Сборник рассказов о войне: "Капитан Немо", "Кайт", Паша Пасынков", "Талисман", "Двое", "В последние дни".
Содержание:
КАПИТАЛ НЕМО - 1 1
КАЙТ - 1 4
ПАША ПАСЫНКОВ 6
ТАЛИСМАН 6
ДВОЕ - 1 9
В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ 15
КАПИТАЛ НЕМО
1
Еще до знакомства с ним я слышал, что он самый молодой командир подводной лодки на всем флоте.
И все-таки я был удивлен, когда его увидел. Небольшою роста, тоненький, с нежным лицом, па котором то возникал, то пропадал румянец, он был похож на девушку. Мечтательные серые, словно нарисованные, глаза, мягкие пухлые губы. Ей-богу, я подумал бы, что он девушка, если бы не видел, как он брился в своем тесном закутке, в двухстах метрах под водой, при диференте на нос в тридцать пять градусов.
У него и фамилия была подходящая: Снежков. Капитан-лейтенант Снежков.
Не такими представлял я себе настоящих моряков, и поэтому с первого взгляда он мне, пожалуй, не понравился. И, как нарочно, его подчиненные были все люди крупные, рослые, плечистые, особенно боцман, по фамилии Дыбин. У этого Дыбина лицо было широкое, степное, грудная клетка удивительная, ладонь - с тарелку. Когда он шел по трапу, все звенело вокруг. И без того в подводной лодке места мало, но, когда Дыбин заходил в отсек, он сразу заполнял собой все свободное пространство. Штурман, старший лейтенант Гусейнов, тоже был из тех кавказских богатырей, которые одним ударом валят с ног буйвола. Акустик Митрохин был хоть и не широк и, вероятно, не слишком силен, но зато очень высок, ходил пригнувшись. Среди этих великанов капитан-лейтенант Снежков казался еще меньше и моложе, а спокойный, ровный его голос - еще слабее и тише.
Я, кажется, тоже ему не понравился. Вернее, не понравилось ему, что не морской человек, которому нет места в боевом расписании, идет с ним в поход проверять работу какого-то прибора. Впрочем, быть может, это все моя мнительность. Он не только никак не выразил своего недовольства, но, напротив, был очень учтив со мной. Он только спросил меня испытующе:
- А вы представляете себе, что может нас ждать в этом походе?
- Мне все равно, - сказал я холодно. - Мне приказано проверить работу прибора, и я выполню приказание.
Он ничего не сказал, но я увидел, что его глаза бывают иногда не мечтательными, а насмешливыми.
Этот же насмешливый прищур его глаз я заметил, когда стоял рядом с ним на мостике и холодные ноябрьские волны обдавали наши кожаные регланы тяжелыми брызгами. Лодка качалась, все качалось вокруг, я старался смотреть в небо, чтобы не замечать этой качки, но и небо качалось. Лодка поминутно зарывалась носом в воду, и это было хуже всего: винты оказывались над водой и весь корпус начинал дрожать нестерпимой дрожью. Я, конечно, стоял как ни в чем не бывало, с видом бодрым и даже веселым, но лицо мое позеленело и выдавало меня. Вот тут я и подметил насмешливый блеск в глазах капитан-лейтенанта.
В сущности, мне нечего было стыдиться; ведь я, как вам известно, не моряк, а врач, и если ношу морскую форму, так только оттого, что служу начальником санчасти на одном из морских аэродромов. Но у каждого человека есть свое самолюбие. Когда капитан-лейтенант Снежков спросил меня:
- Ну, как?
- Отлично! - ответил я. - Я еще в детстве мечтал поплавать на подводной лодке.
- В детстве? - переспросил он.
- Да, в детстве, - сказал я. - В двенадцать лет я прочел "Восемьдесят тысяч верст под водой" Жюля Верна и мечтал стать подводником.
- Что же вы не стали подводником, если мечтали об этом в детстве?
Я засмеялся немножко искусственно, потому что вовсе не хочется смеяться, когда тошнит.
- Мало ли о чем я мечтал с тех пор! - сказал я.
- Нет, я не так, - проговорил он задумавшись. - Мне тоже было лет двенадцать, когда я прочел "Восемьдесят тысяч верст под водой". Мне захотелось стать капитаном Немо. Помните капитана Немо?
Я вспомнил картинки, изображающие загадочного капитана Немо-сурового великана с курчавой бородой. Нет, маленький, по-девичьи краснеющий капитан-лейтенант Снежков нисколько не похож на него. Но этого я не сказал.
