Невзирая на то, что Валентину приходилось уже несколько раз проплывать весь путь от стены к стене под водой, его дыхание выровнялось, стало неглубоким, приобрело ритм - сказывались дайверские навыки. Вальтер дышал через раз, сипел и задыхался, чувствовалось, что его силы на пределе. Прибывающая вода все так же крутила их в смертоносном вальсе. Шагровский прикинул расстояние до спасительного карниза - все еще далеко. Слишком далеко!
Вспыхнула молния, и потолок пещеры на мгновение превратился в купол планетария, Валентин не успел зажмуриться и на миг ослеп. Ударил гром, раскат чудовищной силы хлестнул по барабанным перепонкам. Новый бросок Шульце Шагровский скорее почувствовал, чем увидел или услышал. На этот раз пальцы немца скользнули по голове Валентина, но он успел нырнуть, оставляя врагу клок волос.
Долго так продолжаться не могло - это понимали оба. Через пять минут, десять, ну, от силы полчаса, в живых останется один из них. Тот, кто сумеет победить. Или тот, кому повезет. Течение снова волокло их по кругу, Шульце выжидал момент для атаки и пытался восстановить силы.
Самое время прикинуть шансы…
Иудея. Ершалаим
30 год н. э.
- Истории этой почти пять лет, - начал Иосиф, - и если рассказывать ее всю, то не хватит ни этой ночи, ни следующей, ни еще одной. Мы с пониманием относимся к бродячим проповедникам, поэтому Окунающий и его ученики могли чувствовать себя в безопасности. Ничего крамольного он не говорил, а его обряд очищения в воде - так иудею к микве не привыкать! Не вижу разницы, в чем смыть грехи. Вокруг него собралось немало людей, говорить он умел и не уставал это делать каждый день. Что плохого, если кто-то проповедует воздержание?
- Синедрион не видел в нем ничего опасного…
- До определенной поры - не видел. Беда всех проповедников в том, что они начинают считать себя умнее всех остальных.
- И даже вашего Бога?
Афраний намеренно сказал "вашего Бога", чтобы обозначить дистанцию. То, что мнения Иосифа и Пилата совпали, почему-то не наполняло его радостью.
- Некоторые думают так, - ответил га-Рамоти со всей серьезностью. - Но живут они недолго. Наш Бог (он тоже поставил акцент на слово "наш") безжалостен, Он не любит выскочек. Но Окунающий был не таким. Он был осторожен, умен, последователен и, что немаловажно, истинно верующ. Он не проповедовал ессейскую аскезу, но в чем-то зашел даже дальше, чем они. Нас он вполне устраивал, тем более что среди его учеников находились несколько преданных нам людей, и всякое его слово доходило до нас сразу же, как он его произносил…
Афраний не стал говорить, что среди учеников Иоханнана находились и его люди. Хотя, скорее всего, Иосиф об этом догадывался, если не знал наверняка.
- И, прежде всего, - сказал Бурр, - он был хорош тем, что проповедовал в Галилее.
Иосиф склонил в голову в знак согласия.
- Правда, этим был недоволен Ирод Антипа, но ты же знаешь, что заботы тетрарха не очень волнуют Синедрион.
Бурр позволил себе улыбнуться. Почти без иронии, дружелюбно, так, чтобы собеседник не обиделся и не закрылся, словно устричная раковина.
- Люди шли к Иоханнану, более того, его ученики, прошедшие обряд очищения водой, сами проповедовали на севере. Но среди них не было ни одного, чей талант был бы равен его таланту.
Га-Рамоти замолчал, словно обдумывая, что именно и как рассказать гостю.
- Не скажу, что это нас огорчало. Сильные личности редко терпят рядом с собой соперников. Скажу тебе, Афраний, что по-настоящему талантливые ученики обычно появляются только после смерти учителя.
- Или проявляются, - добавил Афраний.
И Иосиф снова кивнул.
