Каким он был, Юрий Гагарин, первый космонавт планеты? Как и где прошло его детство? Как и где он учился? Как стал космонавтом? Об этом написал Юрий Нагибин (1920–1994) в своей книге " Рассказы о Гагарине ".
Содержание:
-
В ШКОЛУ 1
-
ЖИЛИЩА БОГАТЫРЕЙ 1
-
ХОЛМИК ПОСРЕДИ ДЕРЕВНИ 3
-
ЮРИНА ВОИНА 3
-
СТАРАЯ ВЕТЛА 5
-
СНОВА ЗА УЧЁБУ 6
-
БУЯНКА 6
-
В БЕСКРАЙНЕМ НЕБЕ 6
-
ВОРОТА В НЕБО 8
-
ЗВЕЗДЫ 8
-
УРОК АНАТОМИИ 8
-
ГИБЕЛЬ ДЕРГУНОВА 9
-
В СУРДОКАМЕРЕ 9
-
ФОРЕЛЬ 9
-
О ЧЕМ ДУМАЛ ГЕРОЙ 10
-
В ТЕ ПОСЛЕДНИЕ МГНОВЕНИЯ 10
-
ФОТОГРАФИЯ 11
-
ДЕНЬ С ГЕРМАНОМ ТИТОВЫМ, - ИЛИ ЕЩЕ РАЗ ОБ УЛЫБКЕ ГАГАРИНА 11
-
Примечания 12
Юрий Нагибин
Рассказы о Гагарине
В ШКОЛУ
Война пришла на Смоленщину. В большом селе Клушино, что под городом Гжатском, решили эвакуировать колхозное стадо. "Эвакуировать" - было новое и трудное слово, которое никому не удавалось произнести, "вкуировать" - говорили со вздохом. И всё-таки первый школьный день клушинцы обставляли торжественно. Какое бы ни свирепствовало лихо, этот день должен был остаться в памяти новобранцев учёбы добром и светом. Школу украсили зелёными ветками и написанными мелом лозунгами, ребят докрасна намыли в баньках, одели во всё новое.
Анна Тимофеевна с особой теплотой вспоминает, как снаряжала сына в школу. Она напекла ему толстых ржаных блинов и, завернув в газету, уложила вместе с тетрадками и учебниками в самодельный, обтянутый козелком ранец. Дом Гагариных находился далеко от школы, в другом конце длиннющей, с заворотом, деревенской улицы, и Юре даже на большой перемене не поспеть к домашнему обеду. Намытый, наутюженный, с расчёсанной волосок к волоску головой, он то и дело спрашивал мать:
- Ты всё положила?
- Всё, всё, сынок. Надевай-ка свою амуницию.
От волнения он никак не мог попасть в лямки ранца. Анна Тимофеевна взяла сыновью руку, такую тоненькую, хрупкую, что у неё сердце испуганно захолонуло от любви и жалости, и просунула в ременную петлю.
Юра нахлобучил фуражку и решительно шагнул за дверь.
- Не балуйся, сынок, слушайся учителей, - сказала она вдогонку.
Анна Тимофеевна вышла на улицу. Школу отсюда не видать, скрыта за церковью и погостом. На стенах церкви, кладбищенской ограде и крыльце соседствующего с храмом сельсовета наклеены плакаты войны. Анна Тимофеевна помнила их наизусть: "Смерть немецким оккупантам!", "Родина-мать зовёт!", "Будь героем!", "Ни шагу назад!". По другую руку, за околицей, с десяток деревенских жителей призывного возраста под командой ветерана-инвалида занимались шагистикой и разучиванием ружейных приёмов. Боевого оружия в наличии не имелось, кроме учебной винтовки с просверлённым во избежание выстрела патронником, и ратники обходились гладко обструганными палками. Трудно верилось, что это клушинское воинство сумеет остановить вооружённого до зубов неприятеля.
Прихрамывая, подошёл Алексей Иванович. Его костистое лицо притемнилось.
- Не берут, чтоб им повылазило! - проговорил в сердцах. - Как сруб сгонять, так Гагарин, а как Отечество защищать - пошёл вон!
- Будет тебе, Алёша, - печально сказала Анна Тимофеевна, - не минует тебя эта война.
- И то правда! - вздохнул Гагарин. - Люди сказывают, он к самой Вязьме вышел.