- А теперь, когда ваши мечты исполнились, когда вы подводник, все оказалось лучше, чем в той книге, или хуже? - спросил я.
- Лучше, - сказал он убежденно,
- Чем же лучше?
Он задумался.
- Тем, что я служу Советскому Союзу и дерусь за него, - сказал он.
2
После этого разговора он стал поглядывать на меня дружелюбнее. Но беседовать нам уже почти не пришлось, потому что мы вошли в воды, где могли встретить противника. Лодка погрузилась, и Снежков был очень занят.
Я обрадовался, что лодка погрузилась, так как качка кончилась. В отведенном мне углу отсека я приступил к испытанию моего прибора.
Не стану останавливаться на устройстве этого прибора и скажу только, что это был новейший прибор для анализа состава воздуха и что в изобретении его принимал участие я сам.
С того места, где я возился со своим прибором, виден был акустик Митрохин, который сидел, прижав к ушам наушники шумопеленгатора. Электрическая лампочка ярко озаряла его узкие сгорбленные плечи и резкое костлявое лицо, застывшее от напряженного внимания. Иногда к нему подходил Снежков и взглядывал на него. Митрохин отрицательно качал головой. И чем дальше шло время, тем чаще к нему подходил Снежков. И все недовольнее становилось лицо Снежкова.
Тут я понял, что маленького, мечтательного, учтивого Снежкова можно бояться. Боцман Дыбин, например, теперь явно робел в его присутствии.
Ну и глыба был этот боцман! Грузный и сильный, как медведь. Прежде грохот и лязг раздавались по всем отсекам от его шагов и могучего голоса, а теперь, встречаясь со Снежковым, он начинал ступать неслышно, жался к стенам и втягивал голову в плечи. Впрочем, настоящего страха не было в маленьких добрых его глазах. Было скорее опасение спугнуть что-то важное, что происходило в его командире.
- Хотите послушать? - предложил мне вдруг Митрохин, заметив, как внимательно я слежу за ним.
Он снял с себя наушники, протянул их мне, и я надел их.
Я заслушался. Какими странными шелестами, вздохами, шепотами полна морская глубина! То повышаясь, то понижаясь, словно пульсируя, они сливались в неясную таинственную мелодию.
Я неохотно отдал наушники Митрохину.
- Ну, что? - спросил его Снежков.
Митрохин покачал головой.
Я уже давно понял, что их заботит. Несколько часов назад наши самолеты заметили в море караван немецких кораблей. Наша лодка должна была перехватить их в пути и атаковать. По вычислениям штурмана Гусейнова, корабли эти должны были теперь находиться в том самом месте, где находились мы.
- Они где-то тут, - говорил Гусейнов, и смуглое лицо его бледнело от волнения.
- Их тут нет, - говорил Митрохин. - Транспорт в шесть тысяч тонн и три сторожевых катера - неужели я не услышал бы шума их винтов?
- Посмотрим, - сказал Снежков и приказал поднять лодку на перископную глубину.
Лодка поднялась, но осталась под водой, и только перископ вынырнул на поверхность.
Снежков прильнул глазами к стеклышку перископа. Гусейнов стоял у него за спиной, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
- Неужели не видите? - спрашивал он.
- Не вижу, - говорил Снежков.
- Они должны быть здесь.
- Посмотрите сами.
Гусейноз долго смотрел, но тоже ничего не видел.
- Я услышал бы, - повторил Митрохин.
Гусейнов поглядел па Митрохина так, словно тот был виноват, что немецкого каравана здесь не оказалось. Он был горячий и упрямый человек, этот Гусейнов. Но ничего не сказал, а отошел к своим картам и зашелестел ими.
Я тоже посмотрел в перископ и увидел только волны, бесконечные, нестройные, зеленого бутылочного цвета…
Гусейнов, торопясь и волнуясь, показывал Снежкову свои карты, на которые он наносил путь лодки. Это были морские карты, не похожие на наши сухопутные - море на них испещрено множеством обозначений, а суша изображена в виде пустых белых пятен. На карту были нанесены Гусейновым два пути: путь нашей лодки и предполагаемый путь вражеского каравана. Оба пути скрещивались в том месте, где мы сейчас находились.
Гусейнов, блестя глазами и повышая голос, доказывал, что в его вычислениях нет ошибки.
