Глава X. Путевой дневник Осипа Димина
Часам к девяти (вместо семи, по нашим расчетам) все двадцать бревен были готовы, еще часа полтора мы возились по пояс в воде, увязая ногами в тине, подгоняя тяжелые бревна друг к другу. Связанные веревками плоты получились хлипкими, каждое бревно болталось отдельно от остальных, но мы были довольны.
Мы всем вообще были довольны: и тем, что солнце успело обжечь нам спины, и тем, что от холодной воды кожа наша стала синей и пузыристой, как у общипанных кур, и тем, что все перемазались клейкой смолой и ободрались о многопудовые бревна, которые, стукаясь между собой в воде, всегда готовы были отдавить нам руки. Никому не хотелось спать, может быть от холодной воды, может быть от пахучего лесного воздуха.
Но вот у Гаврилы Игнатьевича (так звали инженера) настроение было неважное. Он встал рано и сразу насупился, узнав, что плоты еще не готовы, что их еще нужно вязать.
Он не спрашивал, зачем нам бревна, и мы ему ничего не говорили. Сняв пальто и шляпу, оставшись в темносером костюме, он то стоял неподвижно, исподлобья следя за нашей работой, то прохаживался по берегу, по-стариковски сгибая ноги и поглаживая рукой поясницу.
Но вот два плота были готовы. Капитаном большего из них мы выбрали Яшу, капитаном меньшего - Тимофея, который утверждал, что имеет большой опыт мореходства, потому что всю весну 1941 года плавал на оторванных воротах в Ершовом пруду.
Он назвал свой плот "Таран", а плот Яшки, на котором должен был плыть командир эскадры Оська, стал называться флагман "Варяг".
Яшка втащил на флагман большой чурбан - сиденье для инженера - и обратился к Гавриле Игнатьевичу:
- Пожалуйста, садитесь!
Инженер подвигал усами, помолчал.
- Не знаю… Пожалуй, мне все-таки лучше поездом. Я предполагал, что это действительно плоты, а это, знаете ли… - И он потрогал ногой крайнее бревно.
Мы принялись убеждать его, что плот очень прочный, что он лишь с виду такой хлипкий и что мы доплывем на нем до города часам к двум-трем дня.
Ковчегов постоял в раздумье и ступил на плот, который так и заходил ходуном. Ворча что-то себе под нос, инженер постелил на чурбан свернутое пальто и уселся на него, держа спину прямо и положив ладони на острые колени.
Все мы, вооруженные шестами, разместились на плотах.
- Давай отвязывай! - скомандовал Яшка.
Я отвязал веревку от куста, к которому был привязан "Варяг".
- Отдать концы! - закричал Тимошка.
Мишка Арбузов проделал то же на "Таране", стоявшем впереди.
- Толкани его на середку! - сказал капитан флагмана.
- Пр-раво руля, бом-брам!.. Пр-раво на борт! - завопил Тимошка.
Мы оттолкнули плоты от берега.
- Пошел помаленьку!
- Машина, полный вперед! Рр-руль под ветер!.. Оськ! Товарищ адмирал! Какой курс держать?
Оська достал компас и справился по нему, в какую сторону течет река.
- Курс норд-норд-ост!
- Есть курс норд-норд-ост! Самый полный вперед!
Мы заработали шестами, подгоняя плывшие по течению плоты. Сначала они плохо слушались нас: то становились к течению боком, то шли кормой вперед, то вдруг утыкались в берег, но скоро мы научились ими управлять. Плоты прибавили скорость, и листья кувшинок, росшие у берегов, ветки деревьев над нашими головами быстро поползли назад.
Сначала мы все, вплоть до адмирала, отталкивались шестами, но потом решили разбиться на смены. Пока одна смена отбывала вахту, свободные члены команды лежали на теплых клейких бревнах, между которыми хлюпала вода, и смотрели на дно мелкой речки, где бесшумно и, казалось, очень быстро проносились мимо темные коряги, вспыхивали и гасли белые половинки ракушек и бросались в стороны от плота едва заметные стайки рыб.
