О чем думают лошади? Ответ на этот вопрос ищет деревенский подросток из повести "По добрую воду", чье познание мира и приобщение к труду происходят в тесном общении с четвероногими друзьями человека. Увлекательные "Лошадиные истории", в числе которых героико-приключенческая повесть "Рыжая стая" - о спасении четырнадцатилетней девочкой донских лошадей буденновской породы от захвата гитлеровцами, - включены в сборник повестей и рассказов А. Коркищенко.
Содержание:
-
День лошади (вместо предисловия) 1
-
По добрую воду 3
-
Рыжая стая 12
-
Глава первая 13
-
Глава вторая 14
-
Глава третья 16
-
Глава четвертая 18
-
Глава пятая 20
-
Глава шестая 21
-
Глава седьмая 23
-
Глава восьмая 25
-
Глава девятая 27
-
Послесловие 28
-
-
Примечания 29
Алексей Абрамович Коркищенко
Лошадиные истории
День лошади (вместо предисловия)
Уважаемый друг! Уведомляю Вас, что в этом году, по решению президиума нашего содружества, День лошади будет проводиться в расширенном масштабе. В празднествах примут участие новые члены содружества из соседних хуторов и станиц: пятеро пенсионеров-коневодов, два кузнеца, около взвода бывших бойцов 5-го гвардейского Донского казачьего кавалерийского Краснознаменного Будапештского корпуса, генерал в отставке и другие. Ожидается гость из столицы - крупный писатель, наш земляк, почитающий лошадей.
Приезжайте, уважаемый друг! Исполните свои секретарские обязанности.
Вот такое письмо я получил на днях из хутора Александровского от президента содружества почитателей лошади Зажурина.
В рыцари лошади я был посвящен в один из чудеснейших дней своей жизни. И произошло это так.
Как-то осенью, выполнив редакционное задание в одном из колхозов нашей области, я возвращался к полустанку пешком. Шел по вилючей тропинке вдоль речки.
День был ясный, свежий, шагалось легко. Подогретые полуденным солнцем, оживали кисловатые ароматы прибитых заморозком трав, и все щедрее сочилось прохладной синевой глубокое небо; краски земли под ним всё больше густели, становясь насыщенней и контрастней: вспаханные поля на склоне бугра за речкой были темно-фиолетовы, тихо облетающие сады и лесополосы - ярко-оранжевы, пестры, а ровные раскущенные озими в их обрамлении были очень зелены, просто сияюще изумрудны и прекрасны до теплой душевной дрожи.
Синицы-пастушки качались на голых бодылках, словно поздние осенние цветы, и жалобно цвинькали, грустя по лету. А где-то в желтых камышах посреди речки тоскливо, безнадежно кричал дикий гусь, отбившийся от стаи.
Я вышел к хутору, тянувшемуся вдоль речки. На пустых огородах и в полуобнаженных садах мальчишки жгли костры, и я жадно принюхивался к дымку, стекающему к речке. Привкус у дымка был дразнящий, сладковатый и терпкий, и голова легко кружилась, хмелея от него. Все эти запахи, звуки и краски позднего бабьего лета вливались в меня, как потоки долгожданного дождя в сухую, порванную трещинами землю.
На краю хутора я остановился: среди зарослей бузины и чертополоха стояла конюшня. Над ней в безветрии тихо шумели старые осокори. Спелые листья раскачивались, как золотые маятники, отсчитывая последние часы бабьего лета. Я стоял, прижимая ладони к сердцу, оно стучало невпопад - "шарахалось", в ушах шумело: меня словно бы на фантастической машине времени вернуло в детство. Была в нем и такая же конюшня, с подпорами с боков, с помутнелыми от времени окошками, с кронами старых осокорей над прелой камышовой крышей, продырявленной воробьями; и было такое же оранжевое полуденное солнце и очень синее и прохладное небо, которое казалось еще более синим и густым между белыми ветвями осокорей. И были лошади…
Скособоченная конюшня сияла ослепительно белой известкой, отбирая глаза: стены, видно, ею мазали совсем недавно - они еще не были тронуты дождями и не успели порыжеть от солнца.
