Джордж как-то глупо ухмыльнулся. Ничего не скажешь. Ехидства его мамаше не занимать.
- Если ты об Илэйн, то она на работе.
Он сел на кушетку, обвел взглядом гостиную. Здесь было красиво: высокие потолки с розочками и старой лепниной.
- Она бы все равно не приехала!
Джордж оторвал глаза от потолка:
- Кто "она"?
- Илэйн, разумеется. Кто же еще? - Нэнси рукой пригладила свои торчащие во все стороны рыжие волосы. - Но зачем все-таки ты приехал?
- Только затем, мама, чтобы проведать тебя.
- Вздор! Ты прежде никогда меня не навещал. Наверняка влип в историю!
- В какую еще историю? - очень тихо спросил Джордж.
- Почем я знаю? - пожала плечами Нэнси. - Не иначе как натворил что-нибудь. Да, Джорджи, мальчик мой! Расскажи своей мамочке! - Голос Нэнси стал вкрадчивым. - Мне можно довериться, ты же знаешь!
Джордж пристально посмотрел на мать и, к своему удивлению, не испытал страха, как это обычно бывало, когда при одном звуке ее голоса нервы натягивались как струны, а выражение ее лица заставляло сердце отчаянно колотиться. Сегодня она казалась Джорджу просто смешной.
- Скажи, мама, ты поддерживаешь отношения с Эдит? - Джорджу показалось, будто на него повеяло холодом, но тем не менее он продолжал: - Мне она время от времени пишет. Тебе, должно быть, известно, что живет она припеваючи!
Нэнси поджала губы. Джордж ликовал!
- А ты почему не на работе? - Это был скорее упрек, чем вопрос.
- Я собираюсь на пенсию.
- На пенсию! Скажи лучше прямо, что тебя сократили! Илэйн рассказала обо всем этой трепачке Лили, а та передала мне! - Нэнси ткнула себя в грудь пухлым пальцем. - Просто ты им больше не нужен! Тебе сколько лет? Пятьдесят один… пятьдесят два! Ты, мой мальчик, уже вылущенный орех!
Джордж постепенно приходил в бешенство. Дернул же его черт явиться сюда! Ведь знал, что его ждет! Джордж сжал кулаки. А Нэнси села на своего любимого конька:
- Ты, Джорджи, всегда был никчемным, даже друзей не имел…
- Друзей у меня хоть отбавляй, мама. Как раз вчера мы вместе ужинали! И я попросил бы тебя не унижать меня больше! Оставь эту свою привычку. Ты всем надоела хуже горькой редьки! Неудивительно, что все тебя избегают! Не знаю, черт побери, как Джозеф и Лили терпят тебя!
В этот момент вошла Лили с чайным подносом и с перепугу едва не выронила его.
- Что… что ты сказал? - с металлом в голосе спросила Нэнси.
Но Джорджа уже нельзя было остановить:
- Ты хорошо слышала, что я сказал, у тебя слух, как у слона! Вечно ты все подслушиваешь, вынюхиваешь! - Джордж покосился на побледневшую, замершую от страха Лилиан. Он через силу улыбнулся: - Давай сюда, Лили, позволь я тебе помогу!
- Поставь, пожалуйста, на кофейный столик! - с трудом выговорила наконец Лили.
Нэнси, злобно прищурившись, смотрела на сына. Но у нее хватило ума понять, что Джордж просто уйдет, если она будет продолжать в том же духе, а ей этого совсем не хотелось. Ведь он единственный из детей приехал проведать ее по собственной воле, без принуждения!
- Наливать? - спросил Джордж уже более спокойным голосом.
Тишину в комнате нарушало лишь позвякивание чайных ложек и громкое тиканье настенных часов.
Лили глядела на мать и сына с таким ощущением, будто перед ней совершалось какое-то таинство. Свекровь вдруг стала покорной и кроткой, но из-под полуопущенных век следила за каждым движением сына. Пожелтевшая от старости кожа приобрела какой-то сероватый оттенок.
Что же до Джорджа, то он выглядел настоящим молодцом, никогда еще Лили не видела его таким. Он и прежде одевался небрежно, но сейчас скромность костюма явно контрастировала с его уверенным, почти самодовольным видом. Лили глазам своим не верила! Даже белая рубашка, серый галстук и жилет цвета морской волны с ручной вышивкой выглядели на общем фоне игриво. Лилиан молча пила свой чай.