Однако Оська недолго дал нам бездельничать. Он придумывал множество всяких штук, которые мы должны были проделывать, чтобы как следует изучить речку Уклейку и потом опубликовать результаты научных трудов экспедиции в "Пионерской правде".
- Извиняюсь, Гаврила Игнатьевич! Лайте, пожалуйста, на минуту ваши часы, - обратился Оська к инженеру.
- Гм! Собственно, зачем вам часы?
- Скорость течения измерить. И скорость движения плота.
Гаврила Игнатьевич достал часы, но Оське их не дал.
- Часы эти, знаете ли, мне очень дороги. Скажите, когда будет нужно, я замечу время. А в руки… Гм! Не хотел бы.
Я читал, что лаг - это инструмент, который укрепляется на корме судна для определения скорости хода. Но Оська предложил мне самому сделаться лагом особой конструкции. Вернее, даже не лагом, а только одной его деталью.
Он достал катушку с ниткой, надел ее на палочку, чтобы она свободно вертелась, а конец нитки дал мне:
- Прыгай в воду и стой неподвижно!.. Гаврила Игнатьевич, засеките, пожалуйста, время, когда он прыгнет, и через пятнадцать секунд скажите "стоп"… А вы шестами не толкайтесь! Сейчас мы измерим только скорость течения.
Я бултыхнулся с кормы и стоял по пояс в воде. Нитка начала разматываться с катушки. Когда инженер сказал "стоп", я отпустил ее конец и, бегом догнав плот, взобрался на него. Оська измерил отмотавшуюся часть нитки и после долгих вычислений объявил:
- Скорость течения в этом месте 3781,9 метра в час.
После этого адмирал приказал снова работать шестами. Он стал измерять скорость хода "Варяга" при работе одного мотора (шеста) и при работе двух моторов, и не просто скорость, а скорость среднюю и предельную. Я прыгал, прыгал, весь посинел и наконец влетел в глубокий омут и чуть не утонул, потому что плаваю неважно.
Все, конечно, очень перепугались, увидев, что "лаг" исчез под водой и долго не появляется. Выбравшись из ямы, я увидел, что инженер стоит, широко расставив длинные ноги и подавшись туловищем к корме. Когда я взобрался на плот, он снова сел и спрятал часы.
- Однако, знаете ли, довольно! Тут - гм! - и до несчастья недалеко.
Но мы продолжали измерять скорость, вслух отсчитывая секунды, причем "лагом" теперь служили все по очереди, в том числе и адмирал.
Тимошка на своем "Таране" вел промеры лотом, то-есть измерял шестом глубину реки. Оська время от времени садился на чурбак рядом с инженером и делал записи в путевом журнале.
Сначала все шло хорошо. Даже Гаврила Игнатьевич выглядел уже не таким мрачным. Он, правда, ничего не говорил, но внимательно следил за всем, что мы делали, поворачиваясь всем туловищем то к одному, то к другому из нас, и пристально разглядывал каждого сквозь овальные очки. Иногда он хмыкал и потирал ладонями колени.
Однако наше плавание оказалось далеко не таким счастливым, как можно было предполагать. Вот записки из путевого журнала нашего начальника экспедиции. Написанные огрызком карандаша в тетрадке, пропитанной соленой морской водой, они представляют для историков очень ценный документ.
Путевой журнал
29 мая 1943 года. 12 часов пополудни. Курс прямо на зюйд. Скорость течения 3518 метров в час. Скорость хода 5202 метра в час. Глубина фарватера от 50 до 120 сантиметров.
Берега лесистые. Настроение команды и пассажира бодрое.
13 часов. Курс норд-вест. По моим подсчетам, пройдено уже около двенадцати километров, но пока не замечено признаков близости города. Места незнакомые.
13 час. 35 мин. Курс прямо на ост. Лесистая местность кончилась. Плывем среди полей. Никаких признаков жилья, за исключением нескольких деревень на горизонте.
Испытываем жажду, но не рискуем пить сырую воду из-за борта. Ширина реки увеличилась втрое. Промеры лотом показали, что глубина не выше колена, а во многих местах - по щиколотку.
