Около мальчика стоял мастер. Лицо его было красным от гнева, глаза возбужденно блестели, в приподнятой руке он держал книгу, так держал, что сразу было понятно: это - улика.
Мастер сердито стал объяснять начальнице, что виновный не раз уже прятался в кладовой и читал там неизвестно откуда взятые книги, вместо того чтобы работать. А товарищи покрывают его, обманывают, будто бы он захворал.
Николушке стало жаль мальчика. Он также не раз обманывал мать: отказывался ехать с ней в магазин или в гости, прикидываясь больным, а дождавшись ее отъезда, бежал в людскую послушать сказки нянюшки Феклуши. Николушка боялся, что мальчику сейчас крепко попадет от начальницы.
Но начальница, не повышая голоса, обратилась к ребятам:
- А почему вы, дети, обманывали Ивана Ивановича? Вам-то в этом какой прок?
Дети молчали.
- Ну, вот ты скажи, - кивнула она круглолицему мальчишке со смышлеными глазами, ямочками на щеках и смешливым ртом.
Мальчишка, казалось, только и ждал повода посмеяться и с трудом сохранял серьезность.
- А он потом нам пересказывает, что в книге прописано. Интересно - страсть! - выпалил тот, и товарищи одобрительно загудели.
- Понятно. Ну, а теперь работайте, - сказала начальница. - А ты, - обратилась она к виновному, - после работы ко мне зайдешь. Поговорим.
И мастерская стала обычной мастерской. Ребята заняли свои места. Заговорили рубанки. Зашуршала стружка. Николушка с завистью смотрел на детей, а те, понимая его взгляды, старались изо всех сил. Только тот, из-за кого произошло недоразумение, работал вяло, без желания.
"Ему не работать, а читать охота", - смекнул Николушка.
Анастасия Никитична собралась уезжать. Прощаясь с ней, начальница сказала:
- Мальчик тут у нас один есть. Учить бы его надо. К наукам необыкновенно способный.
- Что же, я еще и в гимназиях должна учить подкидышей? - Анастасия Никитична пожала плечами, недовольным взглядом окидывая начальницу. - Хватит того, что кормлю, в мастерских обучаю. Учим читать, писать, считать. Молитвам учим. Что-то вы через край хватили, моя милая!
- Но… - не сдавалась начальница, - мальчик не таков, как все… Может, Ломоносов из него выйдет.
- Какой такой Лононосов? Не знаю, не знаю… - совсем рассвирепела Анастасия Никитична от непонятных слов начальницы. - Три класса церковноприходской кончил - и хватит. Вот до тринадцати лет додержим в сиротском, а там пущай на прииски определяется.
- Маманя, а кто такой Ломоносов? - спросил Николушка, когда они тряслись в коляске по изрытым дождями, немощеным улицам, направляясь к дому.
- Не знаю никаких Лононосовых, - отрезала Анастасия Никитична.
За ужином она рассказывала брату о посещении сиротского дома. Николушка сидел рядом с дядей и, выждав перерыва в беседе, спросил:
- Дядя Митроша, а кто такой Ломоносов?
Но дядя тоже не знал. О Ломоносове Николай услышал впервые только через два года, на уроке в гимназии.
Все, что рассказал учитель о деревенском мальчишке, который пешком пришел в Москву, обуреваемый жаждой знаний, и потом стал великим ученым, произвело на Николая неотразимое впечатление. Он вспомнил бритого подкидыша, который стоял в независимой позе, окруженный товарищами.
Николай теперь был уверен, что это будущий Ломоносов, и загорелся желанием помочь мальчику.
После уроков он шел по улице следом за учителем, не решаясь догнать его и заговорить. Учитель давно заметил мальчика и, перед тем как свернуть в переулок, обернулся:
- Ты что, Саратовкин?
Николушка потупился и молчал.
- Ну, смелее, - улыбнулся учитель и, обняв мальчика за плечи, повел рядом с собой.