- Когда нам сообщили, что в Капернауме появился новый проповедник, все подумали, что речь идет об одном из учеников Иоханнана, и мне далеко не сразу удалось разобраться, что к чему. Спустя некоторое время стало понятно, что между Иешуа и Окунающим нет ничего общего. Я не был уверен, что га-Ноцри не слышал проповеди Иоханнана, но легко уяснил, что Окунающий уж точно о проповедях Иешуа не знал ничего.
- Большая разница? - спросил Бурр.
- И тот, и другой опираются на Книгу, - пояснил га-Рамоти. - Но га-Ноцри воспитан фарисеями и говорит, как фарисей.
Снова легкая, как ночная тень, улыбка пробежала по лицу начальника тайной полиции. Вражда между фарисеями и саддукеями принимала самые причудливые формы, но до сих пор обходилась без насилия - все-таки, прежде всего это была война мировоззрений и лишь потом война людей. Но с каждым годом трещина между двумя партиями становилась все глубже и глубже, усугубляясь вмешательством канаим - фанатичных зелотов, жесткой позицией наместника и кинжалами не знающих сомнений сикариев. Рано или поздно, в этом Афраний был уверен, трагедии не миновать. Примеры истории доказывали, что неумение лидеров договариваться раскалывало страну так же легко, как вода и ночной холод раскалывают каменные глыбы в пустыне, и приводило к кровопролитным гражданским войнам. Если же партии не умели договориться и перед лицом вражеского вторжения, то речь шла не о войне, а о тотальном уничтожении. Врагу, в общем-то, плевать на то, кто и к какой партии принадлежит, чьи интересы защищает и из-за какой именно закавыки в Священных Книгах разгорелся спор. Тех, кто не умеет отбросить мелочи и сосредоточиться на главном, неминуемо ждет поражение. То, что иудеи рано или поздно проиграют, Бурра не волновало, более того, наверное, он был бы рад их полному и окончательному проигрышу - слишком уж хлопотную должность занимал. Но, зная удивительную способность этого народа выживать, несмотря на внешние обстоятельства, Афраний часто задумывался над тем, какую форму примет чудесное спасение на этот раз.
- Когда слухи о проповедях, которые читал га-Ноцри, стали беспокоить нас - слишком уж много народа их слушало - в Капернаум отправился Никодим. У него там родственники и все выглядело достаточно естественно. Мы не хотели беспокоить народ, поэтому Никодим приехал сам, без сопровождения, послушал проповеди и даже поговорил с Иешуа…
Афраний, на самом деле давно знакомый с подробностями сей беседы, внимательно слушал собеседника. "Умение услышать сказанное - половина победы" - эту мудрость начальник тайной полиции постиг на собственном опыте, можно даже сказать, на собственной шкуре.
- Именно Никодим, по возвращении из Капернаума, убедил Малый Синедрион в безобидности Иешуа…
- Могу ли я спросить, Иосиф? Когда ты говоришь, что Га-Ноцри безобиден, что именно ты имеешь в виду? Что его проповеди плохи? Так - нет! Я слышал, что люди ходят за ним, как стадо за вожаком. Для кого он не представляет опасности? Для вас? Или для Рима? Видишь ли, очень часто эти два понятия не совпадают…
Га-Рамоти задумчиво почесал висок и, взмахнув рукой, отогнал кружившего возле лица ночного мотылька.
- Сложный вопрос, друг мой, - произнес он, растягивая слова. - Очень сложный. Любой проповедник имеет власть над людьми. Нет разницы, какого народа эти люди - самаряне, римляне, идумейцы или греки. Люди любят, когда с ними говорят, люди любят, когда им обещают. Все люди, Афраний. Вот скажи мне, любят ли самаряне иудеев?
- Самаряне никого не любят, - сказал Афраний и снова хлебнул вина. - Справедливости ради замечу - и самарян не любит никто.
- Так повелось, - подтвердил Иосиф, не сводя с собеседника умных темных глаз. - Но самаряне слушают проповеди Иешуа и готовы идти за ним. А любят ли греки иудеев?
- Как собаки - кошек! - рассмеялся Бурр.