- Неужто на него управы нету?
- Будет управа в свой час.
- Когда ж он настанет, этот час?
- Когда народ терпеть утомится…
Незадолго перед окончанием занятий Анна Тимофеевна, гонимая тем же чувством тревоги и печали, пошла к школе. Думала встретить сына по пути, но первый учебный день что-то затянулся. Она оказалась у широких, низких школьных окон, когда конопатая девочка из соседней деревни, заикаясь и проглатывая слова, читала стихотворение про Бармалея.
Потом настал черёд толстого, молочного мальчика, похожего на мужичка с ноготок. Он вышел к столу учительницы, аккуратно одёрнул свой серый пиджачок, откашлялся и сказал, что любимого стихотворения у него нету.
- Ну так прочти какое хочешь, - улыбнулась учительница Ксения Герасимовна, - пусть и нелюбимое.
Толстый мальчик снова одёрнул пиджачок, прочистил горло и сказал, что нелюбимого стихотворения тоже прочесть не может: на кой ему было запоминать нелюбимые стихи?
Он вернулся на своё место, ничуть не смущённый хихиканьем класса, и тут же принялся что-то жевать, осторожно добывая пищу из парты. Ксения Герасимовна вызвала Гагарина. Она ещё не договорила фамилии, а Юра выметнулся из-за парты и стремглав - к учительскому столу.
- Моё любимое стихотворение! - объявил он звонко. Анна Тимофеевна понимала радость и нетерпение сына.
Юра любил стихи про лётчиков, самолёты, небо и раз даже выступал в Гжатске на районном смотре самодеятельности и заслужил там книжку Маршака и Почётную грамоту. Но он не стал читать стихотворение, принёсшее ему гжатский триумф, и Анне Тимофеевне понравилось, что он не прельстился готовым успехом.
Мой милый товарищ, мой лётчик,
Хочу я с тобой поглядеть,
Как месяц по небу кочует,
Как по лесу бродит медведь.
Давно мне наскучило дома…
Давно мне наскучило дома…
Давно мне наскучило дома…
- Что ты как испорченная пластинка? - прервала учительница. - Давай дальше.
- "Давно мне наскучило дома…" - сказал Юра каким-то затухающим голосом.
Класс громко рассмеялся. Юра поглядел возмущённо на товарищей, сердито - на учительницу, и тут пронзительно прозвенел звонок - вестник освобождения.
- Ну, хоть тебе и наскучило дома, а придётся идти домой, - улыбнулась Ксения Герасимовна. - Наш первый школьный день окончен.
Ребята захлопали крышками парт. - Не разбегаться! - остановила их учительница. - Постройтесь в линейку!
- Как это - в линейку, Ксения Герасимовна?
- По росту.
Начинается катавасия. Особенно взволнован Юра. Он мерится с товарищами, проводя ребром ладони от чужого темени к своему виску, лбу, уху и неизменно оказывается выше ростом. Вот чудеса - этот малыш самый высокий в классе! Со скромной гордостью Юра занимает место правофлангового, но отсюда его бесцеремонно теснят другие, рослые ученики, и он оказывается почти в хвосте. Но и тут не кончились его страдания. Лишь две девочки добродушно согласились считать себя ниже Юры, но, оглянув замыкающих линейку, учительница решительно переставила Юру в самый хвост.
Он стоял, закусив губы, весь напрягшись, чтоб не разрыдаться. А во главе линейки невозмутимо высился толстяк, не знавший ни одного стихотворения. Едва учительница произнесла: "По домам!", как Юра опрометью кинулся из класса и угодил в добрые руки матери. Она всё видела, всё поняла.
- Не горюй, сыночек, ты ещё выше всех вымахаешь!..
И как в воду глядела Анна Тимофеевна: выше всех современников вымахал её сын незабываемым апрельским днём 1961 года.
ЖИЛИЩА БОГАТЫРЕЙ
Учительница Ксения Герасимовна сказала, что поведёт их на экскурсию. Она ясно сказала "поведёт", но почему-то всем послышалось "повезёт". Наверное, в самом непривычном слове "экскурсия" заложено что-то будящее мысль о дальних землях, незнакомых городах. Стали думать, куда же их повезут. В Смоленск? Там немцы. В Вязьму? Там тоже немцы. В Гжатск? Он эвакуируется. Неужели в Москву?
