Уваров, как бы ни к кому не обращаясь, сказал:
- Хитра зверина: задом по своему же следу вернулась. Нового следа не дала.
- А он, косолапый, всегда так, - добавил Яков Павлович.
Потом разговор перешел на Тарзана, и я понял (мне было это очень приятно), что пес вел себя геройски и во многом помог охотникам. И сейчас Тарзан был очень деятельным. Казалось, что весь он - уши, глаза, нос, хвост, - все в работе, все напряжено и следит за окружающим. Собака бежала рядом с нами, иногда утопая в сугробах. Нет, Тарзан ничем не проявлял гордости или бахвальства своими заслугами на охоте. Он бежал и бежал, отряхивался иногда от снега, будто совсем недавно не смотрел смерти в глаза. А ведь он при этом смело бросился навстречу опасности - такой маленький на такую-то гору.
15
Когда мы выбирались из леса, где был балаган, на дорогу, куда должны были подъехать сани, уже темнело.
В сумерках казалось, что нас со всех сторон обступают какие-то звери, чаще всего похожие на медведей.
Темнело очень быстро - над нами низко нависла темная туча, которая, казалось, цеплялась за черные верхушки елок. А вскоре густо повалил снег.
- Как бы волков не встретить, - сказал Уваров.
- Нет, мы пойдем на подсобное, - ответил, казалось бы, невпопад Яков Павлович.
А дело-то было в том, что Уварову хотелось поскорее к саням, а Федотов решил раньше всего накормить медвежат.
И еще была у него причина, чтобы зайти на подсобное хозяйство; разгадал я эту причину только спустя некоторое время.
16
Снегу навалило много. Стало совсем темно. Я с трудом поднимал ноги, вытаскивая их с опаской - не зачерпнуть бы снега валенками. Одной рукой я держал ремень от ружья, а другой придерживал пальто на груди. Под ним, за бортом пиджака, чуть слышно быстро-быстро билось маленькое сердечко медвежонка. Вряд ли он понимал, что его несут к теплу и еде, но он так доверчиво прижимался ко мне, что и мне было хорошо, радостно. Одного медведика нес я, второго - Федотов.
Шли молча. Уваров, видимо, понял, что спорить с Яковом Павловичем бесполезно.
Изба подсобного хозяйства была просторной и казалась еще просторней, должно быть, из-за пустоты: только широкие лавки по стенам и длинный стол - вот и все убранство.
Дверь была не заперта. Мы вошли, напустив с собой клубы белого морозного пара, отчего окошки в избе сразу помутнели, будто их затянуло туманом.
Одинокая электрическая лампочка желтовато светила с потолка.
Навстречу нам поднялся с лавки невысокий человек в военной гимнастерке без пояса и без погон. При тусклом освещении успел я разглядеть, что был он немолод, но щеки у него тугие и красные, как у ребенка. В темноте поблескивали любопытно-удивленные молодые глаза. Он молча развел руками, дескать, вот это неожиданность.
- Принимай, Тихон Ильич, гостей, - сказал с порога Федотов. - И знакомься, с кем не знаком.
Оказалось, что Тихон Ильич не знаком только со мной, и мы поздоровались.
- Вот это сюрприз, - говорил Тихон Ильич. - Тут, стороживши, со скуки помереть можно, а вдруг гости - и сразу втроем.
- Впятером, - поправил Уваров.
А Яков Павлович тем временем вытащил уже из-за пазухи медвежонка, и я за ним второго.
Мы поставили братца и сестрицу на лавку. Только правильнее сказать - положили, потому что стоять они никак не могли. Медвежата шлепались на брюхо, как лягушки, растопырив лапы по сторонам.
- Тэк, - сказал сторож подсобного, - порешили, значит, зверину. Добро. Не будет теперь коровам хребты ломать. А молоко у меня будто специально припасено - в печке, теплое. Сейчас, значит, сообразим медвежьим детям ужин по всей форме.
