- А о чем он сегодня говорил? - спрашивает Лия каждый раз. Даниил старается припомнить все подробности, пытается представить себе берег озера, услышать плеск воды, крики работающих, даже дыхание тех, кто стоит за ним - мужчин и женщин. Они замерли неподвижно, а над головами этот глубокий, ровный голос. Иногда впечатление такое сильное, что удается запомнить рассказ почти слово в слово.
- Сегодня - о путешественнике, на которого напали разбойники, избили до полусмерти и оставили умирать на дороге. Священник и левит видели его, но прошли мимо, а один проклятый самарянин остановился, перевязал раны, позаботился о нем. Хотелось бы мне, чтобы это был иудей. Иисус что, думает - иудеи и самаряне должны обращаться друг с другом как добрые соседи? Глупости, такому вовек не бывать.
Нередко сами слова ускользают из памяти, остается только звук голоса, отдающийся в душе беспокойным эхом. Да, утром гораздо лучше, и не только потому, что ему так нравится озеро на рассвете, веселая суета начала дня, умытые ночной росой поля. Нет, в ярком утреннем солнце все кажется возможным, удается поверить в скорый приход Царства Божьего, а с окрестных холмов уже почти слышатся громовые звуки победных труб.
Когда он приходит в город вечером, все совсем по-другому и Даниил опять не знает, что думать. Мир будто обволакивает грусть. Вечером все стекаются к дому Симона Рыбака, где Иисус ночует на чердаке. Собравшиеся устали от целого дня работы у горна, на верфи или на виноградниках. Они набиваются в маленькую комнатку, а кто не поместился, остается во дворе. Сидят на утрамбованной бесчисленными пятками земле, так тесно, что нелегко найти проход между телами. Вечерами приползают за подаянием голодные, у которых и крошки во рту не было за весь день, приходят безработные бродяги и всякий сброд. Приносят на носилках немощных и калек. Дневная жара оставляет после себя духоту, вонь немытого тела, запах болезни. Глаза увечных и больных, утром полные надежды, по вечерам затуманены долгим днем бесконечного страдания. Даниилу противно смотреть, как они теснятся, рвут друг у друга куски, отбирают хлеб у тех, кто слабее. Никто не смотрит, куда ступает, не беда, коли под ноги попадется несчастное создание, что только и может - ползать на карачках.
Вечером Иисус тоже кажется уставшим. Сияющие глаза темнеют от жалости. Но он никогда не уходит, никогда не отказывается говорить с ними. И стоит ему сказать только слово, как все забывают свои беды. Лица обращены к свету, струящемуся из открытой двери. Голос учителя входит в сердце словно целительный бальзам. Раны души, измученной нескончаемым потоком побоев и пинков, уже не так сильно болят, забываются хотя бы на время. А иногда исцеляются и тела - то один, то другой вскакивают на ноги, полные живительной силы, и каждого в толпе заново охватывает надежда.
Но потом Даниил пускается в обратный путь, и в темноте удушающая жара снова давит на плечи, только что виденные страдания вновь всплывают в памяти, цепляются за душу, как репейник, и в ушах больше не слышны далекие трубы грядущего царства. В такие ночи нелегко говорить с Лией. А когда он тщетно пытается заснуть, его преследует один и тот же вопрос - когда, когда? Когда же? Сколько еще ждать перемен?
Но одну историю сестра просит снова и снова - лучше б о ней и вовсе не упоминать.
- Расскажи о той маленькой больной девочке, - умоляет она брата.
Даниил опять и опять, слово в слово, как затверженный в школе урок, повторяет:
- Иисус пошел в дом, где она жила…
- Нет, начни с самого начала, - требует, как ребенок сказку, Лия. - Как ты ждал на берегу…
И он начинает, зная - она не успокоится, пока не услышит заученную историю до мельчайших подробностей.
- Мы все ждали и ждали. Иисус был на другой стороне озера, отправился в тамошние селения, а с ним несколько учеников. Они уже возвращались в лодке. Люди караулили его с рассвета, голодные, на палящем солнце, но никто не хотел уходить, пока не увидит учителя. Кто-то вдруг закричал, что лодка подходит, все повскакали, стараясь разглядеть, та ли лодка, а когда они подплыли ближе, народ будто с ума посходил.
Можно подумать, он князь какой-то, так все кричали и вопили. Симону и Иакову с трудом удалось расчистить ему немножко места на берегу. Мне кажется, Симон пытался его уговорить остаться в лодке, как Иисус иногда делает - сколько ни называй они его равви или учитель, когда народ вот так не в себе, ни о каком почтении речи нет. Тут в толпе, где-то сзади, раздался крик, люди стали тесниться, мы увидели - проталкивается кто-то важный.
Иоиль шепнул: "Это Иаир", и тогда все задвигались, стараясь убраться с дороги, спрятаться за спины других. Все боятся Иаира, он - начальник синагоги. Даже Иоиль немного испугался. А друзья Иисуса подошли к нему, стали рядом наизготовку. Никто не знал, чего дальше будет. Но Иисус махнул рукой, мол, отойдите, а сам ждет так спокойно. Иаир прошел совсем рядом со мной, плащ с плеча сползает. Пыхтит, будто всю дорогу бежал. Прятаться незачем, он ни на кого не глядит, только на того, ради кого пришел. Что дальше случилось… Никто такого не ожидал. Иаир как бросится к его ногам. Словно последний нищий попрошайка. И хриплым шепотом - только те, кто рядом стоял, слышали - о чем-то молит. Но в толпе уже знали. У него дочка умирает. Единственная. Тогда Иисус говорит…
- Нет, сперва повтори слова Иоиля.
- Да, Иоиль сказал: "Единственная дочка, зеница ока".
- Зеница ока, - тихонько пробормотала девочка, словно чему-то радуясь.
- Мне, конечно, его стало жалко, а потом я подумал: "Повезло Иисусу". Такой важный человек - начальник синагоги, вот бы Иисусу с ним договориться, но нет, он такого вовек не сделает, он просто поднял беднягу и быстрым шагом пошел к его дому. А народ за ним, словно отара овец, и я с ними - знаешь, когда ты в толпе, времени подумать просто нет. Да и мне тоже было любопытно - что случится.
Но на полпути к синагоге мы видим - бежит кто-то сломя голову, остановил Иаира и Иисуса. Я слов не слышал, но по лицу сразу понял - плохие новости. Потом пересказывали - он принес весть, что умерла девочка. Не стоит больше беспокоить учителя. Но прежде чем Иаир рот раскрыл, Иисус положил ему руку на плечо и прошептал что-то в самое ухо. И они снова идут, а мы за ними.
Слышим, женщины рыдают и флейты погребальные, тут и в толпе женщины заплакали, жалко ведь, а Иисус обернулся и говорит: "Не плачьте, она не умерла, но спит". Мы не знали, что и думать. А женщины у дверей - и рыдают, и смеются над ним… Тут Иисус одним жестом остановил толпу и позвал с собой только Симона да Иоанна с Иаковом, эти трое всегда с ним ходят. И они вместе вошли в дом. А плакальщицы из дома выбежали, сердитые, испуганные, их Иаир вытолкал и дверь запер.
На этом месте Лия всегда повторяла:
- Жалко, что ты в дом не попал.
- Не мог я, и никто другой тоже, только эти трое. От них мы и узнали потом, как дело было. Они рассказывали - девочка лежит на постели, прямо клянутся, что мертвая. Но Иисус ни на минутку не помедлил, подошел к постели, наклонился и заговорил.
- И что, - шепчет завороженная Лия, - что он ей сказал?
- Он сказал: "Девица, встань!" Будто она спит и пора просыпаться. И она проснулась, встала и пошла. - И тогда Иисус сказал: "Дайте ей есть". А сам сразу вышел, отец с матерью и рта раскрыть не успели. А когда мы его увидали - уже на улице, никто ни одного вопроса не задал, не решился - такое у него было лицо. Не знаю точно, как сказать, словно больше сил не осталось - ну, совсем никаких. Симон и Иоанн уже знают, когда он такой, надо сразу его вести домой, в такие дни все понимают, лучше оставить их в покое.