Нет, экскурсия предстояла совсем недальная - на зады деревни. Тихая гжатская земля, село Клушино и его окрестности не раз оказывались полем ожесточённых битв русского воинства с иноземными захватчиками. А в глубокой старине русские богатыри стояли тут на страже молодого зарождающегося государства россов.
Прямо за околицей учительница показала ребятам невысокую округлённую насыпь, по которой едва приметно вился выложенный камнем желобок - след древней дороги.
- Эти насыпи называются "жилища богатырей", - объяснила Ксения Герасимовна. - Кто знает, почему?..
Ребята молчали.
- Тут богатыри жили? - сообразил Пузан.
- Не просто жили, а русскую землю охраняли. И друг с дружкой перекликались. - Учительница вскарабкалась на насыпь и, поднеся ладонь рупором ко рту, закричала: - Ого-го!.. Спокойно ли у вас, други-витязи?.. Не тревожит ли рать вражеская?
Ветер взметнул и растрепал её седые волосы, но она будто не заметила, к чему-то прислушиваясь. И дождалась ответа - из бесконечной дали глухо, но твёрдо прозвучало:
- Нет спокоя нам, други-витязи!.. Тучей чёрной ползёт рать вражеская!..
Но, может быть, Юре Гагарину только почудился сумрачный голос далёкого предка?
Ксения Герасимовна сбежала вниз и подвела ребят к могильному кургану за колхозной ригой.
- Здесь покоятся русские воины, которые в семнадцатом веке гетману Жолкевскому путь на Москву заступили. Страшная была битва. Воевода Дмитрий Шуйский, царёв брат, чуть не всю рать положил. Но и от воинства гетмана не много уцелело. Жолкевский печалился: "Ещё одна такая победа, и нам конец". Так оно после и сталось… А вот скажите, ребята, кто ещё через Клушино на Москву шёл?
- Наполеон!.. - враз вскричало несколько учеников.
- Правильно, Наполеон! Вот какое историческое место наше Клушино, - с гордостью сказала учительница.
- Ксения Герасимовна, а Гитлер сюда не придёт? - спросил Пузан.
- С чего ты взял?
- Беженцы говорят, он уже под Гжатском.
- Москвы Гитлеру не видать как своих ушей, - твёрдым голосом сказала Ксения Герасимовна, уклонившись, однако, от прямого ответа…
- Ну, а к нам? - настаивал Пузан.
Ответа он не дождался. Из-за леса на низком, почти бреющем полёте стремительно вынесся немецкий самолёт и хлестнул пулемётной очередью.
- Ложись! - закричала Ксения Герасимовна.
Дети распластались на земле, где кто стоял. Им отчётливо видны были пауки свастик на крыльях и чёрные кресты на фюзеляже.
Самолёт пошёл на деревню. Громко, отгулчиво забили его крупнокалиберные пулемёты.
- Зажигалки! - крикнула конопатая девочка Былинкина. - Он кидает зажигалки!
Над избами занялось пламя. Столбом повалил чёрный дым.
- Школа горит! - отчаянно крикнул Юра.
Со всех ног ребята кинулись к деревне.
- Стойте!.. Куда вы?.. - тщетно взывала Ксения Герасимовна.
Никто её не слушал, и учительница, подобрав в шагу юбку, припустила вдогон.
Когда они достигли Клушино, воздушный разбойник, сделав своё чёрное и бессмысленное дело, убрался восвояси. Деревня горела с разных концов. Неподалёку от полыхающего здания школы лежала навзничь, головой в лопухи, молодая женщина. Её заголившиеся вывернутые ноги казались чужими телу.
- Дуня… почтальонша…
То была первая убитая в Клушино, и дети не решались к ней подойти. Ксения Герасимовна одёрнула на погибшей юбку и прикрыла ей платком лицо.
От конторы подбежали мужики, с ног до головы испачканные глиной - видать, отлёживались в огороде, - подняли Дуню и унесли.
И тут все услышали плач, прерывистый, взахлёб, похожий на кудахтанье.
На чурбаке, у школьного дровяного сарая, сидела незнакомая девочка и горько плакала, прижимая кулаки к глазам. Ребята окружили незнакомку.
- Ты кто такая? - спросила Ксения Герасимовна, присев на корточки.