Медвежата между тем егозили по всей лавке и все громче хныкали, и хныканье это уже напоминало рев.
Яков Павлович сам взялся их кормить. Сначала он намочил палец в теплом молоке и дал его пососать одному, а затем другому медвежонку. Вот при этом мой Мишка и попробовал свои коготки на пальце Федотова. Но это не было больно. Потом Яков Павлович макал в молоко корку хлеба и давал сосать медвежонку.
Насосавшись молока, медвежата успокоились, перестали хныкать и заснули.
17
Теперь только я почувствовал, как хочется спать и мне. Я начал ощущать, что тяготит одежда, которую раньше я не чувствовал. Ныли ноги, спина и плечи.
Ветер все порывистее дул в окошко избы, сыпля колючим снегом.
Краснощекий Тихон Ильич поглаживал своей широкой ладонью сразу двух медвежат. Они скатались на лавке в один пушистый комок, будто кто-то оставил здесь меховую шапку.
- Настрадались, значит, бедолаги, - сказал Тихон Ильич, - теперь их пушками не разбудить. Добро! А вы заночуете? - спросил он Якова Павловича.
- Нет, пойдем, - сказал Федотов.
- Дело хозяйское. Чайку бы попили на дорогу. В печку хворост подброшу - скоро вскипит.
- Благодарствуем - жаль, времени нет.
Яков Павлович нагнулся над спящими медвежатами, на мгновение, видимо, задумавшись, как бы половчее их взять.
- Нет уж, погоди. - Тихон Ильич отвел руки Федотова. - Я медвежат по правилам соберу в дорогу. А то, значит, рассовали по запазухам, как старые рукавицы все равно. Непорядок. Давай-ка мне сумку.
Он взял у Якова Павловича сумку, в которой, мне думалось, только патроны и всякие охотничьи принадлежности, - и стал ее опорожнять. Да, действительно, сперва Тихон Ильич вынул патроны и порох, а затем на столе оказались бинт, вата, аптечный пузырек и жестяная коробочка, тоже явно аптечная.
- Толково собрались, - заметил Уваров.
- А как же, - сказал Тихон Ильич, - дело охотницкое - зверь ведь не плюшевый. С ним, значит, всяко бывает. Без медицины нельзя. У меня от медведя на плече шрам - на всю жизнь память. И таблетки от кашля нужная в охоте вещь. В засаде чуть запершило в горле - таблетку, чтобы не раскашляться и себя не выдать. Так я говорю, Павлович?
- Так, так. - Федотов уже натянул пальто и держал в руках шапку. - Поговорил бы, Тихон Ильич, да времени нет: ждут нас на дороге - условились. Спасибо. Будь здоровый.
- А ты что же? - обратился ко мне сторож. - Что ж своего в сумку не отдаешь?
Я взял уже своего медвежонка и засовывал его за борт пиджака. Мне не хотелось расставаться с теплым Мишкой, и я сказал об этом Тихону Ильичу. Так медвежонок и остался у меня за пазухой, а Федотов перекинул через плечо ремень от сумки со своим зверьком, рассовал по карманам патроны и всякую мелочь, и мы пошли к шоссе. Через полчаса, улегшись на сене, мы скользили уже по укатанной за день дороге в Валдай. Моему Мишке, должно быть, снились хорошие сны. Он совсем притих, и на его мордочке с закрытыми глазами было написано спокойствие. А у меня на груди билось его сердечко, будто там, в кармане, лежали большие часы.
18
Дома у Якова Павловича сестрицу и братца уложили рядом в большой картонный ящик из-под телевизора. Дно ящика устлали чистыми тряпками, которые должны были служить медвежатам пеленками.
Машка лежала тихо, мирно, уткнув свой острый носик в лапы, и, что это живое существо, было видно только по тому, что от дыхания животик у нее округлялся.
