- Умерла… Анечка! Солнышко! Умерла!.. - всхлипнула Лиза.
- У-мер-ла? - спросила шепотом Аня, удивленно, словно не понимая смысла этого слова. - Как умерла?
- Умерла к утру… Вечером сказала соседкам в палате: "Спокойной ночи! Завтра будет чудная солнечная погода. Прекрасный зимний день. Хорошо бы его увидеть!" Сказала и… уснула. Уснула и не проснулась…
Аня почувствовала, как холод забрался к ней в кровать, охватил ноги… Она не могла лежать, сбросила одеяло, поднялась, стала надевать чулки.
- А зачем ты встаешь? Ай-ай-ай! Лежи, пожалуйста! Еще рано. Ее привезут к десяти часам. Тогда ты и увидишь из окна. Я тебе помахаю платочком. Ой, да сколько же это времени? - взглянула она на часы и заторопилась. - Я к тебе только на минутку - поплакать вместе. Поправляйся, девочка. Я тебя навещу. Мы с Тамаркой придем… - чмокнула она несколько раз Аню и выскочила в переднюю. Оттуда уже раздавался ее пронзительный голос: - Николушка, красавчик! Ну, позволь я тебя поцелую. Ну, ну! Какой ты застенчивый, как маленькая девочка! Один только раз, и больше не буду. Ну, закрой за мной дверь, солнышко. Привет мамочке! Анечка, я ушла! Поправляйся! - крикнула она, резко захлопнув входную дверь, и помчалась по коридору, распевая на ходу: "Летят белокрылые чайки…"
Аня сидела на кровати, силясь натянуть на ноге чулок. Пальцы не слушались. Она вспомнила вдруг о первом школьном дне. Счастливую и радостную, ее привела мама. Девочек уже разбили на группы и разводили по классам. Но Ани Барановой не было ни в одном списке. Ее по ошибке пропустили. И вот уже пустел коридор и двери в классы закрывались. Мама сказала: "Подожди! Я сейчас все выясню!" - и побежала вниз по лестнице.
Аня осталась одна. Ей стало очень горько и обидно. Казалось, что ее забыли, не приняли в школу, - она никому здесь не нужна. В это время старенькая, седая учительница взяла ее ласково за руку и спросила:
- А ты почему не в классе?
- Я забытая, - сказала Аня.
- Вот тебе раз! - рассмеялась учительница. - Идем ко мне. У меня очень хорошие девочки в классе. Хочешь?
- Возьмите, пожалуйста! - обрадовалась Аня. Когда Нина Сергеевна вместе с завучем заглянули в класс, Аня уже сидела на второй парте рядом с толстенькой и румяной Тосей Пыжовой. Увидев маму, она весело и звонко крикнула:
- Мамочка, не беспокойся! Я не забытая! У меня самый лучший класс и самая лучшая учительница!
Много раз потом и мама и Мария Кирилловна смеясь вспоминали этот случай.
За окном раздались звуки траурного марша.
Аня вздрогнула, поспешно сунула ноги в домашние туфли и, с трудом сдерживая слезы, пошла к окну, чтобы хоть издали попрощаться "с самой лучшей учительницей".
Клуб будет!
Иван Никанорович никогда не оставлял начатого дела. Препятствия только возбуждали его энергию. Как и следовало ожидать, в первой же инстанции ему пришлось проявить настойчивость и упорство. Как только Иван Никанорович попросил в райисполкоме утвердить смету расходов на переоборудование котельной, он сразу же наткнулся на сопротивление.
- Э, нет, дорогой товарищ… Номер не пройдет! Вы уж как-нибудь обходитесь местными ресурсами. Такие расходы у нас нигде не предусмотрены.
Вызванный для консультации, главный бухгалтер отдела заявил кратко:
- Только через Совет Министров!
- Помилуйте, при чем тут Совет Министров? - запротестовал Иван Никанорович. - Пустяковое же дело - всего пять-шесть тысяч.
- Вот именно "всего", - саркастически усмехнулся главный бухгалтер. - В прошлом году госконтроль с меня чуть шкуру не содрал из-за трехсот рублей.
