В это мгновение дверь распахнул важный лакей в блестящей ливрее, и за ним показалась интересная группа. Впереди шла девочка лет восьми в богатом сером бархатном пальто, отороченном серебристо-серым мехом, с громадной шляпой, отделанной перьями, в шелковых чулках и изящных лакированных башмачках. В руке, обтянутой замшевой перчаткой, она держала маленькую муфту, к которой был прикреплен пучок полевых лилий, перевязанных широкой голубой лентой. Девочка была худенькая, стройная, на лице - веснушки, с большим ртом и вздернутым носиком, над которым блестели маленькие светлые глазки; волосы ее были великолепны: темно-каштанового цвета, они падали красивыми медно-красными волнами на бархатное пальто. За девочкой шла статная дама средних лет, в дорогом черном платье, обильно отделанном черным бисером, из-за них виднелась миловидная изящная девушка в белом переднике и нарядном чепце горничных. Она несла целый ворох мехов, шалей и вела на голубой ленте маленького французского пуделя, белого и пушистого, как свежевыпавший снег. На собаке было расшитое покрывальце, а в шелковистой шерсти вокруг шеи блестел золотой ошейник, усыпанный бриллиантами; под подбородком собачки красовался букет диких лилий, перевязанный лентой. Бедное создание было принуждено высоко задирать голову, что делало его забавно серьезным.
Завидев девочку, мадам Эйнсворт поднялась и с величавой торжественностью пошла навстречу.
- Почему это, дорогая, - спросила старая леди, держа в своих руках ручку девочки, - ты вернулась раньше обычного? Тебе не понравилось катанье? Пушок был беспокоен? Надеюсь, мадемуазель и Елена хорошо закутали тебя? - И она увлекла девочку за собой, говоря - Вот моя старая добрая приятельница, - не желаешь ли побеседовать с ней перед тем, как подняться к себе?
Девочка улыбнулась и подала незнакомой леди руку.
- Очень рада видеть вас, - проговорила она звонким чистым голоском, с видом хозяйки дома. - Мне кажется, я слыхала о вас от бабушки. Вы только что вернулись из-за границы, не так ли?
- Мне остаться, пока мадемуазель вернется к себе? - спросила гувернантка.
- Барышня желает оставить Пушка с собой? - спросила горничная.
- Вы все можете идти. Я сейчас приду, - ответила маленькая наследница, горделиво повернув голову. - Ты, Елена, сними с Пушка одеяльце и дай ему маленький, самый маленький кусочек бисквита и одну карамельку.
И, снова повернувшись к гостье, она начала с ней беседу о новостях дня, и у нее был умный и важный вид взрослой женщины.
Когда девочка решила, что достаточно побеседовала с бабушкиной приятельницей, она поднялась, церемонно простилась и неторопливо двинулась из комнаты.
Обе дамы с восхищением следили за ней, и, когда она вышла, мадам Эйнсворт проговорила:
- Разве я не права?
- Она восхитительна, она прелестна! - горячо подхватила приятельница. - Так умна, так грациозна и мила! Боже, какой фурор произведет она, когда подрастет!
Глава 18
Маленький приемыш
За час до обеда приехали мистер и миссис Эйнсворт со своим багажом: сундуками и корзинами, с Филиппом и "детьми" отца Жозефа. Они прошли в свои комнаты, на третий этаж. Мадам Эйнсворт поместила маленькую наследницу с ее окружением во втором этаже, который всегда занимали сын и невестка. Это совсем не понравилось приехавшей миссис Эйнсворт, и она недовольно вздохнула, поднимаясь на последний этаж, а когда увидела крохотную комнатку, больше похожую на чулан, предназначенную для Филиппа, - многозначительно взглянула на мужа.
- Это показывает, какой прием ожидает нас, лучше, кажется, отправиться в гостиницу.
- Милая Лаура, матушка никогда не простит нам этого. Отнесемся ко всему с легким сердцем и не будем сводить счеты с матерью за ее нелюбезность. Филиппу будет удобно и здесь, а мне предложенные комнаты нравятся не менее нижних.
- Я боюсь встречи твоей матери с Филиппом, - проговорила Лаура, когда они готовы были сойти к обеду. - Если она отнесется к мальчику холодно, он сразу почувствует это, я заметила - он очень чуток. Обратил ли ты внимание, как он боится всего грубого и неприятного?