Рыдания стали громче.
- Откуда ты, девочка?
Ксения Герасимовна сильно и умело отвела маленькие кулаки. Открылась рыжая пестрядь веснушек, на переносье сливающихся в одну сплошную веснушку. И понадобилось время, чтобы высмотреть нос кнопкой, круглые щёки, капризный рот и чёрные заплаканные глаза. Лицо девочки напоминало апельсин, в который на смех всунули два уголька. И дети сразу оценили это маленькое чудо.
- Вот это да! - восхитился Пузан. - Она пестрее Людки Былинкиной!
- Сравнил тоже! - подхватил чернявый, как жук, Пека Фрязин. - Людке до нее как до небес!
- Помолчите, ребята, - строго сказала Ксения Герасимовна. - Ты откуда, девочка?
- Мясоедовские мы, - по-взрослому ответила та.
- Как тебя звать?
- Настя.
- А фамилия?
- Жигалина.
- Постой, ты не предколхоза дочь?
- Ага!
- А как здесь очутилась?
- Меня мамка привела. К тётке Дуне жить.
- Дуня вам родная?
- Ага. Она тёти Валина дочка.
- А где же твои родители?
- Папка в этом… ополчении, а мамка в госпитале.
Ксения Герасимовна чуть помолчала, что-то соображая внутри себя.
- Слезами горю не поможешь, - сказала она решительно. - Пойдём, будешь со мной жить…
Клушинскую школу перевели в колхозное правление. Сюда же переколотили школьную вывеску.
После уроков, когда ребята гуртом выкатились на улицу, Пузан предложил Пеке Фрязину:
- Эй, Жук, давай из новенькой масло жмать!
- Лучше из тебя жмать, жиртрест! - огрызнулась Настя.
Ей бы помолчать - из новеньких всегда масло жмут, и ничего страшного тут нет, но её насмешка обозлила Пузана, а строптивость - Пеку Фрязина. И "жмать" её стали с излишним азартом.
- Да ну вас!.. Дураки!.. Пустите!.. - кричала Настя. - Да ну вас, черти паршивые!.. - В голосе её послышались слёзы.
Но её вопли лишь придали прыти "давильщикам", они разбегались и враз сжимали девочку с боков. Настя захныкала.
И вдруг, вместо податливого Настиного тела, Пузан встретил чьё-то колючее плечо, ушибся о него рёбрами и отлетел в сторону.
- Ты чего?.. - пробормотал он обиженно, но сдачи не дал, ибо отличался миролюбивым нравом и задевал лишь тех, кто был заведомо слабее его.
А с Юркой Гагариным - известно - лучше не связываться. Вот Пека Фрязин попробовал и распластался на земле. Вскочил, сжал кулаки и снова запахал носом в грязь. И главное, Юрка не злится вовсе, губы улыбаются, глаза весёлые, блестящие и… опасные. А крепок он, как кленовый корешок. Нет, лучше с ним не связываться. Да и на кой она сдалась, эта конопатая плакса? И Пузан пошёл себе потихоньку прочь, а за ним, ругаясь и грозясь, ретировался отважный Фрязин.
- Не плачь, - сказал Юра девочке. - Они же в шутку. Настя дёрнула носом раз-другой и успокоилась.
- Какой ты сильный! - сказала она восхищённо. - Здорово дал!
- Да это понарошку, - отмахнулся Юра.
Он глядел на её пёстрое черноглазое лицо, и ему было радостно. Он готов был сразиться за неё не с робким Пузаном и задирой Фрязиным, а хоть со всем воинством гетмана Жолкевского.
- Слушай, - сказал Юра, не зная, чем одарить это дивное существо. - Ты видела жилища богатырей?
- Н-нет, - сказала Настя подозрительно.
- Пошли!..
Юра поделился с Настей всем, что имел: жилищем богатырей, могильными курганами бесстрашных русских воинов, старым ветряком, где до революции водились ведьмы, заброшенным погостом - там по ночам мерцали зелёные огоньки, остовом сгоревшего самолёта, полузатонувшего в болоте. Настя принимала эти дары с вежливой прохладцей. Как выяснилось, её родное Мясоедово тоже не обойдено и памятниками русской славы, и таинственными огоньками, и всевозможной нежитью, вот только сгоревшего самолёта не было. К тому же её томили иные заботы.