- Ну, подскажите, товарищи, выход! Придумайте что-нибудь! - упрашивал Иван Никанорович. - Полезное же, политически нужное дело.
- Может быть, очень может быть, - согласился главный бухгалтер. - Но поскольку требуются непредусмотренные ассигнования, я на себя ответственность взять не могу. Прямо скажу: не хочу идти под суд!
Иван Никанорович встретился с отцом Гриши Буданцева и рассказал ему о своей неудаче.
Сергей Назарович отправился в Ленсовет, но положения изменить не удалось. Расходы на клуб не были предусмотрены ни в каких сметах. Нужно, оказывается, входить с ходатайством в два министерства: культуры и финансов - и ставить там вопрос принципиально и широко - об организации таких клубов.
- Ну, что ж, и поставим! - сказал Сергей Назарович, снова встретившись в этот день с управхозом. - Вы, Иван Никанорыч, не вздыхайте так сокрушенно. Наше дело правое. Напишем в "Литературную газету" или в "Комсомольскую правду". А пока вот что, Иван Никанорыч… Есть у вас на смете домоуправления какие-нибудь средства, которые бы вы могли издержать на клуб без нарушения финансовой дисциплины?
- Чепуховые, Сергей Назарыч, - на ремонт и оборудование красного уголка и то, знаете ли, с натяжкой. Клуб ведь не красный уголок домоуправления, - придирок и неприятностей не оберешься.
- Ладно, оставим это, - сказал Сергей Назарович. - Не будем обходить законы. У меня есть другое предложение… Давайте-ка позвоним, скажем, завтра, что ли, в городской комитет партии - узнаем, когда нас смогут принять. Поедем мы с вами. Клавдию Петровну захватим. Из школы - секретаря комсомольского комитета Громова. Ну, и из культкомиссии дома кого-нибудь - кто будет свободен. Словом, целой бригадой!
- Есть! - одобрил Иван Никанорович. - Кстати, забыл вам сказать… - спохватился он. - Из райкома комсомола звонили, и инструктор ко мне в контору заходил. Оказывается, Громов делал на бюро райкома комсомола сообщение о наших тимуровцах, ну, и о клубе, конечно. Его там сильно поддержали, обещали всяческую помощь. Вот инструктора прислали. Видите, сколько у нас союзников стало. А что, может, прихватить инструктора-то в нашу бригаду, а?
- Да, да! Непременно! - поддержал Сергей Назарович. - В таком деле райком комсомола будет нашим главным союзником.
Казалось бы, вопрос приобретал некоторую ясность… Но в течение двух дней после этого разговора возникли новые осложнения. Отец Зойки Дыбиной купил машину "Победу". В доме не было гаража. Котельная весьма подходила для этой цели. Заручившись согласием еще двух владельцев автомобилей, которые не знали, где держать свои машины, артист Дыбин добился в исполкоме райсовета предписания домоуправлению - предоставить помещение котельной владельцам автомобилей для оборудования за их счет гаража.
Второй удар Иван Никанорович получил из управления пожарной инспекции. Инспекция отказывалась дать разрешение на открытие в котельной клуба, если в помещении не будет запасного выхода. Это уже было серьезное дело. Запасной выход можно было проложить только через дворницкую.
"Ничего", - подумал Иван Никанорович. - Добьемся перелома в нашу пользу! Верно говорит Сергей Назарыч: "Дело правое!"
Спустя два часа Ивану Никаноровичу позвонили в домоуправление из Смольного. Прием был назначен на завтра в десять часов утра.
Где "Новая Ладога"?
- Нет, мамочка, напрасно ты утаиваешь от меня свои волнения и неприятности! - Я же не маленькая, - все вижу! - говорила Аня, разгуливая в обнимку с матерью по комнате. - От отца нет известий… Где он? Что с ним? Мы не знаем. Но ведь это не впервые. Нам бы уже пора привыкнуть. А может быть, ты знаешь больше, но просто не хочешь меня волновать?