Под ногами чавкала осенняя грязь. Моросил холодный дождь. Николай заметил, что левый ботинок учителя был залатан. "Значит, небогато живет Василий Мартынович", - мелькнула мысль.
Волнуясь и путая слова, он рассказал о мальчике из сиротского дома, о том, что мечтает помочь ему, а как - не знает.
- Ты вот что, Саратовкин, побывай в сиротском доме, постарайся поговорить с этим мальчиком, узнай его фамилию, имя. А потом подумаем, как быть дальше.
Николай был счастлив оттого, что учитель не отмахнулся от него, как это сделали когда-то мать и дядя.
В эту ночь он долго не мог уснуть. И назавтра, сразу после занятий, не заходя домой, отправился в сиротский дом.
Ему пришлось сначала стучать кулаком, потом до боли бить ногой в калитку так, что наверху содрогались деревянные петухи, а во дворе захлебывались лаем псы, бегающие на цепях вдоль проволок.
Наконец загремел засов, и появился пьяный сторож. Вместо ноги у него была деревяшка. Он узнал Николая, снял картуз, поклонился в пояс и, потеряв равновесие, чуть не упал, хватаясь за косяк калитки.
- Мне начальницу бы… - робко сказал Николай.
- Кого хош, барин мой распрекрасный, кого хош из-под земли достану, - закрывая калитку, приговаривал сторож и ковылял рядом с мальчиком к каменному дому.
- Да вот она и сама тут как тут. Она завсегда тут как тут, особливо ежели не нужно.
С крыльца спустилась знакомая Николаю прямая и длинная, как жердь, воспитательница, весь облик которой выражал крайнее раздражение, готовое сорваться в любой момент на каждом.
"Она была всегда воспитательницей. Почему же сторож называет ее начальницей? - подумал Николай. - Видно, пьян так, что не разбирается".
- Тебе что, мальчик? - строго спросила женщина скрипучим голосом.
- Сей отпрыск - Саратовкин-с, младший-с, - почти пропел над ухом Николая сторож, стараясь говорить значительно.
- А… благодетель сиротского дома… младший Саратовкин, - меняя тон, сказала женщина, пытаясь изобразить улыбку и мучительно припоминая имя молодого барина.
- Мне начальницу нужно, - сказал Николай, с неприязнью посматривая на нее.
- Так я же начальница, уже скоро год.
Ему стало неприятно и грустно от ее слов. "Какая она начальница? - мелькнуло в мыслях. - Она злая и не любит детей".
- У вас тут мальчик есть, - сказал он, - такой бритый, в столярной мастерской работает. Он в кладовку все прячется и книжки читает, а потом парнишкам про все, что прочитал, рассказывает…
Начальница изумленно смотрела на Николая, не понимая, о чем тот говорит и что ему нужно.
- …Та начальница, которая прежде была, учить его хотела. Говорила, что он как Ломоносов будет… ученый.
- А! - догадалась начальница. - Это вы про Федора Веретенникова? Так он из сиротского дома сбежал полгода назад. Негодник. Неблагодарный.
- А где он теперь?
- Не знаю, не знаю. Теперь нам дела до него нет.
Николай попрощался с начальницей. Когда пьяный сторож, изъясняясь в любви молодому барину и браня начальницу отборными словами, закрыл за ним гремящий засов калитки, он остановился, задумавшись над судьбой Федора Веретенникова. Где он теперь? Как найти его в большом городе?
Уверенность в том, что из Федора Веретенникова обязательно будет такой же великий ученый, как Ломоносов, не покидала Николая, и ему хотелось принять самое горячее участие в его судьбе. Может, отчасти даже потому, что когда-нибудь какой-нибудь учитель, рассказывая гимназистам о Веретенникове, помянет и Саратовкина, скажет, что, если бы не он, не было бы в России великого ученого.
На другой день Николай дождался учителя, когда тот со стопкой тетрадей в руках и с классным журналом под мышкой вышел из класса.