14 час. 15 мин. Курс норд-норд-ост. Произошло знаменательное событие. С борта "Тарана" раздался крик: "Человек!" На невысоком холме левого берега все увидели одинокую человеческую фигуру. Человек сначала стоял не шевелясь, наблюдая наши суда в бинокль, потом, с криками и размахивая руками, побежал к воде. Он оказался участником экспедиции Александром Ивушкиным. Идя по плану, нарисованному вчера капитаном Садиковым, он сбился с пути, всю ночь проблуждал в лесах и с рассветом достиг реки. Несмотря на голод и усталость, он решил выполнить свой долг до конца и итти по берегу к городу, чтобы предупредить родных и близких о задержке экспедиции. Это доказывает твердость его характера, но нам от этого не легче. Настроение команды упало. Все боятся, что задержка экспедиции вызовет в городе панику.
Ивушкина приняли на борт "Тарана". Он очень отощал и испытывает муки голода. Увы! У нас нет больше ни крошки продовольствия.
15 час. 5 мин. Курс зюйд-зюйд-вест. Пришлось пожертвовать ниткой для лага и сделать из нее лески для удочек. Крючками служат булавки, насадкой - мухи.
Время неизвестно. Курс норд. Не решаюсь спрашивать пассажира Ковчегова, который час, так как у него сильно испортилось настроение. Пассажир Ковчегов утверждает, что мы его завезем "чорт знает куда", потому что река очень извилистая.
Вся команда находится в тревоге. Курс беспрестанно меняется. Пройдено уже километров двадцать пять, но признаков города не видно и места попрежнему незнакомые.
Время неизвестно. Курс зюйд-зюйд-вест. Поймали одного пескаря. Изжарить его не на чем, разводить костер на берегу не имеет смысла. Капитан Садиков перебежал по реке на флагман, разделил пескаря на десять частей и предложил каждому съесть его сырым, утверждая, что всем путешественникам приходится питаться сырым мясом. Он предложил пассажиру Ковчегову самый большой кусок, но тот попросил оставить его в покое.
Другие члены команды тоже отказались от пищи. Капитан Садиков съел все сам.
Приблизительно через пять минут. Курс норд-вест. Вяжу на берегу деревню, сожженную фашистами. Одни только печные трубы да возле них - землянки. Но кое-где уже строят дома.
Отдал распоряжение причалить.
Приблизительно через полчаса. Курс опять зюйд. Продолжаем путь. Положение угрожающее. Деревня называется Ивановкой. Жители ее сообщили нам, что отсюда до города сушей двадцать семь километров, а сколько водным путем - неизвестно. Пассажир Ковчегов решил было итти на железнодорожную станцию, но оказалось, что до нее отсюда тридцать один километр. Произошел очень неприятный разговор с пассажиром Ковчеговым. Он сказал, что его теперь привлекут к ответственности за прогул и что нужно выжить из ума, чтобы на старости лет связаться с такими людьми, как мы. Он решил итти пешком в город. Капитан Садиков сказал пассажиру Ковчегову, что он не дойдет голодный и что пусть он лучше останется на плоту, так как плоты будут плыть всю ночь и к утру все-таки должны прибыть в город. Пассажир Ковчегов ничего не ответил, но на плоту остался.
Наблюдаю заход солнца. Снова плывем в лесистой местности. Ширина реки шесть-семь метров. Небо заволакивается тучами. Положение отчаянное. Большинство членов команды, измученные бессонной ночью и голодом, спят. Капитана Садикова сразило желудочное заболевание. Он командует "Тараном", лежа на спине и поджав к животу колени.
Солнце зашло. Пишу в сумерках. Все небо в тучах. Все спят, кроме капитанов, пассажира и меня. "Таран" плывет впереди, никем не управляемый. Капитан Садиков временами издает стоны, но не теряет бодрости духа. Он утверждает, что все болезни пройдут, как только переварится пескарь.