- А девочка, она поправилась, да?
- Да. Я потом ее на улице видел - с отцом. Даже не догадаешься, что болела.
- А она хорошенькая?
- Да, - отвечал обычно Даниил, пусть будет так, если Лии хочется, но на самом деле он и не заметил - хорошенькая или нет.
- Да, - бывало, вздохнет Лия, - конечно, хорошенькая, как иначе. И, должно быть, счастливая.
Даниилу уже невмочь пересказывать одну и ту же историю в сотый раз. Сперва он тоже был в полном восторге, но потом пришло недоумение. Ну случилось такое небывалое дело, и вроде бы ничего не изменилось. Многие говорили, что Иаир предлагал Иисусу хорошие деньги, но тот отказался. Даниил никак не мог взять в толк почему - столько народу приходится кормить каждый вечер, а у Иаира денег немерено. Да и сам Иисус велел никому об этом не рассказывать. Кое-кто из учеников ворчал, недовольный. Симон вот, который входил в дом вместе с учителем, вообще ни словечка не вымолвил. Даниил заметил, Симон теперь редко рыбачит в лодке, старается все время быть поближе к Иисусу, куда тот ни пойдет. Рыбак с того дня будто решил охранять учителя, следить, чтобы толпа не слишком напирала, а стоило Иисусу заговорить, то и вовсе глаз с него не спускал.
Однажды, когда Даниил кончил рассказывать, Лия молчала долго-долго, а потом наконец задала вопрос:
- Думаешь, Иисус когда-нибудь придет к нам в селение?
- Однажды приходил, может, и еще придет.
- А если он придет, много народу соберется?
- Куда он ни пойдет, везде большая толпа.
- Большая, как в тот день, когда мы переехали в новый дом?
- Ты думаешь, это много народу? Нет, тут была лишь горстка соседей. Когда Иисус говорит, люди приходят сотнями.
- И женщины тоже?
- Конечно.
- В толпе все тесно стоят? И толкаются?
- Бывает, еле устоишь на своих двоих.
Она снова надолго замолчала, он уже решил, на сегодня все, но тут последовал еще один вопрос:
- А дети тоже приходят?
- Да, конечно, и дети тоже.
- А детей обижают?
- Конечно, нет. Как тебе такое в голову пришло?
- Иисус ведь не даст обижать детей?
- Он даже не разрешает их прогонять, когда они безобразничают. Он всегда с ними разговаривает, знакомится, слушает, как они болтают свои глупости. Иногда люди на него за это злятся - подумаешь, дети, экая важность, а он, выходит, думает иначе.
Она снова умолкла, и на этот раз уже Даниил задал вопрос, тихо, осторожно:
- Если он придет, пойдешь со мной на него посмотреть?
Лия не ответила, склонила голову, спрятала лицо в покрывале.
Как же она все-таки изменилась, с заново родившейся надеждой глядел на сестру Даниил. Наверно, тут дело в Мальтаке. Теперь Така навещает их часто, приходит из города вместе с Иоилем и, покуда друзья уходят на встречу в дозорной башне, остается с Лией. Каждый раз она приносит маленький подарочек, луковицы лилий - посадить в садике, крошечный алавастровый сосуд с благовониями, моток алой пряжи. Лие, с помощью Таки, открылся целый новый мир.
Вот недавно, на другой день после прихода Таки, вернулся он домой и заметил - Лия замерла, разглядывает себя в крохотном бронзовом зеркальце, последнем подарке новой подруги. Девочка увлеклась и не заметила, как пришел брат. Такое у нее было лицо, забыть невозможно - будто она что-то ищет, томится, сама не зная о чем. Иногда он с ней заговаривает, она не сразу ответит, словно не слышит его оклика, словно в ушах у нее звучат иные, далекие, странные слова. Голубые глаза заволакивает мечтательная дымка. Снова и снова, когда по уличной пыли ударяют, как легкие шаги, первые капли дождя, девочка выходит на порог и стоит, вглядываясь в туманную темноту садика. Что за странные создания эти девчонки! Интересно, а Мальтака понимает, в чем тут дело? Может, ему просто чудится невесть что, но внутри растет странное, невыразимое словами беспокойство.