Произошла какая-то перемена, но к лучшему или к худшему для нее, Лили не знала. Ведь может случиться, что после отъезда Джорджа Нэнси станет вымещать свою злобу на ней.
- Если не возражаете, я допью чай на кухне - у меня там дела… - быстро пробормотала Лили и бочком вышла из комнаты. Кто бы ни победил, она - в стороне. Однако дверь на кухню Лилиан оставила настежь открытой.
- Что же, мама, все прекрасно. Не так ли? - Джордж повернулся к ней.
И Нэнси вдруг улыбнулась, улыбнулась от души, редкой для нее широкой улыбкой. Лицо ее сразу смягчилось, и Джордж почувствовал, как подступил к горлу комок. На несколько секунд его мать вновь стала молодой. Улыбка прогнала выражение жестокости. Такой, видимо, его мать была очень давно, еще до рождения детей. До замужества. До того, как у нее появились все те мужики.
Джордж дорого бы дал, чтобы знать ее в то время!
Его никогда не покидали иллюзии в отношении матери, он жить без них не мог. Не мог примириться с тем, что с самого детства она была для него источником зла. Что совсем еще юной использовала мужиков в собственных целях, и не только мужиков. Что готова была оскорбить кого угодно, даже своих детей.
- Принеси, Джорджи, мои альбомы, они в ящике серванта!
Джордж принес пухлые альбомы и положил матери на колени.
- Сядь у моих ног, и погрузимся в воспоминания!
Джордж все выполнил, как когда-то, когда ее слово было законом.
Нэнси принялась листать альбом, и глаза ее подернулись печалью, а взгляд стал мягким.
- Помнишь эту фотографию, Джорджи?
Приподнявшись на коленях, он увидел себя пятилетним, а рядом - мать, в отдельном, модном в ту пору, купальнике, с вызывающим взглядом, великолепной прической и длинными стройными ногами. Весь вид портил прилепившийся к ногам маленький мальчик с огромным куском сладкой ваты в руке. Тонкие ноги-спички торчали из мешковатых шорт, голова почти наголо острижена, лицо неулыбчивое, серьезное.
Этот день сохранился у него в памяти. Славный день! Счастливый день! Редкий день! Пойманное мгновение, казалось, забилось в груди, будто птица, посаженная в клетку. Джордж вдыхал в себя запах знойного дня, горячего песка, людей. И еще - ослов, сладкой ваты на палочке и маргарина, тающего на сандвичах с джемом. На всю жизнь запомнился ему вкус клубничного джема, перемешанного с песком, которым были перепачканы его руки. Он и сейчас буквально физически ощущал солоноватую морскую голубизну. Это был замечательный день! С самого утра они сели в поезд, приехали вечером, и Джордж уснул как убитый на прохладных, отглаженных простынях. Джордж помнил, как играла улыбка на ее нежном, словно персик, лице, когда, глядя на него сверху вниз, она поцеловала его и пожелала спокойной ночи.
- Это местечко называлось Кэмбер-Сэндз, Джорджи, мальчик мой. Замечательные были денечки! На меня все заглядывались, как на картинку! И вообще… вот такие были денечки!
- Ты и сейчас выглядишь замечательно, мама.
Это была ложь во спасение, но именно ее Нэнси хотела услышать.
- Не то что в молодости, конечно, но для моих лет не так уж и плохо, а?
Нэнси нравилось говорить о себе, она при этом всегда оживлялась, а голос звучал мягко и почти добродушно.
Нэнси перевернула лист и погладила своими старческими руками фотографию, где была снята одна. Только не во весь рост, а до пояса, даже чуть меньше.
Из-под слегка приоткрытых, накрашенных ярко-оранжевой помадой губ видны великолепные белые зубы, волосы цвета темной меди. На фотографии, раскрашенной от руки, оттенки волос и кожи были переданы весьма точно.
- Мне кажется, это было вчера. Фотограф сказал, что с моей фигурой из меня получилась бы отличная фотомодель.