- Не тревожься заранее, моя дорогая, - успокаивал жену мистер Эйнсворт. - Предоставь мальчику самому найти путь к ее сердцу - он так мил. Может быть, когда матушка увидит его, и она заметит сходство мальчика с моим братом, когда тот был ребенком. Этим летом, бывало, когда мы гуляли с Филиппом по полям и лесам, я часто чувствовал себя вновь ребенком, до того живо переносил он меня в пору нашего счастливого детства. Ты знаешь, брат Филипп был для матери совершенством, а я - я всегда был в чем-нибудь виноват. - И мистер Эйнсворт вздохнул при воспоминании о случаях несправедливости, которые он простил, но не забыл.
Мадам Эйнсворт в одном из самых богатых своих платьев, украшенном невероятным количеством драгоценностей, нетерпеливо ходила по гостиной в ожидании обеда.
"Если Люсиль обедает с нами, то и этот найденыш будет тоже обедать здесь, - сердито думала она. - Я не могу и намекнуть Лауре, что он должен есть отдельно, а у него, вероятно, ужасные манеры".
Когда мистер и миссис Эйнсворт, по обе стороны от Филиппа, вошли в гостиную, их ждал весьма холодный прием. Старая леди погрузилась в свое кресло и сидела с видом оскорбленной королевы; лицо ее было сурово, глаза сверкали, как стальные иглы. Она позволила сыну поцеловать себя и, подставив щеку невестке, холодно проговорила:
- Как вы поживаете, Лаура?
Мистер Эйнсворт, вспыхнув, дрожащим голосом проговорил:
- Матушка, вот наш приемный сын, другой Филипп. Надеюсь, вы полюбите его. Милый мой мальчик, эта дама - моя мать, я уверен, ты полюбишь ее, как любишь нас.
Филипп тотчас же с готовностью двинулся вперед и протянул руку с приветливой улыбкой.
Мадам Эйнсворт поднесла к глазам лорнет и устремила на мальчика неласковый пристальный взгляд, затем, протянув кончики пальцев, резко проговорила:
- Итак, это новый член вашей семьи? Где же сходство, о котором столько трубили? Этот мальчик очень смугл, а мой внук был блондин.
Филипп отпрянул назад, словно ужаленный, он почувствовал в старой леди врага. Он был удивлен и огорчен.
Миссис Эйнсворт ласково обняла его и сказала:
- Пойдем, милый, посмотрим картины, пока твой папа́ побеседует с мадам Эйнсворт. Вот, - продолжала она тихо, останавливаясь перед портретом молодого человека в офицерской форме, - это брат твоего папы, погибший на войне. Папа́ находит, что ты похож на него, когда тот был ребенком; он много рассказывал мне об этом еще до того, как я увидала тебя.
Шесть месяцев, за которые Филипп Туанетты превратился в Филиппа Эйнсворта, довольно сильно изменили его. Горе, пережитое им, и новая жизнь, и обстановка, к которой пришлось привыкать, - все это нелегко далось мальчику. Детская округлость совсем исчезла с его лица, он вытянулся и похудел, а от долгого пребывания на горном воздухе его щеки загорели. Теперь это был красивый, мужественный мальчик, иногда застенчивый, но всегда изящный и вежливый.
Сказать, что Филипп никогда не жалел о своей прежней жизни, было бы неправдой. Временами, в течение этого дивного лета, на него находила тоска, и он с грустью вспоминал о своей мамочке и об их старом саде, тосковал по Дее, Селине и даже Лилибелю. Иногда ему недоставало его любимца Майора и мелодичных песен Певца, часто казалось, что в густом северном лесу он слышит нежное "чик-чирик, чик-чирик". Тогда он уходил от всех, ложился где-нибудь под деревом и плакал. В такие минуты его всегда утешали "дети" отца Жозефа.
- Мы скоро вернемся домой, - говорил им Филипп с уверенностью. - Приедет отец Жозеф. Наступит весна, и мы будем опять дышать сладким запахом жасмина и олив! - Но никому больше, кроме "детей", не высказывал он своих жалоб и надежд; он казался всегда весел и спокоен, всегда был чем-нибудь занят.
Миссис Эйнсворт и Филипп продолжали разглядывать картины, когда в зал вошла маленькая наследница с гувернанткой. Филипп взглянул на девочку, и ему вспомнилась большая кукла, которую он видел под Рождество в окне магазина. Девочка была в белом шелковом платье, отделанном тонкими дорогими кружевами. Как на кукле, на ней были голубые шелковые чулки и изящные маленькие туфельки, с узенькими ремешками вокруг ноги. В одной ручке она держала букет и, церемонно поздоровавшись с дядей и теткой, подошла к Филиппу и, протянув ему кончики пальчиков точно как бабушка, проговорила:
- Как вы поживаете? Очень рада видеть вас!