В конюшне жили лошади - я еще издали услышал запахи жилого лошадиного помещения. Когда вошел туда, мои глаза, ослепленные известковой белизной, не сразу привыкли к сумраку - сквозь окошки мало света проникало внутрь. Лошади (их было около десятка) стояли у яслей, ели овес. В детстве я привык разговаривать с животными, особенно с лошадьми - я их любил смалу и работал с ними не один год, - ну, и сейчас заговорил:
- Здравствуйте, милые! Как живете-можете?
Они оглядывались, фырча и роняя овес, снова тыкались мордами в ясли. Но одна, высокая, долго с интересом смотрела на меня. Приглядевшись, я увидел в ее глазу отражение дверного проема и себя в нем - темным силуэтом.
Длительное внимание лошади к какому-либо предмету или существу всегда поражало меня, немного пугало - я задумывался над этим с детства и приписывал лошади свойства чисто человеческие. В том, что лошадь существо умное - уточняю, - разумное и понимающее наш язык, - мне приходилось убеждаться много раз. Конечно, лошади бывают разные, как и люди…
Я погладил высокую лошадь. Она тихонько заржала, отвечая на ласку, и коснулась моей руки бархатисто-мягкими губами, дохнув на нее влажным теплом.
- Ах ты умница! Здороваешься? Понимаешь человеческий язык, а? - Она кивала, а я поглаживал ее и еще что-то ласковое говорил, уж не помню теперь, что именно.
Кто-то деликатно покашлял за моей спиной. Я обернулся и только теперь разглядел в темном углу на сене трех мужчин, одетых и настроенных празднично. Они полулежали вокруг скатерти, на которой располагались куски хлеба, соль в солонке и грудочки сахара.
- Уважаете лошадей, товарищ? - приподнявшись, спросил одноногий. Отстегнутый протез валялся в стороне. Владелец его, видно, расположился здесь надолго.
- Чего спрашивать?.. Раз человек поздоровался с лошадью, значит, уважает эту животную, - укоризненно сказал старик.
Мне было неловко: при свидетелях я бы вряд ли стал разговаривать с лошадьми. Пробормотав "извините, что помешал…", хотел было уйти, но помешкал - в репликах людей не было насмешки, а было понимание, сочувствие. И я сказал:
- Эта высокая лошадь, по-моему, очень умная… Она напомнила мне одну знакомую…
Третий, лысый здоровяк, поднялся и, отряхнув костюм, сказал ласково:
- Уважаемый друг, мы не спрашиваем: кто вы и откуда вы - для нас это неважно, для нас важно, что обратились к лошадям с добрым словом и лаской. Поэтому, позвольте пригласить вас в нашу компанию, так сказать. Пожалуйста, будьте добры…
- Без церемоний, - добавил одноногий.
- Святая правда! - подтвердил старик.
Я с наслаждением растянулся на зеленом, с запахом чая сене. Ноги загудели, сладко заныли от длинной хорошей дороги. Мы познакомились. Инвалид назвался Зажуриным, старик - Андроном Парфентьевичем, третий представился по всей форме:
- Кононенко, Петр Павлович, ветеринарный врач в отставке. - Он деликатно притронулся к моему плечу и с возвышенными нотками в голосе продолжал: - Уважаемый друг, перед вами люди, почитающие лошадь. Ее судьба нам близка, определенно сказать - родственна, сходна с нашей крестьянской судьбой. В каком смысле?.. Ну хотя бы в том, что мы, крестьяне, многие века вместе с лошадью занимались хлеборобством, вместе воевали, защищая Родину от врага, и так далее… Лично моя судьба, как и судьбы моих друзей, сидящих здесь, с детства связана с лошадью. И потому мы всегда болели за ее здоровье и благополучие!
Кононенко вежливо покосился в мою сторону, дескать, как я воспринял его слова? И так же мягко и вместе с тем испытывающе смотрели на меня темные калмыковатые глаза Зажурина и выцветшие синюшки Андрона Парфентьевича. Мне не показались смешными слова ветврача в отставке о лошадях, и я ответил прочувствованно, в той же тональности:
- И я также всегда заботился о здоровье и благополучии лошади! И моя судьба с детства связана с лошадьми.
