Агния Александровна Кузнецова - известная советская писательница. Тема воспитания и становления молодого человека - ведущая в ее творчестве.
Повесть "Земной поклон" посвящена великому труду и нелегкой судьбе учителя. Будни советской школы наших дней, занятия классного "кружка разведчиков" открывают ребятам окно в увлекательный мир прошлого, помогают воссоздать драматические события дооктябрьской поры.
Содержание:
Предисловие к повести Николая Михайловича Грозного 2
Глава из повести Николая Михайловича Грозного - ПОДКИДЫШ 7
Глава из повести Николая Михайловича Грозного - ВЕДЬМА 13
Глава из повести Николая Михайловича Грозного - "СИРОТСКИЙ ДОМ М. И. САРАТОВКИНА" 18
Глава из повести Николая Михайловича Грозного - МОНАХИНЯ ЕВФРОСИНЬЯ 21
Глава из повести Николая Михайловича Грозного - НА ЗОЛОТЫХ ПРИИСКАХ 25
Глава из повести Николая Михайловича Грозного - СЛЫШЕН ЗВОН КАНДАЛЬНЫЙ… 27
Глава из повести Николая Михайловича Грозного - ОТКАЗ ОТ МИЛЛИОНОВ 32
Агния Кузнецова
Земной поклон
Светлой памяти моей учительницы Евгении Николаевны Домбровской
1
Вскоре после того, как отзвенел последний звонок и в ночь прощального бала выпускники до рассвета смущали покой города пением, смехом, звоном гитар и баянов, а в стол завуча легли списки будущих первоклассников, в школе начался капитальный ремонт.
Школу раздели догола и стали обколупывать стены. В учительской двое рабочих взгромоздились на грубо сколоченные, пахнущие свежим деревом подмостки, снимали слои масляной краски и вдруг обнаружили вначале одну, потом другую, третью металлические буквы, привинченные к стене, и наконец глазам открылось изречение:
Легче сделать воспитанника образованным, чем утвердить в его душе уважение к человеку как высшей ценности, чтобы с детства человек был другом, товарищем, братом для другого человека. Поэтому учитель в первую очередь должен быть воспитателем.
Рабочие с интересом прочли написанное. Подивились сочетанию старинной прописи с очень уж современным содержанием. И долго недоумевали, что делать: снимать буквы или оставить до прихода прораба или директора школы?
В минуты их колебаний в коридоре послышались шаги, и мимо открытой двери стремительной походкой прошел учитель истории Николай Михайлович Грозный.
Степан, молодой рабочий, в прошлом году окончивший эту школу и провалившийся на экзаменах при поступлении на исторический факультет университета, окликнул учителя.
Тот, кто, естественно, с детства и на всю жизнь был обречен носить прозвище "Иоанна Грозного", вошел, щурясь от непривычного еще яркого света, заливающего комнату. Это был молодой человек с темными волосами, отпущенными несколько длиннее дозволенного учительской этикой, со светло-серыми глазами - внимательными и бездонно-прозрачными, с хорошими чертами лица - мужественными и в то же время нежными.
Лицо его привлекало не только красотой. Оно удивляло и задерживало внимание каждого быстрой переменой выражения глаз, нервным взлетом бровей и, главное, улыбкой, которая иногда словно озаряла его светом и детской ласковостью.
Ученицы с сожалением отмечали, что красоту учителя портил небольшой рост. И сам Николай Михайлович страдал от своего роста: он считал учителя в некотором роде актером и был уверен, что для него важна не только располагающая, но и представительная внешность. И то, что на иного ученика ему приходилось смотреть снизу вверх, доставляло ему серьезные огорчения.
- Ну как, рабочий класс? - подходя к подмосткам и улыбаясь своей удивительной улыбкой, спросил Степана учитель.
- Боюсь, что навсегда останусь рабочим классом, - ответил тот весело, но учитель уловил в ответе его затаенную грусть.
- Ну и что? Будешь хоть жить по-человечески, - сказал сверху пожилой сухопарый рабочий в замасленном, залитом краской комбинезоне, напоминающем живопись сверхмодных художников, - восемь часов на работе. Дальше сам себе хозяин, и денег вдосталь. А то вот, как Николай Михайлович, с утра до ночи в школе, ребята на шаг не отходят. И дома с ними, и в отпуск с ними в разные походы. Жениться и то не дают. Да и кошелек тоньше моего…
Николай Михайлович, запрокинув голову, взглянул на рабочего и засмеялся, но вдруг заметил буквы на стене, оборвал смех, быстро отошел от подмостков и вслух прочитал изречение.
