Главное - не потерять самообладания! Жизнь длинная, и портить отношения с этим римлянином не стоило. Еще наступит время… Наступит время…
Раб первосвященника Иудеи поднял свои черные, блестящие, как спина скарабея, глаза на начальника тайной службы прокуратора Иудеи.
- Зачем тебе, чтобы я ел, Афраний? И зачем тебе травить меня ядом? Как такая мысль может посетить мою голову? Разве мы не друзья? Разве наша дружба не помогает нам обоим быть нужными для наших хозяев? Зачем же рубить плодоносящую пальму, Бурр?
А разве мы друзья, Малх? - подумал римлянин и, пользуясь тем, что лица его никто не видит, насмешливо дернул бровью.
- Мне показалось, что ты раздражен, Малх… - вкрадчиво ответил он вслух, не меняя позы. - Что ты чем-то напуган… А поесть я предложил тебе, потому что за едой человек успокаивается. Ты слишком зол сейчас, а когда человек зол, он плохо слышит. Мне надо, чтобы ты хорошо расслышал то, что я тебе скажу. Передай своему хозяину следующее. Несколько перевернутых столов менял - это не бунт. Десяток выбитых зубов и рубцы от плети пойдут на пользу его разжиревшей страже. И ради вашего же Бога, да поставьте вы менял на площади, за стеной, и тогда никто не назовет ваш Храм лавкой!
Малх невольно показал зубы - так скалится недовольный пес. Синеватые губы разъехались, обнажая неровные, желтоватые, но все еще крепкие резцы и сломанный клык справа. Вот только рычания Афраний не услышал.
Начальник тайной стражи поднял руку, обратив ладонь к собеседнику, останавливая несказанные Малхом слова.
- Не говори того, о чем потом придется жалеть, дослушай меня до конца. Если бы то, что делает этот галилеянин и его люди, хоть отдаленно напоминало бунт, мы бы давно вмешались. Мы никогда не боимся испачкаться, Малх, но пачкаемся исключительно своим дерьмом, а не чужим, и таскать угли из костра моими руками ни у Каиафы, ни у Ханнана не выйдет. Галилеянин - иудей, Храм - иудейский, все, что вчера утром там случилось - это ваши иудейские дела и римлянам нечего там делать. Вот если люди этого вашего машиаха убьют кого-то, или станут замышлять против Цезаря или прокуратора - тогда зови! Я приду.
Раб первосвященника ничего не сказал в ответ, а, усевшись, взял с тарелки засахаренную в меду фигу и принялся ее жевать с таким выражением лица, как будто бы важнее этого занятия в мире ничего не было. Афраний же, закончив, тоже хранил молчание, и в маленьком садике вдруг стал слышен назойливый городской шум, падение капель воды в каменную купель у источника и даже жужжание мух у отхожего места.
Закончив есть, Малх поднялся, слизнул мед с пальцев и омыл руки в прохладной воде. Лицо его уже не выражало ни гнева, ни раздражения.
- А ты прав, Афраний, - произнес он, потирая влажные кисти. - Еда успокаивает. Не располнеть бы…
Афраний едва слышно хмыкнул, но Малх легко представил себе, как презрительная улыбка кривит тонкие губы римлянина в спасительной тени капюшона.
- Я понял твой ответ. Значит, только бунт? Злоумышление против Цезаря Тиберия? Да продлит Яхве его годы!
- Да, - кивнул Афраний.
- Удобная вещь - бунт, не так ли, Афраний? Прокуратор любит, когда в Ершалаиме начинаются волнения. Нет ничего лучше, чем ловить рыбу в мутной воде. Каждый раз, когда на камни Ершалаима проливается кровь, прокуратор становится богаче и сильнее. Сильнее, потому что сам Цезарь знает о том, как Пилат печется о его провинции и, чем больше евреев будет убито, тем большую заботу прокуратор проявил об укреплении власти. А почему после волнений он становится богаче?.. Ты и сам это знаешь, господин префект! Не думаю, что мы порадуем прокуратора новым бунтом.