- Га-Ноцри обращается к грекам, и греки слушают его. Никодим видел на его проповедях римских солдат…
- И даже те слушали… - усмехаясь, продолжил начальник тайной полиции за собеседника.
- Да, - подтвердил тот серьёзно. - Слушали. Он не только несет иудеям иудейский Закон, как делали все до него. Ему все равно - гой перед ним или праведник, никогда в жизни не нарушивший ни одного запрета! Он говорит о вещах, которые раньше волновали только философов и, что удивительно, простой народ его понимает. Что есть наша Книга, Афраний? С твоей точки зрения?
"С точки зрения чужака", подумал Бурр про себя.
Он пожал плечами.
- Я далек от религии, Иосиф, мне тяжело судить о Торе…
- Но ты читал ее, - заметил га-Рамоти спокойно. - Возможно, что ты и не понял многого, но Книга оказала на тебя влияние, Афраний, хотя ты будешь это отрицать. В чем суть нашего учения, если не пытаться объяснить букву? Не делай другим то, что не хотел бы, чтобы сделали тебе! Вот и все, что сказано в Книге…
- Я благодарен тебе за разъяснение, Иосиф, но какое это имеет отношение ко мне? Разве я не делал другим зло? Это моя работа - делать зло тем, кто хочет зла Риму! Я для того поставлен сюда властью императора, и горе тому, кто думает иначе! Спроси у мертвых, Иосиф! Спроси у тех, кого убили по моему приказу - жестокий ли я человек? И они ответят тебе, если смогут! Мои боги не осудят меня за то, что я помогаю моей стране быть великой. А твоему Богу до меня нет дела - ведь я не верю в него!
- Ты жестокий человек, Бурр, многие считают тебя таковым, - пояснил га-Рамоти все тем же серьёзным тоном. - Многие считают, что ты более жесток, чем прокуратор, и именно твоя железная рука правит Ершалаимом. Это потому, что Пилата видят здесь только по большим праздникам, а с тобой сталкиваются каждый день. Но я знаю - это не так. Твою жестокость я все же готов понять - ты режешь, как врач, удаляющий больные ткани. Ты убиваешь, когда это необходимо, но не наслаждаешься этим. Исполняя долг, ты просто делаешь, что должно, но не ненавидишь. Пилат - ненавидит. Ты не иудей, Афраний, ты такой же гой, но понимаешь, что такое НЕОБХОДИМОЕ зло. Возможно, что я не прав, но мне кажется - жизнь здесь сделала тебя таким.
- У необходимого зла широкие рамки и много лиц, - сказал Афраний. - Мне льстит, что ты думаешь обо мне так, га-Рамоти, но вдруг ты ошибаешься?
- А вдруг ты ошибаешься, Афраний? - спросил Иосиф мягко. - Ведь Богу нет дела до того, веришь ты в него или нет. Он правит миром. Он делает нас такими, какие мы есть. Всех. И тех, кто верит. И тех, кто не верит. И тебя в том числе. Знаешь, почему га-Ноцри, иудея из школы фарисеев, слушают и греки, и римляне, и самаряне с иудумейцами? Почему его проповеди собирают столько слушателей? Потому, что он говорит с людьми не на языке священников-кохэнов, а на их собственном языке. Он рассказывает им притчи о борьбе добра и зла, о том, что в мире слишком часто тьма стала побеждать свет, что Эдем и огненная Геена не вне, а внутри самого человека. В нем нет огня, который горел в Окунающем, но в нем есть свет. Огонь привлекает людей быстрее - он ярок, неукротим и страшен для врагов, но в нем сгорают и враги, и друзья, и сильные, и слабые. Насытившись, огонь гаснет, а свет… Свет - он может гореть долго, многие годы…
Афраний посмотрел на горящие по стенам лампы, на кружащих у пламени мотыльков и мошек, то и дело вспыхивающих искорками в тот момент, как нежный, колеблющийся от сквознячка свет поджигал им крылья и они падали вниз, на стол… А из темноты, из прохладной ершалаимской ночи все летели и летели новые ночные твари, обманутые ласковым теплом и обреченные умереть, едва заметно вспыхнув.