- Василий Мартынович! - сказал Николай, шагая рядом с учителем. - Этот мальчик убежал из сиротского дома. И неизвестно, где он. А зовут его Федором Веретенниковым.
- Федором Веретенниковым? - с удивлением переспросил учитель. - Тогда не тревожься. Федора Веретенникова я готовлю в гимназию. Способности у него действительно редкие и стремление к наукам отменное. Думаю, через годик определим его в гимназию на казенный счет.
Николай был так же удивлен, как и Василий Мартынович. Но спросить учителя о том, как все это произошло и на какие средства живет Федор Веретенников, он не осмелился.
12
Павел Нилович давно уже забросил лыжный спорт. И через десятки лет встать на лыжи и пройти хотя и небольшое расстояние ему было нелегко. Он нарочно выбрал сумерки, чтобы - не дай бог! - не нарваться на своих учеников. Засмеют ведь!
Вышел он из города в тот удивительный сумеречный час, когда ослепительно белый снег становится синим и какая-то особая предвечерняя тишина и покой царят на пустынных, укутанных снегом полях, на изъезженных за день и теперь отдыхающих дорогах, изможденно раскинувших свои перекрестки. Он шел по четкой лыжне с краю тракта.
Давно не бывал он здесь, в этих местах, знакомых с детских лет… Вон там, за горой. Белый ключ. Сюда мальчишкой он ходил за грибами, а чуть налево, в черемушнике, скачет по камням быстрая горная речушка. Она холодна как лед и своим сумасшедшим течением, наверное, и теперь сбивает с ног мальчишек, рискнувших забрести в ее прозрачную воду.
От этих воспоминаний ему взгрустнулось. Павел Нилович остановился, огляделся вокруг. Последний раз был он здесь в сорок первом году. Только летом. На грузовиках, в военном снаряжении, следовал он за своими будущими однополчанами вслед за техникой, идущей на запад вот по этим самым дорогам, только не заснеженным, а изрытым тяжелыми гусеницами.
Он постарался отогнать воспоминания и устало двинулся вперед.
Но знакомая ложбина опять остановила его воспоминанием об играх в "сыщиков и разбойников", а подошва горы напомнила о свидании с черноглазой, хрупкой одноклассницей.
Итак, на каждом шагу возникало давно прошедшее, до тех пор, пока не поднялся перед его глазами заснеженный подлесок, совсем молодой, с которым не могло быть связано его прошлое, и лыжня, изогнувшись, повела его в глубину.
Вот зачернела старая банька в белом, пуховом шлеме, уткнувшаяся боками в синие сугробы.
- Да, романтично! - усмехнулся Павел Нилович, въезжая на утоптанную площадку, и наклонился, чтобы снять лыжи. Но в это время странный звук заставил его остановиться и прислушаться.
В баньке раздался треск, словно там что-то разрубили топором. Затем на улице послышался мальчишеский голос:
- На педсовете Грозному за эту баню так наложили, что он и не пикнет!
Павел Нилович осторожно попятился, спрятался за углом избушки.
Он видел, как почти мимо него прошли двое. Одного он узнал. Мальчишки надели лыжи, брошенные около кустов, и, легко взмахнув палками, исчезли в куржаке и в сумерках.
"Что бы это значило?" - подумал Павел Нилович. Он снял лыжи, воткнул около-них палки, обошел вокруг бани. Дверь была распахнута, и возле нее валялась сорванная и погнутая железная вывеска, любовно написанная масляной краской: "Изба раздумий". В бане лежал на боку искалеченный журнальный столик, лавки у стен были изрезаны, но не поломаны. Видимо, мальчишки не успели или не смогли закончить свое черное дело.
Не сумели они испортить и железную печь - только унесли куда-то конфорки да выбили из потолка трубу. Подсвечников, о которых так много слышал Павел Нилович, тоже не было.
Директор стоял, смотрел и загорался гневом.