- Вы слышали? Это наш человек! - воскликнул Петр Павлович и обратился ко мне: - Пожалуйста, угостите лошадей хлебом с солью и сахаром, сделайте это в согласии с нашим ритуалом. Берите вот со скатерти и угощайте.
Почувствовав себя уютно, как в кругу старых друзей, я угощал лошадей, поднося им вначале хлеба с солью, потом сахара. Это были рабочие, большей частью пожилые лошади, с опущенными животами, прогнутыми спинами, но любовно ухоженные. Их, видно, совсем недавно купали и потом натирали волосяными щетками до блеска. Копыта были аккуратно оструганы, а новенькие подковы еще сохраняли кузнечную окалину.
В конюшню забежал жеребенок, сытенький, крепенький, но весь в репьях. Капризно заржав, жалуясь на что-то, подошел к высокой лошади. Его, наверно, гоняли по колючим зарослям глупые собаки… Кобылица оглядела его, и, честное слово, в ее фиолетовых глазах появилась этакая ласковая материнская укоризна: "Боже мой, где тебя носило? Я же говорила тебе: не отлучайся далеко". И стала осторожно выдирать зубами репья из его спутанной челки и гривы. Мы молча любовались ими.
- Как она посмотрела на него - прямо-таки по-человечески осмысленно! - не удержался я от замечания.
- Вот именно, по-чело-вечес-ки осмысленно! - подхватил ветврач. - Уважаемый друг, хотите знать наше, так сказать, кредо насчет лошади?
- Конечно! - Я машинально лапнул записную книжку в кармане и отдернул руку.
- Лошадь прошла сложный путь эволюции рядом с человеком, и мы признаем ее великую роль в прогрессе человеческого общества. Без лошади он протекал бы с еще большими затруднениями и во много раз медленнее. Не будь на свете лошади, человек плелся бы пешочком еще, по-видимому, в двенадцатом-тринадцатом веке. - Кононенко произнес эти слова не задумываясь, я бы сказал - отрепетированно. Не первый раз, видно, говорил их.
- Правильно, - сказал Зажурин. Он был отчего-то грустен, хмуровато-задумчив. - Не будь на свете лошади, человек, пожалуй, только бы сейчас придумывал колесо.
- А колесо - атрибут прогресса! - дополнил Петр Павлович. - И колесо было придумано еще до нашей эры.
- Лошадь подвезла человека, облегчила тяжкий путь его, время ему сэкономила и силенки, - весомо произнес Зажурин.
- Лошадь - человеку крылья, еще в старину так говорили, - подал реплику старый конюх.
- Вот она, народная мудрость!.. "Лошадь - человеку крылья!" - воскликнул Кононенко. - Эти три слова стоят большого научного труда… Вот оно - наше кредо, уважаемый друг! Принимаете ли вы его?
Хорошо, что я остался. Чутье меня не обмануло. Жизнь, как говорится, повернулась ко мне еще одной своей чудесной гранью. Несомненно, это были люди с чудинкой. Категория наисимпатичнейших людей! В человеке чудинка, как в булочке - изюминка… В то мгновение я успел почувствовать себя счастливым. Ответил искренне:
- Принимаю ваше кредо как свое собственное.
- Вы - родная душа, я сразу это понял! - Кононенко порывисто обнял меня.
- Святая правда! - подтвердил Андрон Парфентьевич.
У Зажурина внезапно повлажнели глаза, и он сказал мне растроганно:
- Уважаемый друг, вы, может, подумали, чего это мы собрались по-праздничному тут, в конюшне, в будний день?.. Сегодня - двадцать второго октября - день моего второго рождения. Сегодня я угощаю лошадей хлебом-солью и сахаром, а людей, почитающих лошадей, чаркой вина. Так у меня заведено с сорок третьего года.
- Так что же произошло с вами двадцать второго октября сорок третьего года? - спросил я, заинтригованный.
- Вот та высокая лошадь, с которой вы поздоровались, - это дочка той, что меня спасла.
- Вот как! Расскажите об этом, пожалуйста.