- Мне тоже кажется, что так будет лучше, - обронил Афраний, никак не показывая своего отношения к произнесенным собеседником словам.
Конечно, их можно было толковать по-разному, но раз никто третий их не слышал…
Афраний знал слишком много для того, чтобы верить в бескорыстность власти.
Власть - это самый короткий путь к богатству, а богатство, как известно, самый короткий путь к власти - и одно никак не может обходиться без другого. Сам начальник тайной службы был небедным человеком, но настоящим достоянием его за многие годы стало то, что все здешние тайны, интриги и заговоры вращались вокруг него - это ощущение стоило любых денег, и он не задумывался над тем, сколько тысяч сестерциев отправлено в Рим. Будет время сосчитать нажитое - путь к дому из Кейсарии Стратоновой занимал несколько недель при спокойном море и попутных ветрах. Никто и никогда не приходит на государственную службу без намерения сделать лучше свою собственную жизнь. Кто-то делал ее лучше преданным служением - терпеливо ожидая, когда хозяин бросит верному слуге сытную мозговую кость. А кто-то не хотел ждать милостей господина и брал все сам. И те, и другие считали себя правыми, более того - государство тоже было не в претензии: главное, чтобы корабли с зерном, маслом и пальмовыми плодами регулярно отплывали к берегам Империи. И они отплывали. И Риму было глубоко плевать, кто и как умер в далекой Иудее. Умер и умер, нет ничего удивительного - люди обыкновенно умирают. А наместник провинции всегда уходит с поста богаче, чем был до вступления в должность, и дело вовсе не в жаловании.
Приятно это или неприятно - сириец говорил правду. И кому, как не начальнику тайной службы, было это знать?
- Иди первым, - сказал Афраний.
- Хорошо, - согласился Малх, вставая. - Спасибо за еду. И за беседу, господин префект.
Он подошел к калитке, отодвинул засов и исчез за дверью - даже спина его излучала ненависть. Чтобы почувствовать это, у Афрания не было необходимости смотреть Малху в лицо.
Ну, что ж…
Так даже лучше. Интересно, расскажет ли Малх Каиафе или Ханнану о том, что префект с самого начала разгадал их игру?
Афраний откинул на плечи капюшон и с удовольствием освежил лицо водой. Плащ давал ему преимущества, но, видит Юпитер, как же под ним жарко!
На месте Малха он бы ничего не сказал господину. Просто сделал бы выводы из открывшегося и постарался найти с начальником тайной стражи общий язык. Единственный выход из создавшейся ситуации - служить двум господам, да так, чтобы один не знал о существовании второго. На этом Афраний построил свой расчет и, если он не ошибся в Малхе (а Афраний неплохо разбирался в людях, положение обязывало!), то сириец сделает именно так! А если не сделает? Что ж… Тем хуже для него. Каиафа - не самый добрый человек и умеет делать жесткие шаги. За неверный ход Малх может поплатиться значительной частью своей власти и влияния, а власть и влияние для раба, пусть даже раба самого первосвященника Иудеи, значат больше, чем для любого другого человека. Потому что его влияние - это его свобода, его жизнь!
Афраний усмехнулся и снова уселся в тени у стены.
В переулке неподалеку пронзительно закричал осёл, и от его рева в голубое раскаленное небо поднялась стая шумных короткокрылых голубей. Солнце карабкалось к зениту, и город тяжело дышал под его беспощадными лучами.
Жаркий в этом году выдался нисан, подумал начальник тайной стражи при прокураторе Иудеи, что же будет летом?
Он прикрыл глаза и принялся считать в уме до трехсот. Выходить на улицу раньше было бы неразумно. Афраний умел ждать, да и спешить, в общем-то, было некуда.
До следующей встречи оставалось достаточно времени.
Глава 9
Израиль. Иудейская пустыня
Наши дни
Если ориентироваться по карте на экране GPS, то другой дороги у профессора не было.
Вальтер-Карл еще раз просмотрел изображение, меняя масштаб.