Поздно вечером он вернулся в школу. В вестибюле Даша протирала пол.
- Что это вы, Павел Нилович, ночевать, что ли, в школу пришли? - недовольно моргая синими глазами и подтирая за директором грязные следы, сказала она.
- Никого нет? - спросил Павел Нилович.
- Ну, как же! Николай Михайлович с учениками занимается.
- Как занимается?
- Не знаю как, только слыхала, долбит что-то из истории.
Павел Нилович ощупью прошел по темному коридору. Он поднялся выше этажом и прежде увидал полосу света, лежащую на темном полу и стене коридора, а потом услышал голоса.
Николай Михайлович занимался с отстающими десятиклассниками.
Павел Нилович легонько стукнул в приоткрытую дверь.
- Разрешите?
Девочка и мальчик испуганно вскочили.
Появление директора в такое позднее время означало ЧП.
- Ну все, друзья. По домам, - сказал Николай Михайлович.
Ученики поспешно покинули класс. А директор присел на парту.
- Почему сам-то? Нельзя разве сильного ученика прикрепить? - сказал он, кивнув в сторону коридора, где слышались удаляющиеся шаги.
- В данном случае нельзя. Не поняли основного. В головах такая каша, что еле-еле сам разобрался. - И, помолчав, спросил: - Что-нибудь случилось?
Павел Нилович рассказал о том, что произошло несколько часов тому назад в "Избе раздумий".
13
Сибирь! Сибирь! Только потому не стремятся зимой на твои просторы люди со всего земного шара, что земляки твои скупы на слово, особенно на похвалу. И еще потому, что не довелось великим поэтам видеть, а затем воспевать твои ослепительные искрящиеся снега, голубое, как в Венеции, небо и солнце, месяцами сияющее над городами, селами и полями твоими!
Этот воскресный день был именно таким ослепительным, искрящимся, прекрасным, несмотря на тридцать градусов, которые не помешали восьмому "А" в полном составе явиться в "Избу раздумий" посмотреть, что сделали с ней негодяи из восьмого "Б".
На площадке возле бани ребята разожгли костер. Возмущение и гнев, охватившие их при виде разрушений, все же не смогли убить молодой радости, предчувствия чего-то неожиданно прекрасного, убеждения, что все плохое пройдет безвозвратно, что мир держится радостью и добром.
Наташка-Коврижка явилась к "Избе раздумий" с вспухшим носом и синяком под глазом. Все уже знали, что она подралась с Борисом Королевым и что у него на физиономии осталось такое же украшение, только еще с добавлением царапин на лбу и на щеках от Наташкиных ногтей. По этому поводу Наташку качали у костра, чуть не уронив в огонь.
Вчера после уроков, на общем комсомольском собрании, стоял вопрос о разгроме "Избы раздумий".
- Может быть, виновные признаются сами? - сказал секретарь комсомольского комитета школы Циношвили - невысокий подросток со жгуче-черной головой и такими же жгуче-черными глазами. - Этим уменьшится вина.
В зале поднялся шум. Но виновные не обнаружились.
- Ну, что ж, - торжественно сказал секретарь, предвкушая тот фурор, который сейчас он произведет. - Борис Королев! Ученик восьмого "Б"! Поднимитесь на сцену! - почти выкрикнул он.
Рыжий толстенький парень так покраснел, что школьники потом язвили: "Глазам больно было глядеть на него, до того он воспламенился".
- Зачем я пойду? - растерянно сказал мальчишка. - Я ни в чем не виноват!
- Он не виноват! - шумно поддержали его со всех сторон одноклассники.
- Он виноват! - грозно произнес секретарь. - И пусть он назовет сообщников!
Борис Королев, чувствуя поддержку класса, приободрился:
- Что, у тебя есть свидетели? Ишь разошелся!
- Есть свидетель! - с нескрываемым торжеством сказал секретарь. И обратился к Ковригиной - члену комитета комсомола, сидящей в президиуме. Он назвал ее на "вы": - Пригласите свидетеля.