- Нет, нет, что ты, голубка моя! - забеспокоилась Нина Сергеевна.
Она мягко прижала дочку к себе, заглянула ей в глаза, но ненадолго, тихо отвела взгляд, словно боялась, что Аня прочтет все ее тревоги.
За последние дни Нине Сергеевне стоило больших трудов сохранять самообладание. Заботы о здоровье дочери, тревога за мужа не покидали ее ни днем ни ночью. Она начала страдать бессонницей. Не отдохнувшие за ночь нервы давали себя знать. Но по внешнему виду никто бы не сумел определить, что творится у нее на сердце. Она умела владеть собой.
Аня, хорошо знавшая мать, прочитала эту тревогу по мелким, еле заметным черточкам, незаметным для чужого глаза. Часто, просыпаясь во время болезни по ночам, она видела, что мать не спит, вздыхает в тревожном раздумье, а днем бежит на каждый звонок у двери, надеясь увидеть почтальона.
Только Николка не ощущал никакой тревоги. Придя из школы, он быстро приготовлял уроки и, надев коньки, удалялся на открытый тимуровцами каток или пропадал у своих новых друзей. Видимо, там было много интересных и увлекательных дел, потому что он являлся домой радостно-возбужденным, принося такой аппетит, которому можно было только позавидовать. Во время еды он непрерывно рассказывал о наследниках Тимура и хвалился, что его тоже скоро примут в отряд. Игорь Бунчук уже обещал назначить его дежурным по охране порядка на катке.
Николка не задумывался над тем, как живут его близкие, и втайне был даже рад, что сестра не проверяет теперь его уроков. Впрочем, это длилось недолго. Как-то с запиской от Толи Силаева пришел очень серьезный высокий мальчик. Он назвался Мишей Карасевым и, не вдаваясь ни в какие посторонние разговоры, потребовал показать тетради и дневник. С тех пор этот Миша, которого Николка прозвал "жирафом", не оставлял своего подопечного в покое. Однажды, когда Николке не давались задачи на части, Миша просидел с ним почти два часа, терпеливо и настойчиво объясняя.
Силаев при встрече всегда спрашивал Николку:
- Как мой учитель? Хорош?
Николка жаловался на придирчивость "жирафа", на что Толя отвечал: "А ты как следует занимайся, тогда он перестанет к тебе ходить и мы примем тебя в отряд наследников Тимура!"
Николка был так поглощен своими делами, что почти не замечал ни болезни сестры, ни тревог матери. Он только очень испугался, когда Аня пришла из больницы замерзшая и трясущаяся от озноба. А больше всего он перетрусил в день похорон Марии Кирилловны. Ане стало очень плохо. Резко подскочила температура. Во сне Аня бредила, кричала какие-то страшные, непонятные слова и вскакивала с кровати. В этот день Аня напугала и мать. Нина Сергеевна сидела всю ночь напролет, меняя компрессы и обтирая обильный пот, успокаивая больную тихими, ласковыми словами.
Анины подруги винили во всех этих злоключениях "окаянную болтунью" Лизу Гречик и угрожали свирепо с ней разделаться.
Ночной приступ был по существу кульминацией кризиса, после которого Аня стала быстро поправляться. Она даже отказалась ехать в зеленогорский санаторий и на все просьбы матери отвечала:
- Ну, мамочка, милая моя, пойми, - я здорова! Какой там санаторий! Все мои дела запущены: и школа и рисование. Надо подгонять. Не оставаться же, в самом деле, на второй год! Никуда я не могу поехать!
И вот они ходили сегодня обнявшись и утешали друг друга. Дочь беспокоилась об отце и матери. Мать тревожилась за дочь и мужа.
- Все будет хорошо! Верь, мамочка!
Аня крепко поцеловала мать и ласково прижалась к ней.
- Послезавтра я иду в школу. А завтра ранехонько утром, чуть свет, раздастся звонок. Мы обе, и ты и я, бросимся к двери… И представь нашу радость: почтальон раскрывает свою маленькую сумочку и вручает нам телеграмму, в которой сказано черным по белому, что "Новая Ладога" благополучно следует к родным берегам.
