Лапоть остановился и, повернув голову, посмотрел на Батурина. Затем он сделал опять несколько шагов и снова посмотрел. "Зовет, что ли"? - подумал Петр и решительно полез в кусты.
Они долго продирались сквозь чащобу; Петр весь исцарапался и изрезал ноги жесткой осокой. Он кряхтел и ругался, но Лапоть не обращал на его стоны и жалобы никакого внимания и шел напролом по ему одному известному направлению. Когда Батурин уже совсем решил было плюнуть на этого проклятого пса и вернуться обратно, Лапоть вдруг остановился. И тут Петр услышал знакомые сердитые голоса:
- Ну и чо? Ну и не чо!
- Дак я…
Батурин раздвинул густые и гибкие ветки тальника и на песчаной прогалине прежде всего увидел здоровенную лодку. Она лежала кверху позеленевшим от времени днищем, на бортах ее зияли дыры и сквозь них тянула свои стрелы осока. Лодка была стара, как "Летучий голландец", но даже в своей бесполезной старости она выглядела внушительно и красиво. Около лодки прыгали голые Гошка и Прошка и орали друг на друга осипшими голосами:
- А ты чо?
- А ни чо!
- Солены уши!
- Сам!..
Лапоть с треском продрался сквозь кусты и с лаем бросился к братцам Азиатцевым. Те кинулись в разные стороны. Но Прошка сразу же остановился и закричал:
- Ну! Так то же Лапоть!
- Ну! - сказал Гошка, тоже остановившись.
- Ты чего здесь? - спросил Прошка.
Лапоть гавкнул и побежал к кустам, за которыми стоял Батурин. Петр вышел с независимым видом.
- Батура?! - в один голос удивились братцы.
- Ну, - сказал Петр, - чего вы тут орете?
Братцы молчали. Появление Петра им явно не нравилось.
- Что за лодка? - помолчав тоже, спросил Батурин.
Гошка сплюнул и стал натягивать штаны. Прошка смотрел в сторону и высверливал голой пяткой ямку в песке.
- Барахло лодка, - сказал Батурин.
- Сам ты барахло, - мрачно буркнул Прошка.
- А ну, уваливай отсюда! - заорал Гошка, прыгая на одной ноге, стараясь другой попасть в штанину.
Гошка и Прошка принялись орать вместе, что, дескать, ишь какой выискался и кто ты такой, чего тебя на наш остров принесло…
- Гляди-ка, уже и остров их, - насмешливо сказал Батурин. - Помещики какие, феодалы.
"Феодалы" с жуткими воплями бросились на Батурина, свалили его с ног и сели на него верхом. Лапоть прыгал вокруг, лаял и рычал.
- Уйдешь? - спросил Прошка.
- Не-а, - спокойно сказал Батурин, выплевывая песок. - У меня идея есть.
- Какая еще идея? - недоверчиво спросил Гошка.
- А вы слезьте, тогда скажу, - ответил Батурин.
- Скажи, тогда слезем, - сказали братцы хором.
- Во чудаки, - сказал Батурин. - Как же я говорить буду, если у меня песок во рту и ды-ды-дышать нечем.
- Ладно, - вдруг совсем спокойно сказал Прошка, - Батуре верить можно.
- Можно, - сказал Гошка.
И они слезли с Петра. Лапоть сразу замолчал и улегся.
Петр встал, с достоинством отряхнулся, подошел к протоке и прополоскал рот. Потом он несколько раз обошел лодку вокруг, постукал ее по бортам голой пяткой, потыкал кое-где пальцем и присел на днище.
- Чья лодка-то? - равнодушно спросил он.
- А тебе что за дело? - опять угрожающе спросил Гошка, а Прошка шагнул поближе к Петру.
- Да мне-то все равно, - сказал Петр, глядя в вечереющие небеса. - Я думал, если ваша… - и он замолчал.
- Ну, а если наша, тогда что? - спросил Гошка.
- Я движок бы смог достать, - лениво сказал Батурин. - Но раз не ваша…
- Наша! - закричали в один голос братцы. - Наша!
Через полчаса все они топали вниз по реке, к дому деда Веретея. Уже на самом подходе Батурин скромно сказал:
- А у меня тут кое-какая мастерская есть.
Гошка и Прошка встали как вкопанные.
- Где? - спросили Гошка и Прошка.
Батурин небрежно ткнул пальцем в дедкину сараюшку. Гошка и Прошка повалились на землю и начали кататься, визжа и захлебываясь от хохота. Петр удивился, чего это их корчит.
- Ну, здоров ты врать! - сказал Прошка.
- Там нашего деда мастерская, и наша, - сказал Гошка. - А он врать! Ну, Батура!
- Как вашего деда? - ужасно удивился Батурин.
- А вот так! - закричали очень довольные Гошка и Прошка.
- Как его фамилия, знаешь? - спросил Гошка.
- Азиатцев! - сказал Прошка.
- А мы? - спросил Гошка.
- Азиатцевы! - гордо сказал Прошка.
- Он наш дед, - сказал Гошка.
- Батин батя, - сказал Прошка.
- Ну и ну! - сказал Батурин и почесал затылок.
Братцы Азиатцевы отошли в сторонку и, наклонив друг к другу одинаковые патлатые головы, посовещались. И Гошка спросил:
- Ты верно движок достанешь?
- Хм… "достанешь", - сказал Батурин, думая при этом, какой это леший дернул его за язык и где он достанет этот проклятый движок. Но отступать было некуда.
- Ну, раз так… - сказали Гошка и Прошка и протянули Батурину свои мозолистые руки.
Они заключили тройственный союз и договорились, чтобы больше ни одна живая душа ничего не знала об их планах. Затем они осмотрели Петькино хозяйство в сарае и кое-что нужное отложили в сторонку. Дед Веретей стоял в дверях и довольно ухмылялся.
"Хитрющий дед, - подумал Петр, - ишь, как повернул".
На душе у Батурина немного полегчало, и домой он шел, насвистывая. Братцы Азиатцевы остались ночевать у деда.
А дома Петра ждал сюрприз.
- Ты давеча про завод так просто? Или… - спросил его за ужином отец.
- А что? - спросил Петр.
- Ну-у, - почему-то немного смущаясь, сказал Батурин-старший, - если тебе всерьез интересно, приходи завтра после школы к проходной. Я тебя встречу.
- Чего он там на заводе не видел? - вдруг сердито спросила Мария Ивановна. - Ему учиться надо. Вон Витя Пискарев…
- Мам, - мрачно сказал Петр, - ты мне лучше про этого Витю не говори. А то ему еще попадет.
- А ты что? А ты что? - зачастила Мария Ивановна. - От кого это ему уже попало? Не от тебя ли? Ах! - она всплеснула руками. - И верно, Софья Аристарховна жаловалась: Витю кто-то побил. Ты, что ли?
"Час от часу не легче, - подумал Петр, увертываясь от нависшего над ним подзатыльника. - Опять меня леший за язык тянет".
- Мам, - взмолился Петр, уходя от прямого ответа, - ну, что ты меня все шпыняешь и шпыняешь. Так я совсем озвереть могу.
Тут в разговор вступил Батурин-папа.
- И верно, Маша, - сказал он успокаивающе, - сама говорила, что лупить ребенка не надо.
- Ах, не надо? - в сердцах сказала Мария Ивановна, но руку все же опустила. - Не надо?! А что же я с ним поделать могу, если он… А ты не помогаешь. Только и знаешь свой футбол да рыбалку…
Степан Александрович насупился, и Мария Ивановна поспешила добавить, что ну да, да, конечно, кроме рыбалки да футбола, еще есть завод.
- Ну, тебе, понятно, завод, что дом родной, - сказала она. - А ему-то зачем твой завод? Неужто, как ты, всю жизнь ишачить?
И вдруг! Вдруг спокойный и выдержанный Степан Александрович хватил кулаком по столу со всей силы. С чайника свалилась крышка, блюдечко с вареньем шлепнулось на пол и разбилось, зазвенели, подпрыгнули чашки. Подпрыгнул и Петр.
- Какие слова говоришь, Мария! - крикнул Батурин-старший. - Я не батрак, чтобы… ишачить! Я рабочий! Понимаешь? Рабочий!
Мария Ивановна села на стул.
- Ты извини, Маша, - сразу остыв, сказал Степан Александрович. - Но ведь обидно же.
- Да я что, - виновато сказала Мария Ивановна. - Да я разве что? Я ведь ему добра желаю.
- Пусть сам выбирает, - сказал Степан Александрович миролюбиво. - Не маленький.
- Я думала, уж если ученым не будет, так может этим… скульптором станет, - сказала Мария Ивановна с горечью.
- Н-ну, - добродушно сказал отец. - На это особый талант нужен.
Петр молчал. И разные мысли - веселые и грустные, умные и так себе, не очень - скакали в его голове.
- Так придешь к проходной? - спросил Степан Александрович.
- Ага, - сказал Петр и покосился на мать.
Она махнула рукой.
- Только чего он там не видел? Станки, что ли?
- Людей, - сказал Степан Александрович твердо, - которые работают, а не ишачат… И между прочим, станки тоже.
- Пусть идет, - сдалась Мария Ивановна. - Только смотри, если опять двойки будешь получать, я тебе пропишу! И тебе тоже, - она ткнула пальцем в грудь Батурина-старшего и, непримиренная, ушла на кухню.
Батурин-старший подмигнул Батурину-младшему.
- Строгая у нас мать, - сказал он.
- Ага, - сказал Петр. - Бать, а ты не знаешь, где можно движок достать?
- Какой движок?
- Для лодки. Мотор какой-никакой.
Степан Александрович подумал.
- Н-нет, не знаю, - сказал он. - А зачем тебе? Секрет?
- Ага, - сказал Петр.
Глава VII
На следующее утро Батурин перехватил Кешку Фикуса неподалеку от школы.
- Ты вот что, - сказал Батурин Кешке. - Ты значит… того…
- Ага, - сказал Фикус. - …этого. Понял.
- Ну, раз, понял, значит… смотри…
- Да брось ты, - дружелюбно сказал Кешка и засмеялся. - Что я, маленький?! - и, посвистывая, побежал в школу.
В коридоре у окна стоял Витенька Пискарев и разглядывал в стекле свое отражение.
"Ох, - сказал про себя Батурин. - И с этим еще отношения выяснять". Ноги понесли его мимо Вити, но Петр мужественно пересилил себя.
- Здорово! - очень бодро сказал он.
Витя повернул к Батурину свой все еще распухший нос и сморщился, словно разжевал клюкву.
- Даже и здороваться с тобой не желаю, - сказал он. Батурин сокрушенно махнул рукой и пошел в класс. Выяснять отношения ему уже не хотелось.
А когда в классе он увидел Наташу Орликову, сердце у него стало съеживаться и съеживалось до тех пор, пока не превратилось в горошину и не покатилось куда-то вниз.
В перемену к П. Батурину, уныло стоявшему у окна в коридоре, подошел Осипваныч и протянул ему конверт:
- Это вам.
- Мне? - удивился Петр. - От кого? Откуда?
- Стоит ли задавать столько ненужных вопросов? - спросил Осипваныч. И ушел.
Батурин зажмурился и с треском распечатал конверт. В нем был листок, на котором печатными буквами было написано:
"Батурину П. Лично. Секретно. Аллюр + + +". И больше ничего там не было. Листок был чист и бел, как сметана.
"Шуточки, - обескураженно подумал Батурин, - дурацкие шуточки. Но при чем здесь Осипваныч?"
Конечно, на уроке Петру было не до урока. И когда Римма Васильевна вызвала его, он хмуро сказал:
- Я не учил.
- Ах, Батурин, Батурин, - грустно сказала Римма Васильевна.
Все уселись поудобнее, ожидая очередного выступления Батурина по поводу бесполезности и ненужности художественной литературы, а Галка Перевалова уже зловеще зашипела, но Петр вдруг потупил голову и тихо сказал:
- Не сердитесь, Римма Васильевна, я к следующему разу обязательно выучу.
- Ох! - сказала Тася Бублянская.
- Правда, Петя? - обрадованно спросила Римма Васильевна.
Петр молча кивнул.
- Что это с ним? - озабоченно спросил Жорка Чижиков.
На переменке к Петру подошла Наташа.
- Мне надо с тобой серьезно поговорить, - сказала она немного смущенно.
- О чем? - сурово спросил Батурин, а сердце… Впрочем, что сердце? Сами знаете, как бывает.
- О многом, - сказала Наташа.
Батурин вертел полученное им письмо перед самым носом Наташи, надеясь, что она обратит на него внимание, но она смотрела в сторону.
- Ну, давай, говори, - вздохнув, сказал Батурин.
- Не сейчас, - сказала Наташа. - Приходи часов в шесть… - она слегка запнулась, - на реку… к лодке.
- Куда-а-а? - заорал Батурин. - Куда-а-а? - спросил он потише, но Наташа уже убежала.
П. Батурин сделал неимоверное сальто, потом прошелся колесом и математику на уроке ответил на "отлично".
Тася Бублянская гордо посматривала на всех, будто это она получила пятерку, а Г. Перевалова строго сказала:
- Ведь может же. Надо только на него побольше влиять.
- Валяйте, влияйте, - добродушно согласился Батурин. И только сейчас заметил, что Гошки и Прошки опять нет в школе. "Ишь, гаврики, - подумал он. - Так не пойдет".
На большой перемене Петр разыскал Осипваныча и показал ему письмо. Осипваныч тоже долго его вертел, рассматривал, а потом высказал предположение, что, может быть, тут что-то и написано, только написано особыми чернилами - сим-па-ти-ческими. И надо знать, как их проявить.