Наташку как волной смыло - так мгновенно исчезла она за дверью.
В затаивший дыхание зал вошел Павел Нилович.
Все ахнули.
Он поднялся на сцену сердитый, колючий и рассказал все то, что случайно увидел в лесу.
Перед лицом такого свидетеля Борис Королев вынужден был назвать сообщника. Им оказался, к всеобщему изумлению, Ваня Семенов - отличник, не получивший ни одного замечания. А вдохновителем был весь восьмой "Б", завидующий "ашникам" и считающий, что они незаслуженно заняли в школе какое-то исключительное положение.
Все решали сами ребята.
Королеву и Семенову дали выговор. Восьмой "Б" пристыдили и поручили редколлегии написать в стенной газете разносную статью об их черной зависти.
А учителям было над чем подумать и поговорить.
Наталья после собрания спряталась в вестибюле, дождалась, когда вывалится из школы шумная толпа "бешников". На улице она терпеливо переждала, когда они разойдутся, и, держась на небольшом расстоянии, пошла по другой стороне за Королевым и Семеновым.
Когда Семенов, потоптавшись возле дома, повернул зачем-то в переулок, а Королев торкнулся в закрытую калитку, она перебежала дорогу и окликнула его:
- Борька, постой!
Тот остановился, всматриваясь в темноту.
- Ну вот, - задыхаясь, сказала Наталья, - на собрании тебе дали за избу. А я сейчас дам тебе за Николая Михайловича.
И, по-мальчишески размахнувшись, она стукнула кулаком в мягкую щеку мальчишки.
Тот изумленно отскочил, но мгновенно сориентировался и дал сдачи так, что Наталья охнула, схватилась за лицо и еле удержалась на ногах. Тогда она сбросила рукавички, прибегла к излюбленному девчоночьему приему - вцепилась ногтями в лицо противника.
На том они и расстались.
А тот, за кого мстила Наталья, вернувшись в это время домой с комсомольского собрания, раздумчиво ходил взад и вперед по своей небольшой комнатушке.
Для него было ясно теперь, в чем допустил он досадный педагогический промах.
В школе нет места привилегиям. "Изба раздумий" должна быть доступной для всех. Работать в кружке "разведчиков" и в архиве должны все желающие, а не избранные.
14
Николай Михайлович Грозный вытер ноги о затертый половик и со странным чувством переступил порог школы. Ему казалось, что впервые он в таких деталях увидел этот дом.
Он шел и думал, что вряд ли жизнь его была бы полноценной, если бы он ежедневно не переступал этого порога.
Он остановился в вестибюле. Точно впервые, он внимательно оглядел просторную, неогороженную раздевалку с длинными рядами вешалок, на большом расстоянии перпендикулярно поставленных к стене. "Просторно и удобно", - подумал он. Пальто висели на плечиках, изготовленных ребятами в столярной мастерской.
На видном месте плакат, сделанный руками ребят, Яркая пропись причудливого шрифта гласит:
"Модные прически для мальчиков".
Нарисованы четыре мальчишеских головы с коротко остриженными волосами. Одна с пробором на правом боку, с высоко подстриженными волосами на затылке. У другого волнистые пряди волос зачесаны вверх и сзади обрезаны, прямо как у девочек. У третьего голова круглая, "под ежик". Четвертый мальчишка с небольшой челкой.
Внизу плаката изображен длинноволосый парень, перечеркнутый красной краской. И совсем низко подпись:
ПАРИКМАХЕРСКИЕ
ул. Ленина, 3,
проспект Володарского, 39,
переулок Крылова, 32.
Николай Михайлович усмехнулся: "Хорошо!" Точно первый раз увидел и задумался над этим плакатом.
"Однако не надо ли и мне прогуляться по указанному адресу?" - сказал он сам себе в стекло, которое отразило его длинные волосы.
А вот стенд. Он гласит: