- Это такая пословица, Хови, - объяснил я. К вашему сведению, Хови вовсе не дурак, просто он из тех людей, что всё понимают буквально. Шарики-ролики у него так работают. Кстати, если бы я ему это сказал, он так и не понял бы, при чём тут шарики и какое отношение они имеют к роликам. Это вовсе не так уж плохо, когда дело касается математики или других точных наук, но с художественным мышлением у Хови завал - ему не создать ничего более образного, чем штрихкод. Когда он был малышом, то очень неплохо справлялся с раскрасками; но дай ему карандаши и чистый лист бумаги - и у него голова треснет, однако он так и не додумается, что же со всем этим делать.
Короче, двумя голосами против одного Шва было разрешено принять участие в следующей попытке разломать Манни. Айра голосовал против, но при этом упорно прятал глаза.
- Да что с тобой такое? - недоумевал я.
- У меня своё мнение на это счёт! Имею же я право на собственное мнение?
- Ладно, успокойся, мнительный ты наш.
Увидев такую внезапную враждебность Айры, Шва решил, что ему лучше не нагнетать обстановку и уйти.
- Увидимся на естествознании, - сказал он.
И только после того, как Шва убрался, Айра отозвал меня в сторонку и сказал:
- Эх, жаль, что я не заснял это!
- Не заснял что?
- Помнишь, как ты спросил у Шва, куда он подевался, а он чуть ли не через голову прыгал, чтобы ты его заметил?
- Ну и?
- Да он же всё время стоял прямо перед тобой!
Я отмахнулся, словно отгоняя муху.
- Как это - стоял передо мной? Он же мне за спину зашёл! Поэтому я и не мог его видеть!
Но Хови покачал головой.
- Энси, он не двигался с места.
Я, нахмурив брови, уставился на них. Они что - сговорились сделать из меня дурака?
- А ещё, - добавил Айра, - про него такое говорят!..
- И что говорят?
Айра придвинулся ко мне вплотную, так что я сразу понял: вчера вечером он ел что-то с чесноком.
- Его глаза, - прошептал Айра. - Говорят, у него глаза меняют окраску под цвет неба. Говорят, что башмаки у него всегда того же цвета, как и то, что под ногами. Говорят, что если смотреть на него долго-долго, то начинаешь видеть то, что написано на стенке у него за спиной!
- Это называется "инерционность зрения", - заявляет Хови, тем самым напоминая нам, что за завесой его тупизны скрывается острый аналитический ум. - Это когда мозг сам по себе заполняет прорехи в том, что, по его мнению, ты должен видеть.
- Он не прореха, - возразил я. - Он просто парень, такой же, как и мы.
- Он фрик, - стоял на своём Айра. - От него надо держаться подальше!
Не знаю, как Хови и Айра, но я в своей жизни сталкивался со многими странностями и мне надоело держаться от них подальше.
- Если всё, что вы говорите, правда, - сказал я друзьям, - то есть способы это проверить.
2. В высшей степени странная и трагическая история Шва, абсолютно правдивая, если верить моим источникам информации
Мы с родителями живём в доме на два хозяина; это значит, что два дома соединены, словно сиамские близнецы, общей стенкой. По другую сторону стенки живёт еврейская семья. Айра знает их по синагоге, вернее, знает их имена, а больше ничего. Общение у нас случается раз в год: мы преподносим соседям рождественское печенье, а они нам - латки, еврейские картофельные блинчики. Смешно - живёшь в шести дюймах от других людей, а практически незнаком с ними. У нас еврейско-итальянский микрорайон. Евреи и итальянцы, похоже, прекрасно уживаются друг с другом. Думаю, это потому, что обе нации исповедуют культ еды и обладают развитым комплексом вины.
Вот точно так же Шва на уроках естествознания находился от меня на расстоянии в шесть дюймов, а я его никогда не замечал. Весьма странно, поскольку я очень даже неплохо замечаю в классе всё, что не имеет непосредственного отношения к уроку. А думая о том, как Айру чуть кондрашка не хватил при упоминании имени Шва, я понял, что необходимо расследование. Оно заняло пару дней, и в результате я узнал кое-что интересное.
Я позвал Айру и Хови на военный совет (так мы, мужики, называем обмен сплетнями). Разговаривать в гостиной было нельзя - там на диване храпел Фрэнки, захватив, как всегда, самое уютное местечко во всём доме. Что-то Фрэнки в последнее время спит целыми днями.