Зато работа в кузне теперь только в радость. Мастерства у Даниила прибавилось, каждое дело превращается в удовольствие. До чего же приятно - выковать соседу пару дверных петель и знать - хорошо получилось, не просто крепко и надежно, нет, на них еще приятно смотреть, такие они ладные. Раз ему пришло в голову, что из-под его молота могут выйти не только грубые, полезные предметы, и юноша стал потихоньку пробовать себя кое в чем другом.
День был жаркий, работы мало, Даниилу попался на глаза кусочек металла, отскочивший от расплавленной массы. Потерев осколок пальцами, полюбовавшись на его тусклый блеск, он вдруг решился. Нагрел осторожно медяшку, взял самые маленькие щипцы, что нашлись в мастерской, вытащил из огня, стал легонько постукивать молоточком, меньше у Симона в хозяйстве не нашлось. После нескольких неудач наловчился, принялся легчайшими ударами, чтобы не распластать комочек, обрабатывать металл и в конце концов выковал тоненькую проволоку. Снова ее нагрел, согнул и с удовольствием смотрел, как ловкие движения пальцев превращают ее в маленький, изящный лук. Ему самому ужасно понравилось и сразу захотелось попробовать дальше. Раскатал еще один кусочек металла, вытянул проволочку, заострил, получилась крохотная медная застежка - стрела для лука, цепляющаяся за тонюсенькую тетиву. Теперь лук стал брошкой наподобие тех, какими горожане застегивают плащи.
Наполовину смущенный, наполовину гордый собой, спрятал поделку. Пусть этот лук напоминает ему, за что они сражаются.
Научает руки мои брани и мышцы мои напрягает, как медный лук…
Кузнец опять подумал об Иисусе, и снова надежды его всколыхнулись. На нем - сила Господня, как в старину на Давиде. Если он пожелает, то, наверно, согнет лук и из меди. Но разве Иисус готовится к брани, научает свои руки? Трудно сказать. Надо снова пойти сегодня вечером в Вифсаиду.
Да, месяц Ав казался Даниилу временем ожидания. Только потом, вспоминая эту пору, он понял - то было время покоя и надежды.
Глава 16
- Я все сделаю, Даниил, все, не сомневайся, - горячо убеждал друга Иоиль. Все трое еле поместились в тесном коридорчике в доме Иоиля.
Еще утром вожак послал одного из своих людей к Даниилу, велел прийти поскорее. Юноша поспешно поднялся в пещеру и после короткого разговора с Рошем отправился прямиком в город. Чуть стемнело, в потайном месте появились Иоиль и Така.
Даниил принес долгожданный приказ вождя. Все это время, сидя в темном убежище, юноша боролся с собой - нелегкая борьба - стараясь победить зависть. Повезло Иоилю, получил задание, а он, Даниил, хоть и привел друга к Рошу, должен стоять в сторонке и ждать. Теперь он уже немного успокоился - это ведь только начало.
- Рошу нужны кое-какие сведения, - Иоиль с восторгом внимал словам Даниила. - Только ты сможешь их заполучить, Иоиль. Ты всех знаешь в городе, к тебе тут привыкли. Остальным и близко не подобраться.
- А что Рошу надо? Я все узнаю, что бы ни потребовалось.
Даниил принялся объяснять - в голосе презрение, с каким в Галилее всегда говорят об Ироде Антипе, - тетрархе-четвертовластнике, назначенном римлянами, иудее только наполовину, - и о Тивериаде, утопающем в роскоши городе, построенном им у озера.