Другое дело Мишка. Он ворочался в ящике, грыз пеленки, вставал на задние ноги, падал, снова вставал, пытался выкарабкаться на волю. Перед этим медвежат покормили, и теперь, когда Мишка опрокидывался на спину, виден был его круглый, тугой животик, совсем без шерстки и чуть розоватый.
Славка грозил ему пальцем:
- Мишка, сиди!
Какое там! Медвежонок снова карабкался, но все безуспешно. Тогда, решив, должно быть, что для достижения цели все средства хороши, он наступил ногой на спящую Машку, желая вскарабкаться на нее и таким образом перемахнуть за борт ящика.
Машка проснулась и взвизгнула. А Мишка - мохнатый буян - недолго думая дал ей затрещину.
Разбойник! Пришлось его вынуть из ящика и устроить отдельно от сестренки, в старой корзине. А чтобы он не вылез, мы покрыли корзину мешком и обвязали вокруг веревкой, как обвязывают банку с вареньем. Воздуха Мишке хватало: корзинка была вся в щелках, а мешковина - в дырках.
Вскоре Мишка перестал буянить и уснул. Но с поразительной точностью он просыпался каждые четыре часа и сразу же принимался отчаянно рычать:
"Ы-р, ыр-р-р…"
По-медвежьи это, должно быть, означало:
"Кушать хочу!"
Просыпалась и Машка. Но, как только поднималась на передние лапки, широко раскрывала свои темно-синие глаза, позевывала и, подкатившись под стенку ящика, начинала тихо урчать:
"Ур-р, ур-р-ры, ур-р…"
Она, не в пример своему братцу, была совсем благовоспитанной медвежонушкой и то, что требовала, выражала вежливой просьбой, вероятно, такими словами на медвежьем языке:
"Я проснулась и, если в доме есть что-нибудь поесть, не откажусь. Покормите меня, пожалуйста".
19
Кормить медвежат было не так просто. Блюдо у них одно, но подавай его точно ко времени и чтоб ни горячо, ни холодно.
Проще сказать, в понедельник, в семь часов утра, когда Яков Павлович ушел на работу, по всему федотовскому дому раздался рев:
"Ыр-р, ыр-р!.."
Мишка проснулся, разбудил меня, Славку и Юру - требовал есть.
Бабушка в это время гремела уже горшками у печи и приговаривала:
- Погоди, непутевый! Сейчас накормлю. Раз-звенелся на весь дом, что твой колоколец!..
Да, они и впрямь были точно валдайские колокольцы: один нас разбудил, другая ему на помощь пришла. И все мы поднялись, чтобы накормить двух маленьких медвежат. Кипяченое молоко разбавили в кастрюле на одну треть холодной кипяченой водой и добавили в ту же кастрюлю четыре куска сахару.
Уже поднялась и Машка. Она урчала в своем ящике, и казалось, что это где-то в небесах летит самолет.
В тот день я подумал, что среди медведей, так же как среди людей, встречаются совсем разные личности. Мишка и Машка были очень похожими внешне, но какими же они были разными по характерам! Особенно это чувствовалось, когда заявлял о себе их желудок. Да, тут у нас было много дел и работы хватало всем. Юрик принес воронку. Славка держал бутылочку, я наливал разведенное остуженное молоко. На горлышко бутылки бабушка надела соску-пустышку.
- Ну, вот и готово! - сказала ока. - Сегодня дело пойдет полегче, чем вчера у вас там, в подсобном хозяйстве. Первым накормим буяна.
Да, Мишка к этому времени совсем расхулиганился. Он так барахтался в своей корзинке, что опрокинул ее, и корзинка эта вздрагивала теперь и ползла по полу, как живая.
Я снял мешковину и взял Мишку на руки, чуть зажав его между колен. Он было утихомирился на мгновение, но стоило только поднести ему бутылку с соской, как медвежонок от нетерпения так замотал головой, что соска стала выскакивать из его рта и молоко брызгало во все стороны.