- Дорогая моя девочка! - радостно улыбнулась Нина Сергеевна. - Так именно и будет!
Ей еще хотелось сказать, что скоро все они вновь окажутся вместе, здоровые и веселые… Но в это время раздался звонок. В переднюю ввалился Николка, раскрасневшийся от мороза и возбуждения, с шапкой на затылке. Он запыхался, шмыгал носом, вертел над головой узкой четвертушкой бумаги и заливисто кричал:
- От папки! От папки! Танцуйте! Так не дам!
- Телеграмма! - ахнула Нина Сергеевна. - Где ты ее взял? - протянула она руку.
Николка увернулся.
- Лежала в ящике… Так не дам. Танцуйте же! - повторял он.
Телеграмма была от капитана Баранова. Он сообщал, что "Новая Ладога" прошла острова Зеленого Мыса и к Новому году надеется пришвартоваться у родных берегов.
- Николка, молодец! - крикнула радостно Аня. - Иди сюда! Я покажу тебе, где эти острова Зеленого Мыса.
Они оба, пританцовывая, ворвались в комнату.
На стене висела роскошная огромная карта Атлантики.
"Новая Ладога" шла вдоль берегов французской Западной Африки.
Рождение новых планов
Со стороны могло бы показаться, что каждый день и каждый вечер, загруженные до предела занятиями в школе, домашними заданиями и тимуровскими делами, могли бы утомить Гришу Буданцева. Однако это было не так. Буданцев не мог сидеть без работы. В гуще дел он чувствовал себя, как рыба в воде.
Приход девочек в отряд был ознаменован рождением новой идеи - организовать передвижную стенгазету. Выход - раз в месяц. В продолжение этого срока газета должна "гулять" по квартирам читателей. Штаб отряда назначил редактором газеты Тосю Пыжову; Наташку - заведующей литературной частью. Ане Барановой поручили руководство всей иллюстративной частью. Но девочки еще плохо знали отрядные дела и порядки, поэтому в редакционную коллегию был введен Толя Силаев.
Игорь Бунчук выговорил в будущей газете специальный "отдел происшествий". Звено СМ обязалось снабжать его интересным материалом.
На отсутствие происшествий нельзя было пожаловаться. Они происходили каждый день.
В доме жил старенький пенсионер - музыкант-виолончелист, служивший некогда в Филармонии. Несмотря на очень преклонный возраст, музыкант все же изредка участвовал в небольших случайных концертах, особенно по праздникам, когда оркестрантов не хватало. Ребята во дворе, завидев старичка, бежали ему навстречу, брали инструмент и бережно несли до автобусной остановки. Но однажды случилось так, что во дворе оказалась довольно большая группа ребятишек, а среди них несколько недавно принятых в отряд. Новички, помня священное правило тимуровцев - оказывать помощь старшим, вместе со всеми помчались наперегонки к музыканту. Желающих помочь оказалось слишком много. Между ними разгорелся спор.
- Теперь понесу я с Мишкой, - кричал какой-то новичок. - Прошлый раз несли Палька с Димкой. Теперь мы!
- Нет, мы не несли! - протестовал Димка. - Врешь!
Он ухватился одной рукой за чехол, а другой неистово размахивал, не допуская соперников к инструменту.
- Тащи его сзади! - крикнул кто-то. Димку схватили за воротник.
- Дети, постойте! Так нельзя! Дети, слушайте! - встревожено причитал старичок музыкант.
Но старика уже не слушали. Про него забыли. Объектом распри стала виолончель. Она переходила из рук в руки, ее тянули в разные стороны. Инструмент стал ерзать футляром по асфальту.
- Да что же это такое?! - испуганно взмолился старичок.
Он пытался пробиться к инструменту, но его отталкивали и оттирали.
Потеряв надежду, музыкант стал кричать, призывая на помощь дворника.
К счастью, подоспело трое ребят - "старых" тимуровцев; они вызволили из беды инструмент музыканта.