Пассажир Ковчегов оглашает воздух жалобами. Он говорит, что если бы он смог добиться в Пичужках транспорта для досок, то его опоздание на сутки можно было бы оправдать, но сейчас он возвращается ни с чем.
…Только что посоветовал ему доставить доски водным путем. Он как-то странно посмотрел на меня, ничего не ответил и впал в глубокую задумчивость.
Явно приближается шторм. Почти ничего не видно. Необходимо разбудить команду.
Совсем темно. Шторм вот-вот разразится. Слышу могучие раскаты грома. Вся команда работает. Флагман несется по очень узкому фарватеру со скоростью четырех-пяти узлов.
Капитан Садиков, превозмогая страдание, тоже принял меры: "Таран" ушел далеко вперед и скрылся во мраке. Пишу, стоя рядом с капитаном Кривохижа, на самом носу корабля, при свете прожектора, который хоть и очень слабо, но освещает нам путь. Фарватер узкий и опасный. Много подводных рифов (коряг). На "Таране" нет прожектора. Боюсь, что с ним произойдет ава…
Глава XI. Водный путь из Пичужек в Энск
На этом путевой журнал начальника экспедиции обрывается. Флагман налетел на что-то и резко остановился. Оська со своим дневником и Яшка с прожектором очутились в воде.
Ни фонаря, ни тетради они не потеряли. Но у динамки намокла обмотка, и она вышла из строя.
- Ничего! - бодро сказал адмирал, влезая на плот. - Пойдем в темноте. Слышите, как громыхает?.. Полный вперед!
Он сунул раскисший дневник в полевую сумку. Мы налегли на шесты, но плот не двинулся с места, а только повернулся.
- Крепко засел! - проворчал Яша. - Раздевайтесь!
Вся команда разделась и спрыгнула в темную воду.
Мы забыли про голод, про усталость - такая была кругом грозная и мрачная обстановка. Стоял кромешный мрак. Лишь когда сверкала молния, мы видели узкую полоску неба в низких тучах, ветки огромных ветел, висящие над головами, да темные заросли на берегу. Место было довольно глубокое - мне по грудь, и казалось непонятным, что задерживает "Варяга".
Мы кричали, толкали плот, раскачивали его. Даже инженер как-то оживился и встал со своего чурбана:
- Гм, поистине загадочный случай! Может быть, мне сюда перейти? Тогда тот край подымется…
Но мы уже нащупали корягу, торчащую из глубины, и наконец освободили флагман. Взобравшись на палубу, команда надела сухое платье. Только адмирал с капитаном остались мокрыми после купанья.
- Этак, знаете ли, простудиться можно, - сказал Гаврила Игнатьевич.
- Ничего! Сейчас все вымокнут под дождем. Полный вперед! Нужно догнать "Таран".
Оська был прав: скоро мы чуть не захлебнулись - такой на нас обрушился водопад. Узкая речка то и дело сверкала голубыми вспышками. Наверху гремело и рокотало, словно заградительный огонь зениток. Шум ветра и дождя походил на шипящий свист несущихся в небо снарядов. Фыркая и чихая, мы торопливо, вслепую ковырялись в воде шестами. И вот тут-то сквозь шум, грохот и плеск все услышали громкий бас:
- Гм! А вы знаете, это мысль!
- Что-о? - прокричал Оська недалеко от меня.
- Я говорю: это хороша я мысль, знаете ли… доставить доски из Пичужек водой.
Блеснула молния. Я увидел застывшие в разных позах фигуры ребят между светлыми нитями дождя. Через секунду где-то рядом так грохнуло, что, казалось, весь плот подпрыгнул.
- Их можно будет связать пачками, знаете ли… штук по пять. А пачки - в плоты… (Снова удар, от которого я чуть не оглох.) Нижний слой несомненно отсыреет, но это неопасно: погода жаркая.
Только Оська изредка растерянно поддакивал инженеру. Нам было не до того…
Гроза быстро прошла. Скоро от шума и грохота остались лишь звук падающих капель с деревьев да глухие раскаты вдалеке.
Промокшие насквозь, мы постукивали зубами.