Только сделав два-три глотка, Мишка успокоился, обхватил передними лапами теплую бутылку, закатил от удовольствия глаза и принялся спокойно сосать.
Пузо его росло на глазах, как надувной шарик.
А Машка тем временем тихо поуркивала, хотя видела, что брат завтракает, и, должно быть, чувствовала аппетит от запаха теплого молока.
Мишка высосал ровно стакан молока, выплюнул соску, прижался мокрой и липкой своей мордашкой к моему рукаву и тут же заснул.
Я отнес его в корзинку и уложил на чистые пеленки, которые за время кормежки бабушка успела сменить.
Теперь надо было кормить Машку. Но в это время кто-то постучал в дверь.
- Кто там? - спросил Юрик.
Молчание.
Мы услышали женский голос:
- Что ж ты молчишь, Галочка? Отвечай.
И снова молчание.
Тогда спросил я:
- Кто стучит?
- Это я, - сказала за дверью девочка, - Я - Галя.
Юрик уже открывал дверь, и мы увидели высокую женщину в белом шерстяном платке и маленькую черноглазую девочку.
- Здравствуйте, - сказала женщина. - Простите, что так рано. Нам Яков Павлович наказал прийти. Увидел меня с Галочкой и сказал: "Идите к нам. Там для Галочки сюрприз есть. Пусть поглядит".
- Ой, медвежонок! - вскрикнула Галочка. - Соску сосет!
Она подошла к ящику, из которого торчали большая Машкина голова и две растопыренные лапы, которые обнимали бутылку. Машка сосала молча, сосредоточенно, как и полагается благовоспитанной молодой медведице. А Галочка присела возле ящика на корточки, обняла себя ладошками за щеки и чуть-чуть покачивала головой.
- Медвежонок! Живой! - шептала она. Потом повернулась к нам и тихо спросила: - Как его зовут?
Она говорила так тихо потому, видимо, что боялась спугнуть малыша, увлеченного завтраком.
- Машкой зовут, - сказал Юрик. - Это не он, а она.
- Медведиха?
Юрик не ответил. А Славка спросил:
- Ты, девочка, никогда не видела зверюшек?
- Видела, - сказала Галочка. - У нас в детдоме ежик был. Только ему нельзя было любовь выразить. Он колючий. А эта мягонькая. Ах ты, миличка!
Машка, видимо, насытилась, перестала глотать молоко, и оно белыми струйками потекло у нее по уголкам рта.
Галочка осталась поиграть с медвежатами, а Кира Матвеевна ушла. У двери она обернулась, и в этот же миг повернулась Галочка. Они ничего не сказали друг другу. Но тут не надо было слов.
Разве взглядом нельзя выразить любовь больше, чем словом?
20
Галочка и Машка полюбили друг друга с первой минуты их знакомства. Девочка называла медвежонушку Миличкой. Думаю, что это слово произошло у нее от "милая", и было оно как-то теплее, чем обычное - милочка.
А Машка терлась о Галину руку и поуркивала.
С родным братцем у Машки было мало общего, и потому она была как-то очень одинока. Мишка - тот отличался веселым, беззаботным характером. Думаю, если бы ему довелось стать школьником, получал бы он двойки и старой медведице не раз приходилось бы бывать в школе на неприятных объяснениях с учительницей.
А Машка была кроткой и благодарной. Говорить она не умела, но что с того? Она взглядом говорила "спасибо". Вот именно так и смотрела Машка на Галочку, когда та ее кормила.
Как-то днем Машку охватила тоска. Братец ее спал с блаженным выражением на мордочке, а Машка ползала по ящику и тихо повизгивала. Может быть, она вспомнила маму.
Галочка подошла к ней, взяла на руки, приласкала, и Машка сразу же успокоилась: свернулась калачиком и заснула на руках у девочки.