- Значит, в человеке, который пытался силой захватить Храм, есть свет? - спросил Бурр негромко. - И это говорит мне член Синедриона, один из учителей Израиля?
- Ты пришел ко мне услышать правду, не так ли, Афраний? И еще - решить, как именно ты будешь действовать? Определить меру НЕОБХОДИМОГО зла?
Их взгляды встретились.
- Пусть так, - сказал Бурр, не отводя глаз. - Откровенность за откровенность. Я действительно пришел к тебе, чтобы понять, как и что делать дальше, и от нашей с тобой беседы зависит многое. Нами арестованы Дисмас, Гестас и Вар-раван. Они иудеи, все состоят в организации сикариев, вина их доказана, и они будут казнены на праздник. Есть еще один человек, которого кое-кто из твоих соплеменников хотел бы увидеть на кресте, но - вот незадача! - казнить в этом городе можно только по приказу прокуратора! А мы, на настоящий момент, не видим в этом человеке опасности для власти Рима.
- Ну, конечно же… И ты хочешь, чтобы я донес на единоверца? Дал прокуратору основание?
- Я бы не пришел к тебе с этим, Иосиф, - произнес Афраний устало.
Глава 12
Иудея. Окрестности Ершалаима
30 год н. э.
Эта ночь была третьей, которую Иешуа проводил на Елеонской горе. И все ночи он провел в жарких молитвах, обращаясь к Всемогущему за помощью. Три ночи без сна. Три ночи без ответа.
На этот раз мы были рядом с ним. Мириам, Кифа и я - он сам позвал нас с собой, хоть до этого просто исчезал из дома Иова, никому не говоря ни слова.
Стараясь не мешать Иешуа, мы с Шимоном разыскали сухой хворост - благо в старом саду всегда полно отсохших ветвей, и Кифа вынес их на открытое место, где старые оливы расступались. Мириам присела на большой круглый камень, похожий на лоб погребенного сказочного великана, а я, сложив у ее ног некое подобие очага из обломков скал, высек кресалом пламя и разжег костер.
Лунный свет разгонял выползающий из межгорий туман, смешивал его с тенями, и над влажными от капелек влаги камнями ползли белесые, разорванные в клочья языки редеющего пара. Ползли - и тут же растворялись, превращаясь в ничто.
Га-Ноцри молился долго.
Мириам сидела на камне, охватив колени, и смотрела то на согбенную спину Иешуа, то на тлеющие у ног угольки. Тени, лежащие под глазами, делали ее старше, и я невольно вспомнил, что не знаю, сколько ей в действительности лет. Лицо Мириам всегда было изменчиво - она могла казаться красавицей и тут же, буквально через несколько мгновений, выглядеть совсем иначе, всего лишь сменив улыбку на раздражение. Сегодня она была хороша, несмотря на усталость. Кожа ее словно светилась изнутри, пламя положило на ее щеки нежный румянец, наполнило искорками темные, необычного разреза глаза, но взгляд ее, полный нежности и заботы, был, скорее, взглядом матери Иешуа, чем его подруги. Так глядят на сына, о судьбе которого волнуются. Так глядят на ребенка, готового совершить безрассудство - с тревогой и любовью.
В моей жизни - и до, и после той ночи - было много женщин. Они смотрели на меня по-разному: со страстью, с гневом, с презрением, с радостью, с надеждой, но память моя сохранила только лишь один взгляд, подобный взгляду Мириам на га-Ноцри. Так смотрела на меня мать у ворот нашего александрийского дома в ту минуту, когда я покидал его навсегда.
Когда луна, висевшая на небе огромным золотым блюдом, начала скатываться вниз, Иешуа прервал свою страстную беседу с Богом и подошел к нам. Мириам, сидевшая почти неподвижно, сразу ожила, лицо ее разгладилось, вновь помолодело. Окончательно прогнал тяжелую дрему Кифа, а га-Ноцри сел между нами и внимательно, словно впервые увидев, ощупал всех троих взглядом.