- В шестнадцать лет это обычное явление, - пояснила мама. - Вы, подростки, в пятнадцать заворачиваетесь в кокон и впадаете в спячку на много лет.
- Значит, когда они вылупляются, то становятся бабочками? - спросила сестрёнка Кристина.
- Нет, - ответила мама. - Они остаются всё теми же гусеницами, только большими, волосатыми и вонючими.
Кристина засмеялась, а Фрэнки на диване перевернулся на другой бок и демонстративно выставил зад в нашу сторону.
- А когда ж мы станем бабочками? - поинтересовался я.
- Вы - никогда, - ответствовала мама. - Вы отправитесь в колледж или ещё куда, и вот тогда я стану бабочкой.
При словах "ещё куда" мама посмотрела на меня, поэтому я сказал:
- А может, я останусь здесь на всю жизнь. Возьму сачок и буду дежурить.
- Угу, - сказала мама. - Тогда сачок тебе точно понадобится - чтобы оттащить меня в дурдом.
Когда дело касается Фрэнки, мама всегда говорит о колледже так, будто это само собой разумеется; а вот я и колледж у неё никак не стыкуются. Я взглянул на брата - тот храпел и в ус не дул. Иногда я думаю, что Бог ошибся и отдал Фрэнки часть мозговых клеток, изначально предназначавшихся для меня. Братец может дрыхнуть сутки напролёт, и всё равно у него в табеле сплошные "А". Я же в своём табеле испокон веков видел только две "А": в имени Anthony и в фамилии Bonano. Что самое противное - Кристина, похоже, следует по стопам братца; так что мне уготовано судьбой стать позором семьи.
- Пошли, - скомандовал я Хови и Айре, - поговорим в подвале.
То есть там, где мы обычно беседуем о всяких важных вещах.
Подвал у нас из тех, что называют "обустроенными", хотя правильнее было бы назвать его "когда-нибудь-в-перспективе-обустроенным", потому что сколько бы мы ни вкладывали в него труда, всё время остаётся какая-нибудь недоделанная голая стенка. Может, это из-за папы, который вечно портачит с электропроводкой, или из-за дяди, который снабжает нас дешёвым изоляционным материалом, а потом выясняется, что этот материал содержит канцероген. Словом, каковы бы ни были причины, стенки регулярно продолжают оголяться. Тем не менее подвал стал для нас чем-то вроде военного бункера, где мы обсуждаем проблемы национальной безопасности и играем в видеоигры, которые, по убеждению моей мамы, выбьют из моей головы последние мозги быстрее любого боксёра-профессионала. А уж когда мы играем в игры с мордобоем, она вообще выходит из себя.
Но сегодня нам не до игр. Сегодня мы держим военный совет относительно парня по имени Шва.
Мы уселись на пол, и я передал друзьям добытую в ходе расследования информацию.
- Я не уверен на все сто, откуда у Шва такая фамилия, но брат парикмахера моей тёти живёт с ним по соседству, так что, думаю, информация достоверная. - Я помедлил для пущего эффекта. - Вот что он говорит: прадедушка и прабабушка Шва прибыли сюда из Старого света.
- С какого света? - спросил Хови.
- Старого. Ну, с той стороны.
- Что? - поразился Хови. - Ты хочешь сказать, что Шва - выходец с того света?!
Теперь я знаю, почему Хови всегда коротко стрижётся - чтобы нельзя было вцепиться и выдрать ему патлы. Думаю, нашёлся бы миллион желающих это сделать.
- Он имеет в виду из Восточной Европы, - пояснил Айра.
- Короче, - сказал я, - прадедушкина фамилия - Шварц, и всю свою жизнь он стремился к одному: вырваться из Старого света в Америку, потому что на Статуе Свободы написано приглашение: "Гоните мне усталый ваш народ, всех бедолаг, пошедших по нужде…"
- "Брошенных в нужде", - поправил Айра. - "Отдайте мне усталый ваш народ, всех нищих, брошенных в нужде, всех жаждущих свобод".
- Ага, - поддакнул Хови. - Если уж перевираешь цитату, то хоть перевирай правильно. По нужде они у него пошли.
- Да ладно. Ну вот, все в Старом свете говорят: "Слушайте, я же и есть нищий, брошенный в нужде!" и все хотят в Америку. Вот почему мои предки перебрались сюда из Италии, твои, Айра - из России, а твои, Хови, свалились с неба.
Хови съездил кулаком мне по плечу.