- Ну что ж, слушайте… Эту историю я рассказываю много раз и мне не надоедает. Значит, летом сорок третьего года, после освобождения нашего края от фашистов, вернулся я домой из госпиталя без ноги. Заменили хорошую ногу на протез… Да-а, ну выбрали меня женщины председателем колхоза. Транспорта у нас тогда в хозяйстве почти никакого не было, ездил я верхом на лошади. Альфой звали ее. Была Альфа на войне, отступала на Кавказ в составе кавалерийского полка, в февральских боях при наступлении была ранена и осталась в колхозе, бабы выходили ее. Лошадь она была немолодая, точнее, средних лет, бывший строевой конь, под седлом ходила хорошо, старательная была, послушная, друг дружку мы понимали, и уважали.
Как-то, под вечер дело было, как вы уже знаете, уважаемые друзья, двадцать второго октября, возвращались мы со степу в хутор. Заснул я в седле - измотался за день. Да и Альфа подремывала на ходу - тоже загнанная была, а ну-ка с зари до зари носить меня по полям да фермам!.. Вышла она на мост через реку, а тут с того берега из-за рощи табун стригунков вылетел - волки, наверно, его шуганули. Я спросонья не сразу сообразил, что надо делать. Альфа сама догадалась, повернула назад, да не успели мы удрать: клином, тесня друг дружку, вымчал бешеный табун на мост. Толкнули нас с Альфой, прижали к легким перилам. Перила треснули, сломались, и булькнули мы в воду как раз на середине реки.
Я вынырнул - и опять под воду. На мне протез - железа много, да и пловец я не ахти какой. Фуфайка и ватные брюки намокли, тянут на дно. И до берега неблизко. Река осенняя, полная после дождей, течение быстрое: проносит меня за лесистую стрелку на повороте реки. Бултыхаюсь я, захлебываюсь и никак не могу отстегнуть проклятый протез. А на сердце стынь-тоска: фронт прошел - жив остался, а тут у самого родного села, у семейного порога, к рыбам в гости жалую. Кричу: "Ратуйте! Тону!" - а кругом ни единой души. Лошадь выплыла, бегает по берегу, ржет, глядя в мою сторону.
В хороший день, видно, я родился. Надоумило меня в смертную минуту к лошади за помощью обратиться. Крикнул я: "Альфа, сюда! Спаси, родная!.. Полюби!.." Есть такой призыв у казаков к лошади… Наверно, животный страх высказался в моем голосе или что-то другое, какая-то животная беззащитность, только без промедления кинулась Альфа в реку и поплыла ко мне что было сил. Шею вытянула, воду рассекает, торопится. Подплыла, ткнулась мне в плечо. Вцепился я в гриву… Вытащила меня Альфа на берег, а я уже совсем без сил и подняться на ноги не могу… Вовремя приплыла она… - Зажурин, отвернувшись, вытер глаза, и голос его дрогнул, когда он произнес: - И вот вы видите меня перед собой, а иначе бы кормил раков…
- Теперь я понимаю, почему вы отмечаете день лошади именно двадцать второго октября, - сказал я.
- Вообще-то сегодняшний день мы официально днем лошади не называем, а стоило бы, - ответил Зажурин. - День лошади - это звучит.
- Стоило бы официально, государственным порядком, утвердить один из дней в году днем лошади, - сказал Кононенко.
- А чего тут утверждать, когда оно уже давно утверждено, - сердито отозвался Андрон Парфентьевич. - Лошадиный праздник спокон веков славяне справляли восемнадцатого августа, в день святых покровителей лошади Флора и Лавра.
- Вот видите! - воскликнул Кононенко. - Даже в дремучее время люди с особым почтением относились к ближнему животному, день святых покровителей установили, записали в святцы, а мы, цивилизованные люди, успели забыть об этом.
Помолчали, почувствовав себя пристыженными.
- Я не возражаю, - сказал Зажурин, - пусть праздник лошади будет, когда и был в старину - восемнадцатого августа, а двадцать второго октября я буду отмечать с вами тут, в конюшне, день своего второго рождения.