- Конечно, ошибки нет, - сказал Снежков и положил маленькую свою ладонь на большую руку Гусейнова.
- Куда же они делись?
- Они переменили курс.
И Снежков, черкнув карандашом по карте, показал, как немецкий караван, внезапно изменив курс, пошел по хорошо охраняемым протокам между шхерами в свой порт.
Гусейнов замолчал. Митрохин снял наушники, повернул к нам костлявое внимательное лицо и тоже молчал. Молчал и Снежков.
- Надо возвращаться, - угрюмо сказал наконец Гусейнов и свернул свои карты в трубку.
- Нет, - тихо проговорил Снежков.
- Куда же? .. - начал было Гусейнов, но вдруг осекся, словно ему не хватило дыхания.
И я понял, что он догадался о том же самом, о чем догадался и я. И по глазам Митрохина увидел, что он тоже догадался.
- К ним в порт? - быстрым шепотом спросил Гусейнов.
Снежков кивнул.
- Пойдем к ним в гости, а? - Он обернулся к боцману Дыбину, стоявшему у него за спиной.
Боцман неуклюже шарахнулся, шевельнул свою огромную тень на стене отсека, но ответил твердо:
- Пойдем, товарищ капитан-лейтенант.
3
Мы шли на перископной глубине. Снежков стоял у перископа, а Гусейнов отмечал наш извилистый путь на своей карте.
К порту можно было подойти разными путями: и слева от шхер, и справа от шхер, и между шхерами.
Снежков выбрал не тот путь, которым шел вражеский караван, а другой. Он хотел не догонять его, а выйти ему навстречу, и мы лавировали среди укрепленных неприятельских островков. Берега наползали на нас с обеих сторон, проход становился все уже.
- На встречном курсе слышу шум винтов, - сказал вдруг Митрохин.
- Сколько кораблей? - спросил Снежков, не отрываясь от перископа.
- Один.
- Вижу, - сказал Снежков. - Сторожевой катер. - И приказал: - Срочное погружение!
Лодка погрузилась.
Митрохин поднял глаза к потолку, и я понял, что он слышит, как катер приближается к нам. Катер уже почти над нами. Вот уже без всяких наушников слышно ленивое шлепанье его винтов.
- Успел он заметить наш перископ? - шепотом спросил Гусейнов.
- Увидим, - сказал Снежков. - Если будет бомбить, значит, успел заметить.
Шлепанье винтов по воде все тише, тише. Вот их опять слышит один Митрохин.
- Ушел, - проговорил он.
- Это охрана порта, - сказал Снежков. - Они нас прозевали.
Лодка больше не высовывала перископа из воды, мы шли под водой, прокладывая сложный курс в узкой горловине пролива. По черте на карте Гусейнова видел я, как пролив этот расширялся и как мы вошли в закрытый рейд перед портом.
Об этом знали все, но в лодке ничего не изменилось. Все стояли на своих местах. Приказания передавались вполголоса. Только склоненное над картой смуглое лицо Гусейнова было матово-бледным, да на щеках Снежкова появились два маленьких розовых пятнышка, да Митрохин слушал, не снимая наушников, с приоткрытым от напряжения ртом.
- Слышу шум винтов, - сказал Митрохин. - Корабли идут нам навстречу.
- Сколько? - спросил Снежков.
- Не знаю, - ответил Митрохин. - Много.
Лодка опять высунула перископ из воды. У перископа стоял Снежков. Он смотрел, и нам казалось, что он смотрит очень, очень долго, и мы почти не дышали от нетерпения.
- Поглядите, доктор, - сказал он, обернувшись ко мне.
Он впервые заговорил со мной после того разговора на мостике, и, по правде сказать, я почувствовал себя польщенным.
Через перископ я увидел зеленую рябь моря, берега, какие-то строения на них и огромный пароход, который, дымя, входил в рейд с другой стороны, по другому проливу, прямо нам навстречу. Три катера сопровождали его; они казались крохотными рядом с ним, и я заметил их только по белым бурунам.
- Теперь подойти - ив упор, - тихо сказал Снежков слегка срывающимся голосом.
И по его посветлевшему лицу я понял, какой мальчишеский охотничий азарт переполняет его.
Торпедист - не помню его фамилии, знаю только, что звали его Сережей и что он одновременно был коком, - уже стоял между торпедными аппаратами, держа руки на рукоятках "пистолетов". Он стоял неподвижно, но по спине его я чувствовал, что он весь напряжен, что всем телом он ждет, когда в переговорной трубке прозвучит слово "пли".