Да, Галочка отлично умела разогнать тоску и одиночество Машки. Ей удавалось сделать так, чтобы медвежонушка забыла, что у нее нет мамы. Ведь единственно близкий ей родственник, Мишка, совсем не обращает на нее внимания и даже, если ему нужно, может не задумываясь на нее наступить.
Но были и часы примирения братца и сестрицы, когда они боролись играя и при этом так ловко хватали друг друга зубами. Тут уж не разобрать было, где Мишка, а где Машка. Два пушистых комочка сливались в один с четырьмя веселыми глазками и четырьмя остроконечными ушами.
Однажды, катаясь по полу, медвежата задели дверцы шкафчика с колокольцами, и те ответили на их игру веселым звяканьем. Машка испуганно отползла и сразу же притихла. Мишка же только на мгновение присел на задние лапы и на свой хвостик.
Динь-дребзинь! - звякнули напоследок колокольцы и умолкли.
А Мишка уже мотал большой головой, как бы соображая, чем бы еще ему подзаняться.
- Ну вы, колокольцы, раззвонились мне тут на весь дом! - недовольно сказала бабушка и, ловко подхватив братца и сестрицу, засунула их в ящик.
Колокольцы… Непривычное это было слово. До поездки в Валдай я и не слыхал такого. А здесь, в Валдае, Юрина бабушка многое рассказала мне об этом слове.
Оказалось, что сотни лет назад в старинном русском городе Новгороде сослали большой колокол. Богачи и Царские прислужники невзлюбили этот колокол за то, что он созывал народ, недовольный притеснениями. Сослали колокол и решили вырвать ему язык, чтобы не звонил, не гудел, не созывал народ.
Путь из Новгорода в ссылку лежал через Валдай. И в наши дни город Валдай входит в Новгородскую область. И вот, когда везли огромный колокол, в Валдае он свалился с телеги и со звоном разбился, рассыпался на тысячи маленьких звонких колокольцев. И долгие годы потом эти валдайские колокольцы звенели под дугой. И звонкий голос их бежал перед путниками, как бы зовя их все вперед и вперед…
- Это сказка? - спросил я Юрину бабушку.
Она усмехнулась:
- Как же иначе? Конечно, сказка. Нешто колокол может рассыпаться колокольцами? В куски разобьется, и все. А сказку эту народ придумал.
21
Не подумайте только, что Юрина бабушка плохо обращалась с медвежатами. Ничуть не бывало! У медвежат в их ребячьей жизни было только два занятия: спать и шалить. Бабушка не мешала им ни в первом, ни во втором, пока, правда, медвежьи игры не переходили известных границ. Игры и шалости ведь бывают разные. Мишка, например, любил забираться в ящик Машки. При этом по всему его поведению видно было, что он отлично знал, чью занял жилплощадь. Заберется в ящик и тут же ляжет - голову на лапу, глаза закрывает, будто спит. А Машка на задние лапы станет, передние положит на край корзинки и тихо так скулит. "Я очень извиняюсь, - слышится в ее голосе, - но вы, кажется, заняли мое место".
Мишка молчит, будто это его не касается. Пока Машка перегибается внутрь ящика, задние лапки ее смешно повисают, а передней она ласково трогает брата по шерстке.
"Ы… р… р…" - произносит Мишка. Он вскакивает, хватает Машку почти беззубой своей пастью за лапу и тут же валится обратно, будто - вот, проснулся на мгновение и снова заснул. А Машка поняла, что с ней играют: она перекувырнулась через край ящика и ну хватать Мишку за уши, за хвост, за шерстку. И - пошла возня.
Бабушка ходит по комнате, иногда будто хмурится, но ей не скрыть улыбку. И только когда ящик начинает ходить ходуном, берет Мишку и что-то такое ему тихо говорит. Представьте - действует это на разбойника. Бабушка относит Мишку в его корзинку, где у него постоянная прописка, и строго говорит:
- Спи!
Он кладет морду на лапу и теперь уже спит по-настоящему.
Да, бабушка умела управляться с этой медвежьей ребятней.