- Да, лошадь заслужила свой праздник! - взволнованно произнес Кононенко. - И стоит отмечать его во всесоюзном масштабе. Я как лечащий врач лошадей, у меня, кстати сказать, тридцатилетняя практика, могу привести немало фактов, которые доказывают, что лошадь - существо разумное, благородное, смышленое, дружелюбное, и так далее, и тому подобное! Я, между прочим, пишу исследование о психике лошади.
- Петр Павлович, приведи нашему новому уважаемому другу факт насчет разумности и благородства лошади, - предложил Зажурин. - Поинтересней выбери.
- С удовольствием!.. Однажды приходит ко мне лошадь на прием.
- Простите, Петр Павлович, - перебил я, - это как же так: приходит… Сама, что ли?
- Сама, в том-то и дело! Слушайте дальше, потом поймете, в чем тут суть… Значит, приходит ко мне на прием Сонюха, пожилая лошадь, полукровка. Подробные сведения о ней у меня записаны… В июле событие происходило. Помню, дождь прошел, полевые работы были приостановлены, лошади паслись на лугу. Я стою у раскрытого окна врачебного кабинета, любуюсь природой. Вдруг вижу знакомую лошадь, Сонюху. Бредет она, свесив голову, по улице, потом заворачивает во двор лечебницы и прямиком ко мне, то есть под мое окно направляется. И так, знаете, болезненно ржет, будто жалуется. А я возьми и в шутку спроси ее: "Заболела, Сонюха?" И, представьте себе, она кивает. Я было подумал, что это случайно вышло, но ошибся. "Что болит?" - спрашиваю. Она качает головой, в смысле: "Не могу сказать, не умею". Представляете мое потрясение. Я тогда молод был, впечатлителен. Выхожу, осматриваю ее. Снаружи все в порядке. Выслушиваю: дыхание учащенное, но хрипов нет. Ощупываю суставы, думаю, может, ревматизм разыгрался, так нет - суставы в норме, и Сонюха качает головой отрицательно, в смысле: "Не то". Я и так, и этак обследую ее, сердце выслушал: ритм нормальный, шумов нет. Немного капризничает клапан правого желудочка, но нарушения незначительны, вряд ли это могло сказаться на здоровье закаленной рабочей лошади.
Говорю: "Пожалуйста, пройдись, Сонюха". Она прошлась. Походка расслабленная. "Так в чем же дело, Сонюха?" - спрашиваю. А она смотрит на меня укоризненно, в смысле: "Неужели ты не понимаешь, что со мной? А я так надеялась на тебя, верила, что ты поможешь мне". И глаза у нее печальные-печальные. Я руками развожу растерянно - и горько, и больно мне, - и не могу сообразить, в чем дело!..
И знаете, уважаемый друг, что она сделала?.. Стала осторожно почесывать мне голову зубами. И тут я догадался!.. Ну, вы, конечно, не раз видели, как лошади почесывают друг дружку. Если у Сонюхи, например, зудит репица, она подходит к своей подруге Альфе и чешет ей зубами репицу. И Альфа знает, ей хотят сказать: "Альфа, почеши, пожалуйста, мне репицу - очень свербит", - и та выполняет просьбу. А потом Альфа показывает Сонюхе, где у нее свербит кожа. И Сонюха платит услугой за услугу… Абсолютно разумное действие!
Ну, значит, Сонюха осторожно почесывает мне голову - и я догадываюсь!.. Ощупываю ей голову: височные доли горячие, вены просто стреляют жаром в кончики пальцев - у лошади, оказывается, жесточайшая мигрень. "Ах ты, - говорю, - ласточка! Надоумила!.. Головка болит?" Она кивает, в смысле: "Дорогой, вылечи, дай лекарства".
Дал я ей пирамидона. Она постояла с полчаса, подремала - я наблюдал за ней из кабинета, - потом встряхнулась и бодренько так заржала, глядя на меня. Я вышел во двор. И вот Сонюха подходит и кладет голову мне на плечо - благодарит!.. Поверьте, уважаемые друзья мои, я чуть не расплакался - от счастья. Я молод тогда был, взволнован!.. Этот факт я осмысливаю с двух позиций: с позиции учения Павлова о рефлексах и с позиции человека, верящего в эволюцию лошади, в ее разум.