Затем она отошла и оглядела его с ног до головы.
Эта сцена мало смутила, а скорее рассмешила Филиппа. Ему казалось, что большая кукла сошла с витрины магазина и пропищала: "Как вы поживаете". И он начал весело болтать с ней, пока мадам Эйнсворт не рассадила их по разные стороны стола.
Для Филиппа выглядело забавным, что важная, красивая дама, сидевшая возле девочки, относится к ней с таким уважением, что позади нее стоит Елена в белом чепце и что статный дворецкий в ливрее сгибается перед девочкой чуть ли не вдвое.
Мистер и миссис Эйнсворт жили все лето в аристократических отелях, и Филипп привык к прислуге и ко всевозможным церемониям, но он никогда не видал ничего подобного этому обеду. Он едва успевал есть - так был поглощен своими наблюдениями. Когда дворецкий менял его тарелки, он громко благодарил и смотрел на него с улыбкой, как на старого друга, и дворецкий, старавшийся иметь вид истукана, думал про себя: "Славный малыш! Я бы улыбнулся ему в ответ, если бы только посмел!" Но Филипп и так чувствовал какую-то близость между ними. Дворецкий так понравился ему, что он хотел чем-нибудь выразить свою симпатию и начал помогать при замене тарелок, но мадам Эйнсворт строго посмотрела на него, а красивая дама, сидевшая возле Люсиль, нахмурилась, и даже его отец и мама не скрывали неудовольствия. Филипп же хотел только услужить, но, может быть, это было неприличным на таком важном обеде? И он раздумывал, каждый ли день здесь так обедают и как должен уставать дворецкий, меняя столько тарелок. Он очень обрадовался, когда обед, наконец, окончился и они опять очутились в гостиной. Он вспомнил "детей", оставленных у себя в комнатке, и раздумывал, пожелает ли красноволосая девочка увидеть их; хотя она казалась совсем куклой, но он был уверен, что ей понравятся "дети" отца Жозефа. Поэтому, улучив минуту, когда старшие занялись рассматриванием эскизов господина Эйнсворта, он подошел к Люсиль и спросил ее, не хочет ли она посмотреть "детей" отца Жозефа.
- Детей! - воскликнула Люсиль, подняв высоко голову и глядя на него с холодным удивлением. - Где они?
- Они в моей комнате, в клетке.
- В клетке?! Что это значит? Кто они?
- Это маленькие белые мышки, милые мышки.
- Мыши, маленькие мыши! Ай, ай! - И она пронзительно закричала, поджав под себя ножки в голубых чулках. - Мыши! Ай, где?
- Что такое, дорогая? Чего ты испугалась? Как она побледнела! Скорей, мадемуазель, скорей принесите туалетный уксус! - вскричала мадам Эйнсворт.
- О, бабушка, он говорит, что они у него в комнате, подумайте только - мыши в комнате! И он хочет принести их сюда! Не позволяйте ему этого!
- Нет, нет, моя дорогая, он не принесет. Эдуард, уведи мальчика: он смертельно напугал Люсиль.
Мистер и миссис Эйнсворт задыхались от смеха, а Филипп так и не понял, что случилось и почему его так поспешно уводят из комнаты.
Глава 19
"Квазимодо" - ключ к отгадке
Через несколько дней после возвращения в Нью-Йорк мистер Эйнсворт был очень занят в своей мастерской, заканчивая картину для выставки в Академии. Сюжетом картины были Филипп и Деа; они стояли как живые и были очаровательны.
Он считал картину удачнее всего, что до сих пор написал, и ему очень хотелось услышать мнение знатока. Вдруг дверь распахнулась, и вошел тот, кого он больше всего хотел видеть. Это был высокий смуглый мужчина, говоривший с сильным иностранным акцентом.
Мистер Эйнсворт, повернувшись в кресле и держа в одной руке кисть, другую радушно протянул гостю.
- О, Детрава! Это вы? Самый желанный для меня гость! Садитесь и скажите, что вы думаете об этом!
- Посмотрим, посмотрим, мой друг! Вещь хорошая, как вижу! - И гость, положив шляпу и папку на стол, перегнулся через плечо художника и устремился к картине. - Превосходно, мой друг, превосходно! - горячо проговорил он. - Удивительный размах! И сколько чувства! Какая естественность поз и какие мягкие, красивые и сильные тона. Интересные малютки: они так живописны! Где вы их откопали?