- Первый катер прошел по левому борту, - сказал Снежков, глядя в перископ.
Мы были уже в кольце врагов, и от парохода нас отделяло всего несколько сотен метров.
Как все, я тоже перестал дышать и ждал, когда Снежков произнесет "пли".
Но он не торопился. Сияющие охотничьим блеском глаза его не отрывались от перископа. Он вел лодку на сближение.
- На борту орудия и кони, - проговорил он с удовольствием. И крикнул: - Пли!
Лодку рвануло вверх, и я понял, что торпеда выпущена.
Я представил себе, как, умная, сложная, почти живая, она несется сейчас, чертя по поверхности узкий пенистый след, и там, на огромном пароходе, видят ее и знают, что ничего уже невозможно сделать. Секунда, еще секунда, еще секунда…
Взрыв - глухой, но сильный и близкий. И лодка вздрогнула.
На неподвижном лице глядевшего в перископ Снежкова стала медленно появляться улыбка. С его лица перескочила она на смуглое лицо Гусейнова, на широкое лицо Дыбина, и даже сухое, стиснутое наушниками лицо Митрохина заулыбалось. И, перескакивая с лица на лицо, улыбка эта пробежала по всей лодке, по всем отсекам, из конца в конец. Я почувствовал, что мое лицо тоже расползается в улыбку.
- Эх, доктор, посмотрите! - улыбаясь, сказал Снежков и, взяв меня за плечо, подтянул к перископу.
Признаться, я увидел не много. Огромный пароход стремительно погружался в воду. Через минуту ничего уже по было видно, кроме морской ряби и мечущихся катеров.
- Где же он? - спросил я.
- На дне, - сказал Снежков.
4
Мы быстро погружались.
- Отчего нас но бомбят? спросил Гусейнов.
- Сейчас начнут, сказал Снежков.
И сразу нас тряхнуло, и я со всего роста упал, оглушенный странным лязгом. Глубинные бомбы лязгают отвратительно.
- Приготовиться, это первая, -прозвучал где-то надо мной голос Снежкова.
И, прежде чем я успел подняться, снова лязг, толчок, и снова меня бросило на пол. Свет погас. Что-то посыпалось на меня со стен. Я почувствовал, что в темноте рядом со мной на полу барахтается кто-то.
- Включить аварийное освещение! - крикнул Снежков.
Прежде чем зажегся свет, еще шесть ударов обрушилось на нас. Меня било, переворачивало, катало по полу, посыпало чем-то сверху. Я слышал голос Снежкова, но в этом грохоте не мог разобрать слов. Да мне и не нужно-было его понимать. Не могу передать, какой радостью был для меня этот ясный, ровный голос среди мрака и лязга.
Когда свет вспыхнул, я увидел, что рядом со мной на полу Гусейнов. Держась за стену, он поднялся. Я тоже пытался подняться, но меня снова швырнуло на пол, обсыпая пробковой изоляцией с потолка. Я отполз в угол и сел там, прислонившись к стене, оглушенный, каждые две- три секунды заново встряхиваемый, и осколки моего разбитого прибора, который я должен был испытать, валялись на полу передо мной.
Опять увидел я лицо Митрохина в наушниках. При каждом взрыве оно искажалось от боли - лязг глубинных бомб, во много раз усиленный наушниками, терзал его барабанные перепонки. Но он наушников не снимал, а в перерывах между ударами сообщал Снежкову, где находятся бомбящие нас катеры, и Снежков кидал лодку то вправо, то влево, бешено кружил ее среди крутящейся воды и уводил все глубже и глубже.
- Тридцать четвертая, - сказал я вслух, жадно хватая воздух между двумя ударами.
- Тридцать четвертая, доктор? - услышал я голос Снежкова. - Считаете? Хорошо делаете. Тридцать четыре бомбы, а мы все еще целы. А?
Тут новый толчок, но совсем другой, не похожий на толчок взрыва, потряс лодку, и раздался новый грохот, оглушительный, но тоже совсем другой.
- Остановить моторы! - крикнул Снежков и в наступившей тишине перепрыгнул через мои ноги, бегом направляясь к носу.
Но навстречу ему уже бежал боцман Дыбин и остановился перед ним, вытянувшись во весь свой гигантский рост.
- Товарищ капитан-лейтенант, - сказал он, - носовые рули заклинило.
- Знаю, - ответил Снежков. - Мы врезались в мель.