- Я не случайно позвал вас с собой, - сказал он слегка хрипловатым голосом. - Ты, Мириам, моя половина, моя любовь, моя женщина и любимая ученица.
Он протянул свою тонкопалую хрупкую руку и коснулся ее кисти легким, невероятно нежным движением.
Потом он посмотрел на Кифу. Тот насупился и был не в силах скрыть ревность, одолевавшую его при виде чувств, которые Иешуа выказывал Мириам.
- И ты, Шимон, близкий мне человек, с самого начала шел со мною рядом, разделяя со мной и невзгоды, и радости пути. Мой защитник и опора. Камень, на который я могу опереться.
Он перевел взгляд на меня. Глаза его были печальны и, посмотрев в них, я вдруг почувствовал огромное желание заплакать.
Я ощутил…
Клянусь вам именем Яхве, в которого я верил тогда! Хотите, я принесу клятву именем Иешуа, в которого тогда никто не верил!?
В эту минуту я ощутил его судьбу. Почувствовал ее, как собственную - со всей болью, неизбежностью и страхом скорой смерти. Не слушайте тех, кто говорит вам, что га-Ноцри хотел умереть! Он не хотел этого! Он не хотел ничего, кроме победы! Не своей личной победы, а победы Неназываемого над коварным и сильным врагом - Римом! Он не хотел умереть, но был готов к этому.
Поверьте, потому что это правда.
- И ты, Иегуда, - сказал он негромко, обращаясь ко мне в последнюю очередь. - Ты, человек, понимающий меня лучше брата, человек, которому я доверяю во всем. Пусть ты пришел позже всех, но стал одним из первых в сердце моем. Пусть то, что я скажу вам сейчас, останется между нами. Скажите, готовы ли вы трое сохранить тайну, что бы ни произошло? Навсегда?
Мы переглянулись.
Я был готов выполнить любую просьбу га-Ноцри, я доверял ему и, хоть и не любил давать обещания, не понимая сути, все-таки кивнул. Шимон и Мириам тоже дали согласие.
- Клянусь, - сказал я.
- Клянусь…
- Клянусь…
- Я принимаю вашу клятву, - Иешуа прижал руки к сердцу, словно обнял кого-то невидимого. Черты его заострились от усталости и лицо приобрело неожиданно трагичное выражение. - Что бы ни произошло - вы дали слово молчать. Вы можете обсуждать все, что угодно между собой, но остальные останутся в неведении.
Он перевел дух и выдавил из себя угловатые, твердые, царапающие горло слова.
- Кифа, Иегуда! Завтра один из вас должен предать меня первосвященникам и римской страже… И не просто предать, а предать открыто, чтобы каждый в Ершалаиме знал имя изменника.
- Предать тебя, равви? - Шимон смотрел на учителя так, будто впервые его видел.
- Что ты говоришь, Иешуа? - спросила Мириам растерянно. - Зачем им делать такое?
Я ничего не сказал.
Я был почти уверен в том, что знаю все, что он скажет дальше. Но я недооценивал своего друга и учителя.
- Это наш единственный шанс исполнить пророчества, - произнес га-Ноцри так мягко, словно говорил с засыпающим ребенком.
Голос его, которым он с легкостью управлял толпой, сейчас был едва слышен, но мы с жадностью ловили каждое его слово.
- Другого шанса нет и не будет. Если завтра слова Захарии не сбудутся, если вера моя не приведет наш народ к свободе, то, может быть, мое пленение заставит подняться равнодушных? Может быть, они восстанут, чтобы спасти человека, который идет на смерть ради них? Мы слишком близки к поражению! Я надеялся, что каждый день будет давать нам новых сторонников, а на самом деле только терял тех, кто встречал меня у Овечьих ворот в первые минуты. Я думал, что в Храме люди сплотятся вокруг меня, помогут мне изгнать торговцев и это будет началом бунта, началом освобождения! Но и этого не случилось. Людям не хочется ничего менять. А те, кто хочет перемен…
Он вздохнул и зябко повел плечами.