Он вел свой небольшой отряд всю ночь, сделав только один короткий перерыв на еду получасовый сон. На сравнительно ровных участках Вальтер переходил на бег. Приходилось двигаться, не прикрывая свет налобных фонарей - слишком резкие перепады освещенности мешали рассмотреть дорогу.
Шульце чувствовал себя ходячей мишенью, которой для удобства стрелка на лоб привязали лампочку, и более всего боялся выскочить на засаду. Судя по сноровке старика-археолога, ему завалить преследователей при таком раскладе будет в удовольствие! Каждый новый поворот тропы, каждое ущелье, в которое Карл вбегал впереди отряда, могли нести смерть - Шульце это знал, но даже инстинкт самосохранения не мог его остановить. Так несется за подраненным кабаном охотничий пес - забыв обо всем, кроме сладкого запаха добычи.
Морис тоже выдержал гонку. Выглядел он, если честно - краше в гроб кладут, тут сказывалось отсутствие тренировок, привычка к сытой жизни и комфорту. Молотить пятками по камням пустыни - это не на "Мерседесе" ездить, но навыки у французика все-таки остались! Вот он сидит под скалой и дышит со свистом, как через порванную мембрану. Но добежал ведь!
Шульце высунулся из-за рыжей каменной глыбы и огляделся вокруг.
Через линзы бинокля серый предрассветный полумрак виделся гуще, чем был на самом деле. Немцу казалось, что в воздухе, помимо утренней дымки, висит какая-то красноватая взвесь, но для того, чтобы понять, как и насколько изменились цвета, было еще слишком темно. И дышалось почему-то тяжело, слишком тяжело для столь раннего часа.
Местность вокруг была исполосована разломами, ущельями и проходами, словно окружающий пейзаж был делом рук гиганта-безумца с ятаганом в руке, а не природных сил. Основная часть ущелья протянулась с запада на восток - огромная промоина неправильной формы более километра длиной. Боковые его стены, достигавшие иногда и стометровой высоты, были иссечены небольшими руслами, впадающими в основное в направлении с севера и юга.
Когда-то (другое объяснение было просто невозможно подобрать!) среди этих скал пробивал себе дорогу бурный поток - именно его усилия прорезали в горном массиве ущелье. Потом стена воды столкнулась с каменной стеной и брызнула в стороны, рассекая на части мелкие препятствия. Или наоборот - мелкие стремительные ручьи, искромсавшие скалы на части, слились на этом месте в единое русло и вся эта масса воды двинулась на восток, к Мертвому морю.
Шульце никогда не мог похвастать академическим образованием, но и совсем уж неучем тоже не был, и, хотя базальт от гранита не отличал, но знал, что великое оледенение до этих мест не дошло и многочисленные порезы в скалах сделаны не льдом - их прогрызла вода. Интересно, сколько тысяч лет ей понадобилось, чтобы исполнить эту работу?
Старик со своим выводком выйдет сюда. Если он не повернул назад, конечно - даже думать о такой возможности было для Шульце мучительно. Он едва не заскрежетал зубами!
Не повернул! Не повернул! Он обязательно появится! Вот с минуты на минуту появится солнце и вместе с ним…
Из-за спины Вальтера-Карла снова пахнуло горячим - словно кто-то сзади открыл дверцу огромной духовки. Охнул и сдавленно выругался Морис.
Что за черт?! Шульце обернулся, ожидая увидеть что угодно, но не …
Поверх скал на них двигалась волна, но не воды, нет! Верхушка волны клубилась, и только в этом месте можно было рассмотреть, что летящая на них масса не черна, а имеет темно-красный цвет…
Мелкие пылинки радостно заплясали в воздухе, низкое гудение заполнило все вокруг, скалы потеряли очертания, расплылись, казалось, вокруг них зароились сотни тысяч маленьких мух.
Это же…
- Хамсин! - взревел Ренье, и в тот же момент земля под их ногами дрогнула.