- Ирод принимает у себя каких-то посланников из Рима. Они приедут всего на день в Капернаум, проверить здешний гарнизон. Городские денежные мешки, римские лизоблюды, такой возможности не упустят. Маттафия, богатый меняла, решил задать пир для этих посланников, пригласил таких же, как он, богачей из Капернаума.
- Маттафия чего только не сделает, чтобы выслужиться перед Иродом, - пренебрежительно бросил Иоиль. - А откуда Рош узнал о званом обеде?
- Даже не спрашивай, у него свои пути - узнает все новости. Но ему нужны имена приглашенных, всех-всех, и еще день, на который назначен пир.
- Понимаю, тогда мы поймем, кто из них против нас. Любой иудей, согласный сесть за стол вместе с тетрархом…
- Ты прав. Надо знать не только друзей, но и врагов.
- Это все? Больше ничего не требуется? - Иоиль как будто слегка разочарован.
- Дело совсем не такое легкое. Рош не сказал, как раздобыть сведения. Сам должен сообразить.
- А как передать имена? - теперь Иоиль не скрывает своего удовольствия.
- Об этом не беспокойся, я сделаю. Расскажешь новости мне или пришлешь кого из отряда, кому доверять можно. Я уж соображу, как сообщить Рошу.
Глаза Иоиля сверкали. Вот она, настоящая работа.
- Понимаешь, то, что люди меня знают, ничем не поможет. Мне никто ничего не скажет - из-за отца. Напрямую не выведать, отец и Маттафия друг с другом целую вечность не разговаривают. Но слуги-то болтают обо всем. Поговоришь с прислугой и все разузнаешь. Если бы я чем торговал…
- Рыбой, - перебила брата Мальтака. - Можешь взять рыбу у Симона и Андрея.
Теперь, когда оба - брат и сестра - раскраснелись от волнения, сразу видно - близнецы.
- Мысль неплохая! - тотчас согласился Иоиль. - Возьму отборной рыбы, продам за хорошую цену. Скажу - только для особо торжественных случаев. Знаешь, как прислуга на кухне болтает о званых обедах! Не сомневайся, будет сделано.
Даниил, мучимый завистью, не ответил. Иоиль, предвкушая грядущее приключение, ничего не замечал. Он даже не спросил, почему ему, самому младшему, поручили такое ответственное дело. Впрочем, Даниил понимал, Рошу больше некого послать. Обитатели пещеры могут похвастаться мышцами, но соображают они туговато. Сам он тоже далеко не уйдет - широкие плечи кузнеца да простецкие манеры делу не помогут. Кого еще послать, кроме Иоиля?
Даниил смотрел на раскрасневшееся, сияющее лицо друга. Теперь на душе у него не зависть, а тревога и дурные предчувствия. Что, если план не сработает? Он глянул на Мальтаку. Их глаза встретились, он понял - у девочки на уме та же забота.
- Иоиль, - решился наконец он, - ты можешь в это не ввязываться, у Роша нет права тебе приказывать.
- Почему? Если бы он тебя попросил…
- Я - другое дело.
- Другое? Какая разница…
- Я никто, а ты учишься, у тебя будущее, отец с матерью… Така…
- Нет, - перебила его Мальтака, - я тут не при чем. Я тоже давала клятву, помнишь? Только… Даниил, это опасно?
- А ну перестаньте, вы оба, - с новоприобретенной важностью шикнул на них Иоиль. - Дайте подумать. За рыбой можно сходить с утра пораньше, до рассвета. А если отец спросит, почему я в школу не пришел? Отпроситься у него, что ли, на денек?
- Иоиль… я кое-что придумала, - наклонилась к брату Така. - Предположим, вас с Даниилом заметят - запомнят, что вы с утра пораньше уходите из города. Пройдете мимо охраны у городских ворот, остановитесь поболтать, тогда, если нужно, люди поклянутся, что тебя видели. А ты сможешь на свободе заняться делом.
Иоиль уставился на сестру, просиял - до него дошло:
- Така! Как же я сам не подумал? Сделаешь… правда?
- Сам знаешь, что сделаю.