- Удивительно, правда? - поспешно спросил Степан, поглядывая то на учителя, то на стену узкими глазками, по которым безошибочно можно было определить русско-бурятское происхождение Степана. - Совсем современный лозунг! Значит, и в старые времена были настоящие люди?..
Учитель не ответил и шепотом перечитал изречение.
- Это был дом капиталиста Саратовкина. Богатейшего человека в Сибири… И вдруг такие слова! - удивлялся пожилой рабочий. - Интересно, кто же придумал их и кто привинтил к стенке?
- Саратовкины жили не здесь, - возразил Степан. - Здесь был приют - детский дом по-нашему. Приют этот носил имя Саратовкина… Правда, Николай Михайлович? Помните, как в шестом классе мы сажали деревья около школы и, когда рыли яму, нашли ржавую-прержавую железную вывеску: "Сиротский дом М. И. Саратовкина". Помните, Николай Михайлович? Как же звали Саратовкина?
Николай Михайлович заметно разволновался. Вытащил из кармана пиджака сигареты. К ним, присев на лесах, потянулся сверху пожилой рабочий. А Степан спрыгнул вниз и тоже с удовольствием взял сигарету из рук учителя. В эту минуту Степан почувствовал, каким он стал взрослым, равным тому, от кого когда-то прятался в туалет с папиросой. А теперь вот открыто курит его сигареты!
- Саратовкиных было двое, - затягиваясь и стряхивая пепел на грязный пол, сказал учитель, - отец и сын. "Сиротский дом М. И. Саратовкина" - это приют, основанный отцом, Михаилом Ивановичем, с целью эксплуатации детей. А сын его - мой тезка - Николай Михайлович после смерти отца преобразовал этот сиротский дом в настоящий детский дом нашего типа. Давал сиротам среднее образование и специальность. Это был замечательный педагог, о котором, к сожалению, мы еще так мало знаем. Говорят, он и революционерам помогал. Но так ли это, неизвестно. Проверить нужно. Архивы поднять. Изучить. Да вот все времени не хватает. А изречение это, я думаю, его.
- Его, его! - убежденно сказал пожилой рабочий, с уважением посматривая на буквы.
- Нельзя ли сохранить эту надпись на стене? - спросил Грозный.
- Почему нельзя? Можно! - одновременно заговорили оба рабочих. - Только вот как директор?
- С Павлом Ниловичем я поговорю сегодня же, - ответил Николай Михайлович.
Через некоторое время Павел Нилович с интересом читал изречение на стене, то приближаясь, то отдаляясь от подмостков. Потом, невзирая на преклонный свой возраст, чрезмерную полноту и одышку, он взгромоздился на леса.
- Русский человек глазам не верит, - несколько раз негромко повторил он, ощупывая пальцами металл, из которого были сделаны буквы, - а я к тому же физик. Мне тем более любопытно. Медь… качественная медь…
Он спустился на пол. Вытер вспотевшее широкое лицо с тройным подбородком, добродушное, как у большинства толстяков, осторожно промокнул и лысину, аккуратно наискосок прикрытую реденькими длинными волосами.
- Слова-то хороши, - неуверенно и как бы с сожалением сказал он, обращаясь к Николаю Михайловичу, - да кто их сочинил, неизвестно… Однако надо бы учителям всегда перед глазами такую фразочку иметь. Образование-то мы даем. А вот воспитание… Воспитанием не каждый, ох, не каждый занимается!.. Вот она, проблемка-то вековая! И тогда, стало быть, существовала и теперь существует… Но ведь лозунг-то прямо-таки коммунистический: "…другом, товарищем, братом"! - повышая голос и поднимая вверх пухлый указательный палец, закончил он.
Убедив самого себя, Павел Нилович загорелся и воскликнул с пафосом:
- Конечно, надо сохранить изречение. Почистить медь. Пусть горит на стене и доходит до сердца каждого учителя!
И изречение это с начищенными буквами засияло в учительской на фоне свежевыкрашенной стены. Учителями оно встречено было по-разному: кое-кто криво усмехался, принимая его за упрек. Некоторые разводили руками, считая это очередным чудачеством Павла Ниловича. Большинство же к появлению в учительской этого изречения отнеслось как к нужному и уместному напоминанию о самом главном в их работе.