Пылевой вал рухнул в ущелье, накрыв его от края до края, и покатился с визгом, натыкаясь на скалы, заполняя каждую ложбинку, каждую выемку… Красно-черно-желтая взвесь поглотила все вокруг, словно вода, затопившая отсеки тонущей подводной лодки. Она билась о камни, образуя валы, вихри, пылевороты, лишая Карла Шульце и оставшихся бойцов из его легиона возможности видеть, слышать, целенаправленно двигаться и даже дышать.
* * *
Хамсин, накрывший легионеров, ударил по профессору и его спутникам спустя несколько секунд.
Они уже выходили на открытое пространство после утомительного бега по каменным лабиринтам, когда стена раскаленного воздуха, смешанного с пылью, буквально смела их с тропы с неправдоподобной легкостью. Рувим и Арин удержались на ногах, а Валентина ветер опрокинул и даже протащил несколько метров, словно ручей унёс перевернутого на спину жука. После нескольких попыток Шагровский всё-таки неуклюже встал на колени и, цепляясь за камни, поднялся, пряча лицо от набегающего воздушно-песчаного потока. За считанные секунды его рот наполнился сухой пустынной пылью и песком, а слюна высохла едва ли не с шипением, как плевок на раскаленной плите.
- Держись за меня, - крикнул ему в ухо дядя, - закрой рот тканью!
Сказать было проще, чем сделать!
Шагровский ощутил, как на его локте сомкнулись пальцы профессора, и Кац безо всяких церемоний потащил родственника куда-то в красно-чёрную круговерть. Оставалось только безоговорочно подчиняться - возможности сориентироваться не было, ни одно из пяти чувств не работало. Хотя нет - нестерпимую жару Шагровский ощущал каждой клеточкой тела! И еще песок - на такой скорости он хлестал по коже стеклянной крошкой, буквально снимая с открытых частей живую плоть!
Валентин ждал обещанного Рувимом ливня, а попал на жаровню к пустынным духам - во всяком случае, на первый взгляд местный ад должен был выглядеть именно так!
На Шагровском были остатки рубашки, которую они с Арин разодрали на перевязку еще позапрошлой ночью, да старая галабея с бедуинского плеча - ветхая и грязная. Он не сразу сообразил, что дядя тычет ему какую-то тряпку - половину своей куфии. Для нужного эффекта ткань хорошо было бы обильно смочить, но для этого следовало найти место, где их бы не сдуло и не занесло песком, пока они льют воду из фляги, так что пришлось обойтись так - всухую. Воздух был горячим, настолько горячим, что Валентину казалось - стальные части пистолета-пулемета обжигают ему ладони. Глаза, забитые землей, не хотели открываться, песок под веками со скрежетом царапал роговицу.
- Держись! - прохрипел рядом дядя.
Шагровский ощутил, что с другой стороны его подхватывает Арин и, уже не делая попыток осмотреться, позволил спутникам волочь его прочь, под прикрытие скального выступа - ему оставалось лишь передвигать ноги и не мешать.
Только забившись в щель, как перепуганные мыши, и накрыв головы дядиной галабеей, все трое смогли перевести дух и откашлять землю из горла. Несколько глотков воды из горячей фляги вернули Шагровскому способность говорить, он даже потратил пару граммов драгоценной жидкости, чтобы промыть глаза, иначе веки было не разлепить. Вокруг бушевала песчаная буря, и хотя здесь, в узком месте, скорость ветра вырастала, зато скалы прикрывали от прямого давления ветра. Стремительный воздушный поток со свистом несся по каменному коридору на расстоянии вытянутой руки. Казалось, достаточно сделать шаг и остановиться уже не удастся - клубящаяся стена поглотит тело, понесет его, словно лист бумаги, ударяя о скалы. Было страшно. Шагровский поймал себя на том, что вжимается в стену за спиной так, что острые сколы породы царапают раздраженную потом кожу.
- Это надолго? - прохрипел он.
