, которыми были привязаны к ногам отцовские башмаки: размокший от дождей чернозём норовил сорвать их.
- Дождались светлого праздничка, смилостивился господь бог над нами… - истово крестясь, восторженно шептал дед Сивоусенко, Сашкин сосед.
- Держи, дед, карман шире, - подтрунивал над ним кузнец Симанюк. - Смилостивился бы он, кабы мы его вместе с царём да буржуями за бороду не схватили… А молитве я тебя новой научу. Слушай:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим:
Кто был ничем, тот станет всем!
Сашка перестал возиться с верёвками и подхватил припев.
- А, чтоб тебя! - отмахнулся дед. - И он уже по-новому поёт… Ну и времена!..