2
Николай Михайлович остановился у окна и взглянул на аллею городского парка. "Удивительная выдалась осень", - подумал он, любуясь расцвеченными в причудливые цвета еще не опавшими листьями.
- Свежа, как весной красавица, только наряд переменила, - вслух сказал он о березе, которая окутала стройный белый стан свой яркой желтизной. - А рядом-то - ай-яй-яй! Какой пронзительно яркий бархат!
Но, несмотря на красоту парка, поднимавшегося напротив его дома, несмотря на удачно прошедший день, какое-то приглушенное беспокойство тревожило его - не то какие-то недодуманные мысли, не то подсознательное недовольство собой. Впрочем, это чувство возникло не сегодня, а уже давно, пожалуй, с самого лета. Иногда ему казалось, что это результат утомления. Быть учителем и классным руководителем не по обязанности, а по влечению нелегко. И это желание писать… Так много хочется высказать на бумаге. Словами вылепить образы молодых людей, которые окружали его, с их сложным отношением к миру.
Первого сентября был день его дежурства по школе. Он выбрал самый трудный день, когда в стенах школы появляются малыши и в глазах их - страх, радость, торжество. И вот звонок. Первый звонок в их жизни. И тишина школьных коридоров, такая неожиданная, непривычная тишина… Николай Михайлович стоял тогда в коридоре у окна вот так же, как сейчас дома.
Он увидел, как по асфальтовой дорожке, ведущей к школе, старик торопливо вел опоздавшего на урок, плачущего первоклассника с огромным, уже немного помятым букетом цветов.
Вечером опять он вспомнил опоздавшего мальчика и старика. И так несколько дней неотвязно в мыслях его возникали эти двое. В перемены он подолгу разглядывал в учительской металлические буквы, врезанные в стену.
А сегодня в школу не пришла учительница химии. Ее урок в восьмом "А" был последним, и ученики рассчитывали пораньше уйти домой.
Николай Михайлович вошел в класс и, когда все сели и установилась обычная тишина, сказал:
- Есть два предложения: первое - пойти домой.
- Домой! Мы - за! - дружно отозвались ребята.
- Но есть и второе предложение…
Класс затих.
- Если хотите, я прочту вам начало своей повести. Мне Нужна ваша консультация, а возможно, и помощь.
Класс захотел. Не из вежливости. Искренне.
- Названия пока нет, - сказал Николай Михайлович, доставая из портфеля папку с рукописью.
Предисловие к повести Николая Михайловича Грозного
Первого сентября в безлюдном в этот ранний утренний час переулке встретились двое: старик, тяжело опирающийся на массивную трость, одетый в длинное, старомодное пальто, и мальчуган в новой школьной форме, с новым ранцем за спиной и букетом цветов, которые он держал в охапке, бережно неловко прижимая к груди. Мальчик бежал по улице, опустив голову. Он наскочил на старика и остановился. Испуганный взгляд припухших, заплаканных глаз ребенка встретился с внимательными глазами старика. Мальчуган вдруг понял, что перед ним тот, кто все поймет и поможет, и громко заплакал, невнятно выговаривая слова: "Соседка проспала… мама в ночную смену…"
Старик наклонился, участливо расправил помятый букет и, взяв горячую ручонку, повел мальчика в школу.
Он понимал, какое безутешное горе переживал его маленький спутник. Опоздать в первый день поступления в школу, в тот день, о котором мечтал, наверное, не один месяц!..
А ребенок успокоился, доверился старику и семенил рядом с ним вначале по тротуару, потом по асфальтовой дорожке, а затем по притихшему коридору школы в учительскую.
Старик передал мальчика заведующей учебной частью. Оторвавшись от большой прохладной руки, ребенок на мгновение снова ощутил страх, и опять заплакал. Но учительница ласково отняла от глаз мальчика мокрые кулачки, похвалила его букет и сказала, что ничего страшного не случилось, уроки только что начались и она сейчас отведет его в класс.
Поблагодарив прохожего, учительница повела мальчика по коридору. У дверей класса малыш оглянулся, но старика уже не было.
Опираясь на палку и придерживаясь свободной рукой за перила, старик с трудом спускался со второго этажа. На площадке лестницы он задержался. Задержался не для того, чтобы перевести дух… Ему не хотелось уходить из школы. Так хорошо и до слез горько было вслушиваться в эту родную, знакомую тишину, с чуть доносящимися из классов голосами учителей и едва уловимым постукиванием мела о доску.