- Неизвестно, - отозвалась Арин чужим, грубым голосом, настолько не похожим по тембру на ее обычную речь, что Шагровский не сразу понял, что эти звуки издает именно она. - Может быть, час, может два. Или день-два…
- Не пугай мне племянника! - дядя скрипел, как плохо смазанная ось. - Не больше суток, Валентин! Я думаю - пару часов! Или меньше. Вы слышали грохот? И зарницы ночью были… Будет гроза и сильный дождь! Будет суфа!
Само слово "дождь" сейчас звучало, как издевательство. Трудно было представить что-то более невероятное в царившем вокруг песчаном кошмаре.
- Мы не успеем выбраться наверх, - продолжил Кац.
Он вжимал голову в плечи, силясь спрятать рот от весело пляшущего перед самым лицом вихря из пылевой взвеси.
- Одно радует: сейчас они нас не найдут.
* * *
Дядя Рувим не ошибался - найти их в тот момент, когда не видно пальцев вытянутой вперед руки, было невозможно. Но он предполагал, что между его маленьким отрядом и преследователями как минимум пара километров. На самом деле, профессора Каца и Карла в этот момент разделяло не более сотни метров, и если бы вокруг не бушевала пыльная буря, они бы могли слышать друг друга, ведь Шульце тоже приходилось кричать, чтобы его слова разобрали спутники.
Легионеры находились в куда худших условиях, чем те, кого они ждали в засаде. Если Рувим легко увел своих подопечных под защиту скал, то Карл этого сделать не мог - валуны, за которыми они расположились, не укрывали от ураганного ветра, а до места, где каменные стены смыкались, надо было еще добраться. Пришлось забиваться в щели, как тараканам, держась поближе друг к другу, чтобы не потеряться в сумасшедшей круговерти.
Шульце, до того ни разу не побывавший в такой передряге, чувствовал себя ужасно. У него разом отобрали зрение, слух и возможность передвигаться. Он кожей ощущал, что враг неподалеку, но был бессилен изменить хоть что-нибудь - закрывая пересохший рот рукавом, он мучительно перхал и пытался откашляться, но из этого ничего не получалось: на языке и за губами накапливалась омерзительная на вкус взвесь, хрусткая и сухая.
- Никому не отходить! - хрипло прокаркал он, задыхаясь. - Ждем, пока стихнет!
- Какого хрена! - отозвался Ренье. Ему было явно плевать на субординацию. - Это может быть и на несколько дней, командир! Надо выбираться! Заматываем морды и ползем хоть раком отсюда! Мы все тут до завтра сдохнем!
- А куда ползти, ты знаешь!? - проорал Морис (его Карл видел как силуэт, и голос его мог разобрать только потому, что у француза теперь были противные визгливые интонации, хорошо слышимые в шуме ветра: от пересыхания в горле у него свистело, остальные же, наоборот, хрипели, словно пробитые динамики старого радиоприемника).
- Пока - туда, откуда пришли! - легионер взмахнул рукой, указывая куда-то во мглу, себе за спину. - Там можно найти укрытие от ветра и пересидеть. У нас воды - всего по фляге! Если не спрячемся - нам конец!
Ползти туда, откуда пришли, означало отказаться от мысли догнать профессора. Догнать прямо сейчас, сегодня и сломать его, свернуть ему шею… Этого Шульце допустить не мог. Оставаться в засаде?.. Ренье был прав. Это не выход. Сдохнуть здесь - это дать Кацу уйти безнаказанным. Ну, уж нет!
На принятие решения ушли доли секунды, все-таки недаром Вальтер-Карл столько лет руководил своим легионом. Возможно, немец не был Спинозой, но своим солдатам он всегда казался Наполеоном.
- Взять друг друга за пояса! Не отпускать! Идем вперед!
Никто ничего не сказал. Наверное, потому, что никакой разницы между "вперёд" и "назад" в настоящий момент не существовало - главное было уйти с места, где они находились. Но никто и не сдвинулся с места - встать и подставить себя под сокрушительные порывы, требовало решимости. Или предводителя.