Второе происшествие было не менее драматичным. Коля Демин инспектировал на улице тимуровский пост. Он увидел незнакомого мальчишку на коньках, который уцепился проволочной клюкой за задний борт мчавшегося грузовика.
На повороте машину занесло; клюка вырвалась, и мальчишка полетел на мостовую. Он стал подниматься на ноги и не видел, как из-за угла выскочила "Победа". Еще немного - и она раздавила бы мальчика. Не теряя ни секунды, Коля Демин прыгнул наперерез машине и резким, сильным толчком сбил парня на тротуар и сам покатил вслед за ним. Машина успела вильнуть, едва не задев его крылом. Коля, никогда не применявший кулаки, не удержался и в горячке "съездил парня по макушке два раза", о чем так и доложил на совете штаба.
Совет единогласно постановил наградить Демина значком "За спасение жизни человека" и присвоил ему почетное звание "тимуровца-героя". Значок, правда, еще не был готов. Болезнь помешала Ане выполнить тимуровское поручение. Но один рисунок на гипсе был уже ею начат. Над обрамлением будущего рисунка в бронзовом медальоне трудились двое ребят из звена "содействия технике". Торжественный акт вручения награды был впереди.
Досадным оказалось происшествие с Костей "трах-бах". Костя, дежуря на тимуровском катке, не пустил кататься на коньках двух закадычных друзей Боцмана. Минька и Котька разозлились, свалили Костю в сугроб и так "накормили" снегом, что он на другой день потерял от простуды голос.
Костя горячо негодовал:
- Мы им говорили: "Бери лопаты и работай. А так не пустим!" Теперь лезут! Бродяги! Церемонимся мы с разными паразитами! Хулиганье! Это они нам лед изрубили! Надавать им, как следует! - подзадоривал он ребят.
Виктор Гуляев обрадовался такому предложению.
- Верно! - поддержал он Костю. - Это Гриша Буданцев их опекает, как маленьких… Что мы - няньки? Вот теперь девчонок в отряд нагнали. Будут у нас детские ясли - "жил-был у бабушки серенький козлик"!
Гуляев любил Буданцева, считался с его умом и авторитетом, но уже забыл, что совсем еще недавно Гриша возился с ним, Гуляевым, как с маленьким, когда он бесчинствовал на улицах.
- Вот что, Костя, - продолжал между тем Гуляев, - давай завтра вдвоем подежурим на катке. Всыпем этой шантрапе по первое число. Знай наших, тимуровцев! Согласен?
Костя молчал. С опаской поглядывал на Буданцева, который отдавал Силаеву и Бунчуку какие-то распоряжения.
- Говори, согласен? - повторил Гуляев. - А не то я найду других, посмелее…
Буданцев повернулся к заговорщикам.
- Расшумелись, кулачные бойцы! Богатыри! Руки чешутся, - усмехнулся он. И вдруг стал очень серьезен. - Драк больше не будет. Никогда! - сказал он твердо. - Это унизительное для человеческого достоинства дело - мордобой! Я презираю ребят, которые разрешают свои споры кулаками. Вы оба из тимуровской гвардии. Надежные, старые кадры отряда. Покажите же пример выдержки и стойкости. На вас смотрят ребята-новички. Ваше поведение - это школа для них. А ты что, Костя, наделал… - сказал он с горьким упреком и сокрушенно покачал головой. - Мы думаем и гадаем, как отманить от Боцмана и привлечь на нашу сторону Миньку и Котьку. И вот вдруг, на наше счастье, они сами пришли к нам на каток. Тут бы тебе и сказать им: "Добро пожаловать!" Принять их, как гостей, приветливо и радушно. А ты: "Куда лезешь, баранье рыло!" Слова-то какие свинские, обидные… Вот они тебя и накормили снегом!
- Дык я ж ничего… - оправдывался растерянно Костя. - Я только словами, а они сразу - трах-бах!
- Ладно уж, помолчи, Костя! Будем поправлять испорченное тобой дело.
Он снял очки и задумчиво повертел ими в воздухе, шевеля губами, словно шептал про себя какие-то слова.