- В этом Эльдорадо художников - в Новом Орлеане.
- Вы, кажется, провели там всю зиму?
- Да, я поехал туда на месяц, а пробыл полгода.
- Так вам там понравилось?
- О, очень! Старинный город, сонный и скучный, но с изобилием красок, и для художника - материал без конца.
- Я давно собираюсь туда. У меня там даже есть дело, мне принадлежит в Новом Орлеане поместье. Один из моих родственников переселился туда много лет назад и весьма разбогател, но большую часть состояния потерял во время войны. У него не осталось наследников, и теперь все перешло ко мне. Мне никак не удается продать это поместье - от него больше хлопот, чем прибыли. Все же думаю побывать там когда-нибудь и увидеть свои владения.
- Я бы на вашем месте давно побывал там, - заметил мистер Эйнсворт. - Вам понравится Новый Орлеан. Это рай для художников по сравнению с торгашескими городами севера.
- Ну, что ж интересного откопали вы в этом раю? Говорят, там каждый находит какую-нибудь диковинку!
- Да, там много старинных испанских и французских вещей, заслуживающих внимания. И я привез оттуда вот этот комод и кресло. Чудесны, не правда ли? Но что любопытно, вот этот образчик редкой скульптуры.
Мистер Эйнсворт с живостью поднялся с места и, взяв с комода фигурку Квазимодо, поставил эту редкостную статуэтку на стол перед гостем.
- Вот! Что вы скажете об этом? - спросил он, сияя от удовольствия.
Мистер Детрава несколько мгновений молча смотрел на статуэтку, затем глухо промолвил:
- У меня был брат, создававший такие вот вещицы необыкновенно талантливо. Это напоминает мне его работу. - И он взял статуэтку в руки, чтобы лучше рассмотреть. На нижней стороне он увидел выгравированную мелкими буквами подпись: "Виктор Гюго fecit".
- Как это странно, Эйнсворт! Виктор Гюго - имя моего брата. Кто делал это?
- Отец моей маленькой натурщицы, - указал художник на картину. - Девочка продавала статуэтки на улице, и я купил "Квазимодо" у нее. Очень грустная история, насколько я мог узнать, этот художник болен и беден, страшно беден. Я купил много его вещиц, все - герои произведений Виктора Гюго. Девочку зовут Деа, у них есть старая собака по кличке Гомо. Прелюбопытное совпадение.
- Послушайте, Эйнсворт, - произнес мистер Детрава после глубокого раздумья, - Я уверен, что художник, сделавший эту фигурку, и есть мой брат Виктор. Я разыскиваю его вот уже восемь лет. Из-за фантазии моей матери, большой поклонницы великого французского писателя, брату дали имя Виктора Гюго. У него был странный, мечтательный характер, и с самого детства он проявлял этот редкий талант. Отец хотел сделать из него скульптора, но брат не отличался честолюбием. Когда ему было около двадцати одного года, он женился на гувернантке моей сестры. Можете представить себе картину: с одной стороны оскорбленные родители, с другой - гордость и непреклонное решение.
В один прекрасный день, не простившись ни с кем, он с женой уехал в Америку, и с тех пор мы потеряли его из виду. Отец смягчился, пробовал разыскать его, но безуспешно. Со времени моего переезда в Нью-Йорк я потратил немало времени и денег на поиски, и это - первый след, - он бросил взгляд на "Квазимодо", - который, может быть, приведет к чему-нибудь.
- Это наверно так! - ответил мистер Эйнсворт. - Все совпадает: скульптор по воску приехал из Франции восемь лет назад. Девочку назвали Деей в честь матери, отца ее зовут Виктор Гюго, фамилию он, вероятно, отбросил. Я уверен, что здесь не может быть никаких сомнений. Я уверен, что это ваш брат.
- И вы говорите, он беден, нищ… и болен?.. А я так богат! Я должен немедленно отправиться на поиски! Можете ли вы помочь мне разыскать его в Новом Орлеане?
- Он живет на улице Виллере, номер дома я не знаю, но скажу, как найти его, - ответил мистер Эйнсворт.
И он рассказал гостю о Селине.
Записав точно все сказанное, мистер Детрава стал прощаться.
- Я не успокоюсь, пока не разузнаю правды. Итак, прощайте, мой друг, я увижу ваш рай прежде, чем ожидал. Уверен, что моя поездка будет не напрасна!