Лет десять назад, когда из педагога он превратился в пенсионера, ежегодно первого сентября он подходил к школе и вот с таким же чувством, как сейчас, смотрел на бегущих учеников, мелькающие белые фартуки, воротнички, цветы, на озабоченные лица учителей, к которым в эти минуты он испытывал тяжелую зависть.
День первого сентября для него стал самым мучительным днем. А потом это прошло. Он перестал подходить к школе, даже забывал этот день, перестал тяготиться бездельем, одиночеством, ни о чем не вспоминал, ничего не жалел, никому не завидовал. Наступила глубокая созерцательная старость, в которой, как и в каждом возрасте человека, есть свой смысл и привязанность к жизни.
Тяжело передвигая ноги, старик спустился с широкого крыльца, но выйти из двора школы у него не хватило сил. И он присел тут же во дворе на скамейку.
Боль воспоминаний, охватившая его в школьном коридоре, уже унялась. Мысли приняли другое направление. Что же, жизнь прошла! Любимый труд, желания, огорчения, радости - все ушло. И теперь казалось прочитанной книгой - не о себе, а о каком-то другом Николеньке, Николае Саратовкине, учителе Николае Михайловиче… Но хотелось, даже было необходимо, чтобы эту книгу прочел тот малыш, опоздавший в школу, и его товарищи, которые сейчас первый раз сели за парты. Взволнованные, торжественные, они слушают своего учителя, и каждое слово его кажется им откровением.
Иначе зачем существовать на земле этой книге о жизни учителя Саратовкина, если она не будет откровением для тех, кто пришел ему на смену?
3
Николай Михайлович кончил чтение… Некоторое время в классе стояла напряженная тишина. Ученики пытались справиться с охватившими их впечатлениями, в которые вплелись и буквы на стене учительской… И здание школы, где когда-то был приют, принадлежащий миллионеру Саратовкину. И старик Николай Михайлович Саратовкин… И наконец, их классный руководитель "Иоанн Грозный", за которого весь класс - "в огонь и в воду"!
Первым поднял руку Семен Неверов. Николай Михайлович дал ему слово. Семен встал, но, вспомнив, как всякий раз на подобных собраниях учитель говорил: "Сиди, сейчас не урок, а товарищеская беседа", сел, положив перед собой на стол длинные руки. Несколько мгновений он как бы впервые и с любопытством изучал потолок, затем прокашлялся, переменил позу, точно ему - самому длинному в классе - было не очень удобно за низким столом, и сказал:
- Я слушал вас, Николай Михайлович, и понимал, как рождаются литературные произведения. Ведь до того, как появилось в учительской это изречение, вы и не думали писать повесть о Саратовкине. Вы писали статью в журнал…
Николай Михайлович усмехнулся:
- Все-то ты знаешь!
- Не только я, а все! - Длинные руки сделали широкое движение, как бы охватывая весь класс и приглашая его в свидетели.
И тут неожиданно класс зашумел. Ученики заговорили друг с другом, посыпались реплики Семену, вопросы учителю.
- Тихо! - прикрикнул Семен, стукнул кулаком по столу, да не рассчитал удара, зашиб руку.
И класс отозвался дружным смехом.
- Я не кончил. Я только начал!
Его послушались.
- Все это может быть очень интересным, Николай Михайлович. И я думаю, каждый из нас, - он опять цепким движением рук будто объединил весь класс, - смыслом своей жизни сделает поиск материалов для вашей повести. Мы поднимем архивы! - все более и более увлекаясь и захватывая товарищей, говорил Семен. - Мы перевернем город вверх ногами! - воскликнул он, уже стоя.
- Ну, этого не надо делать! Пусть город стоит, как стоял! - засмеялся учитель.
- И ведь это как раз по вашей части, Николай Михайлович. Это же история!
"А он опять все знает. Все понял", - подумал Николай Михайлович и не сдержался, быстро подошел к Семену, обнял его и дружески похлопал по спине. При этом не без неудовольствия отметил, что Семен выше его на полголовы.
Семен покосился на класс: как воспримут товарищи эту сентиментальность учителя - и, увидев, что все в порядке, улыбнулся Николаю Михайловичу и сказал:
- Мы назовем себя "разведчиками старины" или еще как-то более романтично…
Дальше говорить было невозможно. Все повскакали с мест. Все кричали.
Проходящая по коридору молоденькая учительница английского языка открыла дверь класса и, увидев Николая Михайловича, сложила накрашенные губы в гримасу, которая как бы говорила: "Кошмар! И это в присутствии учителя!"