- А от кого оно… письмо это? - осторожно спросил Батурин.
- Хм, - сказал Осипваныч, - если бы я знал. Попробуй прояви - может, все и узнаешь.
- А как? - спросил Батурин.
- Ну, например… - начал Осипваныч, но договорить не успел, его позвали к директору.
Петр побежал за ним и у самой директорской двери вдруг выпалил:
- Осипваныч, это я Витьку Пискарева отлупил.
Осипваныч остановился и внимательно с ног до головы оглядел Батурина, который стоял с одурелым видом, не понимая, что это с ним происходит.
- За дело? - спросил математик.
- Нет, - твердо сказал Батурин.
- Ты какой-то… хм… неожиданный… - сердито сказал Осипваныч, но усы у него от улыбки поднялись, как у кота. И затем он скрылся за директорской дверью.
П. Батурин почесал затылок. "Дела-а! - подумал он. - Почему неожиданный? И что за чернила такие - "сим-патичные"? Витька, наверно, знает, но как его спросишь?" И неожиданно Петр окликнул проходящего мимо Кешку.
- Фикус, случайно не знаешь, что такое "симпатичные чернила"?
У Фикуса заблестели глазки, а нос зашевелился, как у ищейки.
- "Симпатические", а не "симпатичные", - сказал он. - А на что тебе?
- Да так, в книге вычитал.
- А-а, - сказал Фикус недоверчиво.
Тут надо объяснить одну вещь. Дело в том, что Кешке Прокушеву, по прозвищу Фикус, не давали покоя лавры знаменитых сыщиков - мистера Шерлока Холмса, мсье Мегрэ и майора Пронина. Вовсе он не хотел стать ни ботаником, ни дипломатом - это он говорил для маскировки. Он спал и видел себя хитроумным, решительным, опытным, смелым и сильным детективом, умеющим убивать из пистолета муху на лету, в совершенстве владеющим приемами бокса, самбо, дзю-до и каратэ и безошибочно раскрывающим самые запутанные преступления. И, конечно, он не оставил без внимания то, что Батурин на уроке с озадаченным видом нюхал, кусал и лизал какой-то подозрительный листок бумаги. И, конечно, ему до зарезу надо было узнать, в чем тут дело. И, конечно, когда Батурин спросил его про "симпатичные" чернила, он сразу смекнул, что это неспроста.
- А-а-а - повторил Иннокентий, - ну, если в книге, так там должно быть сказано, что за чернила.
"Ишь ты, хитрый какой!" - подумал Петр.
- И верно, - сказал он безразлично, - я до конца не дочитал.
И он пошел своей дорогой. Фикус раздосадованно хмыкнул.
- Но вообще-то, - сказал он в, мужественную спину Петра, - я могу тебе помочь.
Петр остановился.
- Слушай, - зашептал Фикус, - ты ведь знаешь, я умею хранить чужие тайны. Я же никому не рассказал, что ты с Орликовой…
- А в глаз-з-з-з? - яростно прошипел Батурин.
Фикус приосанился.
- А самбо? - возразил он.
- А по ушам? - спросил Батурин.
- А дзю-до? - опять возразил Фикус. - И потом, за что? Я же никому не сказал, что ты…
И в следующую секунду Батурин, как тигр, ринулся на Иннокентия, но, получив изумительную молниеносную подсечку, оказался на полу.
Разинув рты и окаменев от изумления, на это дело взирали В. Пискарев, В. Седых, Т. Бублянская. Извиваясь, Батурин пытался скинуть с себя "знаменитого сыщика", но это ему не удавалось.
- Ну, Фикус! Ну, Кешка! - пробормотал Васька Седых.
- Ага! - сказал Витенька Пискарев. - Ага!
- Да снимите вы его с него! - взмолилась Тася Бублянская. Ей совершенно невыносимо было смотреть на поверженного Петра Батурина.
Витюня с удовольствием погладил свой нос.
- Это честный бой, - сказал Васька Седых, осклабившись.
- Какой же честный, - возмутилась Тася, - когда он ему подножку дал.
- Много ты понимаешь, женщина, - надменно сказал Иннокентий, сидя верхом на мужественном Петре Батурине, - это прием японской…
Кончить фразу он не смог. Как вихрь, как ястреб, как кошка, налетела на него невесть откуда взявшаяся Наталья Орликова. Она мертвой хваткой вцепилась в Фикуса и сбросила его с П. Батурина. Глаза ее сверкали.
Вот эту-то величественную сцену и увидела вышедшая из своего кабинета завуч.