"Да, уж это он знал доподлинно", - подумал Джордж. Этот фотограф, кажется, жил с ними какое-то время. Джордж крепко зажмурился. Тот день ему хорошо запомнился! Они тогда все фотографировались, а потом мать отправила их домой. Ему казалось, будто он видит, как Эдит собирает их, словно овец, усаживает в автобус, а дома готовит им поесть. Мать появилась позже, с этим самым фотографом, крупным общительным человеком с тоненькими, будто нарисованными усиками, и в клетчатом, как у принца Уэльского, костюме. Мать здорово набралась, и фотограф привез ее домой, а еще принес коробку с жареной рыбой и картофельными чипсами, чем сразу завоевал расположение Джозефа и Джорджа, и притащил большую бутылку "Тайзера". Они от души смеялись, когда фотограф рассказывал им всякие истории о своей службе в армии, и с горящими глазами слушали, как он палил в бошей.
Ночью Джордж проснулся от боли в животе: чипсы, рыба и "Тайзер" дали себя знать. Он пошел в уборную и по пути услышал стоны, доносившиеся из спальни матери. Тихонько приоткрыв дверь, мальчик внимательно пригляделся, стараясь понять, кто стонет, и при слабом свете камина увидел на постели мать, совершенно голую. Она стояла на коленях, склонившись над мужчиной. А тот, запустив пальцы в ее длинные жесткие волосы, ворошил их и тянул мать на себя. Стонал он.
- Вот так, Нэнси. Еще, еще, Нэнси!
Мать то поднималась, то опускалась. Вдруг мужчина заметил Джорджа, отстранил Нэнси, натянул на себя простыню. Слишком поздно Джордж заметил, что мать в ярости.
- Пошел вон, паршивец!
Она соскользнула с кровати с перекошенным от злости и выпачканным губной помадой лицом. Длинноногая, она шла к нему, и из ее рта, будто из пропасти, вырывались бранные слова.
Ему тогда было три года.
- А вот еще, Джорджи, взгляни!
Она вернула его к действительности.
- На это платье я чуть ли не целую вечность копила деньги!
Джордж нехотя взглянул на фотографию. Сердце бешено колотилось.
- А что за девушка рядом с тобой?
- Это Рут Эллис, Джорджи.
Он присмотрелся повнимательнее.
- Я работала у нее в клубе. Он назывался "Маленький клуб" и находился в Найте-Бридж.
Нэнси наслаждалась впечатлением, произведенным фотографией на Джорджа.
- Но она держала бордель!
- Нет, Джорджи, мальчик мой, не бордель! Скорее клуб для джентльменов!
Джордж перевел взгляд с фотографии на мать и увидел, как горят у нее глаза. Теперь она решила запугать его своим прошлым, о котором не заикнулась бы ни одной живой душе. Пусть знает, что никакая она не богобоязненная бабушка, изображающая порядочность, а настоящая шлюха, какой была всю свою жизнь. Нэнси понимала, что только так может теперь унизить его, подавить. Он хорошо знал ее, эту лицемерную суку! Он не забыл, как она сживала со свету Эдит, когда та забеременела, как хвасталась всем и каждому, что лишила "падшую" дочь благосклонности. Как прикидывалась перед соседями нищей. А теперь пустилась в воспоминания о своей настоящей жизни, чтобы причинить сыну боль. Джордж с трудом сдержался, чтобы не ударить ее.
По его лицу Нэнси догадалась, о чем он думает, и к ней вернулись злоба и ехидство.
- Однажды кто-то сказал: "Нэнси, да ты ведь сидишь на золотой жиле!" И это была чистая правда! И знаешь, кто это сказал? Брат твоего отца! Я с ним сбежала. Твой отец, Джорджи, вовсе не умер, я его бросила!
- Но ты говорила, что он умер! И я поверил…
Нэнси вновь засмеялась:
- Теперь уж конечно умер. Еще лет десять назад. Мне сообщила об этом полиция. Умер он в однокомнатной квартирке, в Южном Лондоне. Только через десять дней его обнаружили! Эти сукины дети легавые требовали, чтобы я похоронила его за свой счет. Но я их послала подальше! Он был ничтожеством, Джорджи, полнейшим ничтожеством! Даже умереть по-человечески не сумел! До последнего дня жил один!