- Короче, старина Шварц парится там на своей свекольной ферме, или на чём ещё он там горбатится, складывает в кубышку каждый пенни на билет в Америку себе, жене и детям. "Хочу умереть на американской земле", - говорит он. Наконец, накопив достаточно денег, они, а с ними ещё четырнадцать тыщ других семей, набиваются в пароход и пересекают Атлантический океан.
- Только не рассказывай, что они напоролись на айсберг, - бурчит Хови.
- Не тот пароход, - говорю, - но примерно в то же время, я так думаю. Короче, прибывают они в Нью-Йорк, проходят мимо Статуи Свободы, все пялятся на факел, ну, там всякие "охи-ахи", совсем как туристы, только не в гавайских рубашках - они ж, понимаете, нищие, откуда у них бабки на гавайскую рубашку. Короче, всех ссаживают с парохода у Эллис-Айленд, и они стоят в длиннющей очереди на солнцепёке в своих шубах, потому что ещё не умеют одеваться по погоде и потому что на их родине всегда мороз. Наконец, подходит их очередь. Старина Шварц весь взопрел от жары и задыхается от волнения. А перед очередью мужик с авторучкой и громадной чёрной книжищей записывает имена и даёт доступ в страну. Он спрашивает: "Ваше имя, сэр?" А старик - внимание! - отвечает: "Шва…" - и вдруг хватается за сердце, трах-бах, инфаркт, и он помирает на месте.
- Желание исполнилось, - замечает Хови. - Умер на американской земле.
- Точно. Короче, эти мужики на Эллис-Айленде - они вроде как современные работники столовой: им плевать, что ты загнулся, главное - чтобы в очереди отстоял. Ну, вот они и записали фамилию как "Шва", и так оно с тех пор и пошло.
Айра, по большей части слушавший мой рассказ молча, наконец заговорил:
- А я слышал кое-что ещё.
Я повернулся к нему:
- Что ты слышал?
- Да всякое такое… странное… не только про него, а про всю его семейку.
- В каком смысле странное? - спросил Хови. - Странное, как в "Сумеречной зоне", или странное, как в "Свидетельствах очевидца"?
- Не знаю, - ответил Айра. - Кажется, как в обоих.
- Так что ты слышал? - спросил я опять.
- Говорят, его мамаша как-то пошла в супермаркет и исчезла прямо на глазах у всей очереди в экспресс-кассу. На том месте, где она стояла, осталась только кучка купонов и разбитая банка маринованных огурцов.
- Как это исчезла? Что ты имеешь в виду?
- И почему кучка купонов, если у неё была только банка огурцов? - вмешался Хови.
- А мне откуда знать? За что купил, за то и продаю. - Айра понизил голос. - Но, конечно… слыхал я и ещё кое-что…
Мы с Хови придвинулись поближе и навострили уши.
- Поговаривают, что швовский папашка разрезал мамашку на пятьдесят кусочков и разослал их… на разные почтовые ящики… в разные штаты…
- И в Пуэрто-Рико тоже? - спросил Хови.
- Пуэрто-Рико - это не штат, - напомнил я.
- Почти что штат.
- Ладно, может, он припрятал один кусочек, чтобы послать его в Пуэрто-Рико, когда оно станет штатом. Доволен?
Сказать по правде, я не поверил ни одному слову в Айриных историях.
- Если бы что-то такое произошло, вся округа бы знала. Так ведь?
Айра придвинулся ближе и надменно улыбнулся.
- А если это случилось до того, как Шва переехал сюда?
- А когда он сюда переехал? - спросил Хови.
Но ни Айра, ни я толком этого не знали. Дело в том, что в жилых районах это обыденное дело: одни ребята въезжают, другие выезжают; но как бы ни старался новый ученик незаметно влиться в жизнь школы, кто-то ведь должен был его заметить! А появления Шва не заметил никто.
- Должно быть, - сказал я, - он как самолёт-невидимка - сумел проскочить мимо всех радаров.
- А кто-нибудь пробовал проверить - правда, что его глаза меняют цвет? - поинтересовался Хови.
- Так близко меня к нему на верёвке не подтянешь, - заявил Айра.
На секунду повисла тишина, а потом Хови сказал: "Бр-р". Меня тоже слегка затрясло.
3. "Эффект Шва", и как мы исследовали его с помощью различных глубоко научных методов
У мистера Вертхога, нашего учителя естествознания, была дурацкая привычка причмокивать, словно целуя воздух. К таким выкрутасам привыкнуть невозможно, и, может быть, этим и объясняется то, что мои оценки по его предмету неуклонно катятся под откос. Просто глядя на учителя Вертхога, ты не в состоянии сосредоточиться на его объяснениях. Правда, однажды дурная привычка вышла ему боком: как-то во время родительского собрания один мужик набил мистеру Вертхогу морду за то, что тот заигрывал с его женой.
Сейчас мистер Вертхог стоял перед оборудованием для высоконаучного эксперимента, включавшим большую мензурку со льдом и длинный термометр. Написав на доске "34°", мистер Вертхог повернулся к нам:
- Научный метод (чмок) предполагает наличие гипотезы, опыта (чмок), результата и заключения (чмок-чмок).
Кто-то похлопал меня по локтю:
- Привет, Энси!
Удивившись, кто бы это мог быть, я обернулся. Я никогда не отдавал себе отчёта, что на уроке естествознания по соседству со мной стоит другая парта. Несколько мгновений я не узнавал лицо соседа - его черты были настолько неопределённы, что оно не залипало в память, хоть тресни. Не лицо, а ментальный тефлон какой-то.
- Это я - Кельвин Шва.
- О, Шва! Как дела?
- Мистер Бонано (чмок), вы не уделите нам толику вашего драгоценного внимания?
- Э… конечно, уделю… - Я не стал посылать учителю ответный поцелуй - это чревато вызовом к директору. Мистер Вертхог на подобные выходки реагировал болезненно.
- Итак - может ли кто-нибудь выдвинуть гипотезу, которую мы будем проверять в нашем сегодняшнем эксперименте?
Рука Шва в тот же момент взмётывается вверх - раньше всех прочих. Мы с ним сидим в третьем ряду в центре, однако взгляд мистера Вертхога скользит мимо руки Шва и упирается в Эми ван Зандт, сидящую в заднем ряду.
- Вода при комнатной температуре закипит, если её выставить на солнце.
- Какое ужасающее невежество! - Учитель высыпает в мензурку со льдом пакет какого-то порошка и смешивает коктейль. Вода становится мутной. - Есть ещё предложения?
Рука Шва по-прежнему маячит над головой. Вертхог вызывает Локишу Пил.
- Лимонад, реагирующий со льдом, лучше утоляет жажду? - предполагает Локиша.
- Ещё более неверно (чмок-чмок)! - Мистер Вертхог всыпает туда же ещё один пакетик порошка. Лёд в мензурке начинает быстро таять. Шва уже размахивает рукой, словно сигнальным флагом, пытаясь привлечь к себе внимание учителя. Вертхог вызывает Денниса Фиорелло.
- Э… - Деннис опускает руку. - Да нет, это я так.
Шва поворачивается ко мне и издаёт еле слышное досадливое мычание:
- Он никогда не вызывает меня!
Вот теперь я поднимаю руку.
- О! Мистер Бонано. Неужели вы знаете ответ?
- Я не знаю, но держу пари - Шва знает.
Вертхог смотрит на меня так, будто я говорю по-латыни.
- Простите, кто?
- Ну, вы знаете - Кельвин Шва.
Вертхог чуть поворачивает голову, прищуривается…
- Кельвин! - говорит он, будто удивляясь, что увидел кого-то, о чьём присутствии не подозревал. - Ты можешь ответить на вопрос?
- Реакция между реагентами А и Б проходит с выделением тепла.
- Отлично! Твоя гипотеза подтверждается или опровергается в ходе эксперимента?
- Подтверждается. Весь лёд растаял, когда вы добавили реагент Б. Значит, реакция экзотермическая.
Вертхог вытаскивает из мензурки термометр, записывает на доске температуру - "89°" и продолжает урок.
Шва поворачивается ко мне и шепчет:
- Спасибо! Сегодня он, по крайней мере, не отметит, что меня нет в классе.
Я качаю головой и смеюсь.
- Такое впечатление, что ты вроде как невидимка, что ли!
Отличная шутка, правда? Но тут вдруг я замечаю глаза Шва - серые, будто облака за окном. Он ничего не отвечает, и я понимаю, что наткнулся на Нечто. Шва отворачивается и утыкается этими самыми глазами в тетрадь, но я не в состоянии сосредоточиться на учёбе. У меня такое чувство, будто я наступил на мину, которая разнесёт всё вокруг в прах, стоит мне только убрать ногу.