- Вот, чорт!.. - раздался в темноте голос Тимошки. - Куда они делись? Стоп машина! Готовь причал!
Как видно, его пескарь уже переварился.
Мы окликнули "Таран" и тоже пристали к берегу. Плыть ночью в мокрой одежде было слишком холодно. Гаврила Игнатьевич первый сказал, что нужно развести костер.
Мы высадились на берег. И тут нам здорово повезло.
За деревьями раздался рев и вой автомобильного мотора. Мы пошли на этот звук и увидели пятитонку, застрявшую в грязи на проселочной дороге, а возле нее двух красноармейцев. С четверть часа мы помогали шоферу, рубя топорами слеги и подсовывая их под колеса. Когда же машина выбралась из грязи и ушла, вся наша экспедиция вернулась к реке в самом прекрасном настроении. Гаврила Игнатьевич держал в руках фетровую шляпу, полную грязной картошки, и гудел:
- Поразительная удача! Просто поразительная!
Столько же картошки было в кепке у каждого из нас. А у Якова в кармане лежали еще десять кусочков сахару. Их почти насильно сунул ему шофер, узнав, что мы не ели с утра.
На берегу, под густыми деревьями, нашлось сухое место для костра. Хворост, смоченный коротким ливнем, подымил, пошипел и наконец разгорелся ярким пламенем, и от всех участников экспедиции пошел пар.
В ожидании, пока наберется достаточно золы, чтобы печь картошку, мы держали над огнем промокшие пальто, подставляли к огню спины, бока и ноги и болтали так, словно не было бессонной ночи, целого дня голодовки и работы шестами.
- Теперь, Гаврила Игнатьевич, вы покушаете, обсохнете - и можно в город пешком, - говорил Тимошка.
Мы от шофера узнали, что до Энска по дороге не больше десяти-одиннадцати километров.
Товарищ Ковчегов сидел у костра, подставив к огню ноги.
- Гм!.. Нет. Пожалуй, лучше остаться. Полезно, знаете, лично проследить характер реки. К тому же завтра воскресенье.
Мы объяснили Тимошке, что Гаврила Игнатьевич собирается сплавлять доски по реке. Завснаб пришел от этого в телячий восторг, стал кричать, что это уже второй случай, когда взрослые перенимают его методы работы, я заявил, что если товарищу Ковчегову нужно, то строительство выделит ему рабочую силу для доставки досок.
- Гм! Благодарствуйте, - медленно сказал инженер. - А что это за строительство?
- Восстановление школы-семилетки. Знаете, которая сгорела.
- Угу! Сомнительно только, чтобы ваше руководство согласилось выделить рабочую силу. Вы какого ведомства?
- Да мы райкома комсомола ведомства. И все наше руководство тут: Оська - председатель, Яша - главный инж… ну, словом, вроде прораба, а я - завснаб.
Товарищ Ковчегов пристально посмотрел на Тимошку:
- Так-так! Значит, у школы небольшие повреждения?
- Вся насквозь сгорела. Только стенки остались.
- Гм!.. Ну, а техническое руководство кто у вас осуществляет?
- Вот в том-то и дело. Гаврила Игнатьевич, самим приходится осуществлять! Мучаемся, мучаемся, работаем, работаем, а руководства нет.
Андрюшка поднял глаза к деревьям, вздохнул и сказал:
- Да, товарищи! Если бы хоть какой-нибудь инженер согласился нами руководить! Хоть часочка по два в день. А то мучаемся, мучаемся…
Он опять принялся глубоко вздыхать, но тут Оська стал ползать за спинами у ребят и толкать их в бока.
- Бросьте свои намеки! - шептал он. - Рано еще. Познакомимся поближе, тогда уж наверняка!
Мы переменили разговор. У каждого мальчишки есть что рассказать у костра, пока печется картошка и закипает вода в котелке. Пошли рассказы о приключениях в пионерских походах, о происшествиях в деревнях, куда ребята ездили помогать колхозникам, о всяких случаях в эвакуации и во время боев за Энск.