Джордж с трудом поднялся с колен, ноги совсем онемели. Вдруг он ударил ее. Но осознал это, лишь когда услышал, как шлепнулась рука о ее дряблую щеку, как она заорала, и увидел, как откинулась назад ее голова.
Лили на кухне вне себя от волнения переминалась с ноги на ногу.
- Ах ты, злобная сука! Грязная, вонючая шлюха! - У Джорджа в уголках губ выступила пена. - Значит, отец мой был жив! И мог взять меня к себе! Мог спасти всех нас от твоих дружков и от тебя самой! Ты ведь напускала на меня мужиков, зарабатывала на мне!
Мозг его сейчас был как внезапно открывшаяся рана, вся его ненависть к ней вырвалась наружу. В горле стоял комок слез.
- Тварь! Потаскуха вонючая!
Всю жизнь она наслаждалась тем, что мучила его, в то время как остальных детей, опять-таки в пику ему, баловала. Вскипевшая в нем желчь жгла нутро, его едва не вырвало прямо на Нэнси.
- Все мои дети были никчемными, слабовольными, ничтожными выродками, как их отец. Я вас всех ненавидела!
В голосе ее звучала злоба. И страх. Да, да, страх!
Она боялась Джорджа, боялась ненависти, которую всколыхнула в нем! Боялась, потому что не знала, что теперь будет!
В полном изнеможении Джордж рухнул в кресло. Зря он приехал сюда! Надо было знать, чем это кончится. Она украла у него детство, невинность. А главное - украла отца!
И этого он не мог ей простить.
Сколько раз он убегал от нее, но его опять приводили. А у отца он мог найти убежище. Он позаботился бы о сыне!
Джордж смотрел на мать, и ему казалось, что он видит ее впервые. Наконец-то в его душе была только ненависть. Ненависть и ничего больше! И еще он питал к ней отвращение, потому что она была шлюхой! Все они шлюхи, все до единой!
И Джордж залился в истерическом смехе. Насмерть перепуганная, в комнату влетела Лили.
Старая сука! Все эти года она врала, прикидываясь добродетельной, заставляла Джорджа лебезить перед ней, трясла колокольчиком, словно чокнутая учительница, орала: подайте мне то, подайте другое! А на поверку оказалась обыкновенной проституткой! Только и всего!
- Ах ты, старая лживая сука! - Куда девалась изысканность Лили?! - Значит, ты передком промышляла!
Нэнси уставилась на невестку сверкающими злобой глазами.
- Ты, черт тебя побери, всех нас по струнке ходить заставляла! Ну а теперь хватит! Теперь тебе конец! Да! Чего бы это нам ни стоило! Пусть только Джозеф вернется домой! Я тебе покажу Рут Эллис! Жаль, что тебя не повесили, сука поганая!
Джордж приложил к глазам платок, последний раз взглянул на перепуганную мать и направился к выходу. Вслед ему неслись громкие вопли Лили.
Джордж завел машину, бросил взгляд на заднее сиденье, где лежал чемодан, который поедет с ним в Америку.
Ладно, скоро он обо всем расскажет Эдит. Джордж знал, что никогда больше не увидит свою мать.
Патрик Келли погнал машину в Брайтон. За считанные минуты он узнал адрес родственников Тони Джоунса. Если понадобится, он прихватит с собой в качестве заложницы его старшую дочь и не отпустит ее, пока Тони не объявится. Кто-нибудь непременно оповестит его о случившемся. В этом Патрик не сомневался.
"Роллс-ройс" остановился по указанному адресу у дома в Стейнинге. Келли кивнул Уилли, и оба вышли из машины. Тони Джоунс в это время потягивал в гостиной небольшой виллы шотландское виски. Здесь же была жена, а на коленях у него сидела внучка Мелани.
Мелани любила дедушку и ласково гладила пальчиками его отвислые щеки. Дверь открыла дочь Тони и пропустила посетителей в дом.
Патрик кивнул девушке. Она ничего не знала, в этом Патрик не сомневался.
- Где он, милочка?
Она жестом указала на дверь в конце коридора:
- Там. Только, видите ли, мистер Келли, там и моя дочь…
Не обращая на нее больше никакого внимания, Келли прошел в комнату.
- Привет, Тони, давненько не виделись! Пошли, покатаемся немного! Надо поговорить.
Тони Джоунс покраснел до ушей. Его страх, видимо, передался малышке, и она крепче прижалась к дедушке.
У нее были длинные светлые волосы и голубые глаза. Точь-в-точь как у его Мэнди в детстве. Он коснулся рукой нежной головки ребенка:
- Привет, дорогая! Тебя как зовут?
Девчушка поглядела на незнакомого дядю и улыбнулась, показав маленькие зубки-жемчужинки:
- Меня зовут Мелани Дэлиэлс, мне три годика.
- Всего три? А ты вон какая большая! Отпусти дедушку, пусть наденет пальто, а мы с тобой пока поболтаем.
Девочка посмотрела на дедушку, тот кивнул, и Мелани обрадовалась. Ей явно нравился этот большой, высокий дядя. Уилли словно зачарованный смотрел, как Патрик взял в свою руку крохотную ручку ребенка. Потом пошел за Тони Джоунсом и ждал, пока тот надевал пальто. Тони открыл было рот, но Уилли живо его заткнул:
- Ты, парень, должно быть, совсем рехнулся, если решил провести Пэта. Ведь речь идет об убийце его дочери!
Тони опустил голову.
Мелани в это время сидела на коленях у Патрика и забавляла его своей болтовней:
- А у меня есть котенок, его зовут Сути. У тебя тоже есть?
Патрик покачал головой.
- А собачка? Собачка у тебя есть?
Какой прелестный ребенок! Патрик искренне наслаждался.
- Не приготовить ли вам чашечку кофе, мистер Келли? - тихо спросила Жанетт. Она хорошо знала Патрика и была уверена, что ее внучке ничто не грозит. Когда-то она поддерживала знакомство с Рене, и Патрик должен был помнить об этом.
- Пожалуй, - сказал Патрик, глядя ей прямо в глаза: - Мне жаль, Жанетт, но ты знаешь, каков счет?
Не выдержав его взгляда, Жанетт опустила глаза и пошла на кухню. Вернулись Уилли и Тони.
- А я хожу в школу для маленьких, - продолжала болтать Мелани.
Патрик охотно поддерживал разговор:
- В самом деле? И что же вы там делаете?
Мелани задумалась, прикусив верхнюю губку:
- Ну, мы там поем и еще рисуем. Я могу спеть "Автобусные колеса" - от начала и до конца! - И как бы в подтверждение сказанного, она тряхнула своими длинными волосами.
Келли засмеялся:
- Ты очень умная девочка, Мелани!
- Дедушка говорит, что я как картинка! Он песенки мне поет. Правда, деда?
Тони кивнул.
Глядя прямо на Тони, Патрик спросил:
- И что же это за песенки?
- Можно я спою одну, деда? Ну пожалуйста!
Тони снова кивнул, и Мелани стала петь.
Дав Тони Джоунсу еще двадцать минут, чтобы тот пришел в себя, Патрик сказал, что пора двигаться. Тут Мелани подняла рев. Она ни за что не хотела расставаться с таким хорошим дядей и заявила, что тоже поедет. Выходя из дома, они все еще слышали ее плач.
На прощание она потребовала, чтобы все трое мужчин ее поцеловали, и Патрику пришлось хорошенько обматерить Уилли, чтобы тот не кочевряжился. Сам же Патрик ласково гладил девчушку по голове, уговаривая не плакать. Она была для него воплощением детской невинности и напомнила те времена, когда еще они жили втроем: он, Рене и Мэнди.
В машине Патрик повернулся к Тони:
- Славная девочка! Ты, наверное, ею гордишься?
Тони кивнул: у него не было сил говорить.
- Милая девчушка, правда, Уилли?
- О да, конечно! - ответил Уилли, обернувшись вполоборота.
Патрик между тем продолжал:
- А теперь представь, - он снова повернулся к Тони, - что бы ты чувствовал, если бы кто-то похитил ее, изнасиловал и швырнул, мертвую, в грязь! И полчерепа у нее было бы снесено напрочь, а волосы слиплись от крови! Если б ты видел, как она умирает в больнице, умирает медленно и мучительно! Как борется за жизнь после того, как ей по частям удаляли мозг, потому что он от отека не умещался в черепной коробке. Думаю, при одной мысли об этом тебе стало бы худо.
Тони едва заметно кивнул.