"Единственная" - одна из лучших повестей словацкой писательницы К. Ярунковой. Писательница раскрывает сложный внутренний мир девочки-подростка Ольги, которая остро чувствует все радостные и темные стороны жизни. Переход от беззаботного детства связан с острыми переживаниями. Самое светлое для Ольги - это добрые чувства человека. Она страдает, что маленькие дети соседки растут без ласки и внимания. Ольга вопреки запрету родителей навещает их, рассказывает им сказки, ведет гулять в зимний парк. Она выступает в роли доброго волшебника, стремясь восстановить справедливость в мире детства. Она, подобно герою Сэлинджера, видит самое светлое, самое чистое в маленьком ребенке, ради счастья которого готова пожертвовать своим собственным благополучием.
Рисунки и текст стихов придуманы героиней повести Олей Поломцевой, которой в этой книге пришел на помощь художник КОНСТАНТИН ЗАГОРСКИЙ.
Клара Ярункова
Единственная
Свидание с автором
- Послушай, Клара, что побудило тебя написать именно такую книгу? Книгу о пятнадцатилетней девочке?
Вопрос был в общем не таким нелепым, как могло бы показаться… Но сначала, как принято в солидных предисловиях, я должна представить читателю мою собеседницу: прошу любить и жаловать - Клара Ярункова, словацкая писательница, женщина за сорок лет, но с таким великолепным чувством юмора, такая жизнерадостная, такого спортивного вида, что впору двадцатипятилетней. Помимо этих качеств, бросающихся в глаза сразу, я уловила в ней еще одно необычайно важное для писателя: способность необыкновенно точно и чутко понимать других людей, ощущать их состояние, угадывать каким-то шестым чувством ход их мыслей. Именно эта способность и заставила ее отнестись серьезно к моему на первый взгляд нелепому вопросу.
Ответила она вопросом:
- Тебе не кажется, что мы, взрослые, подчас слишком поверхностно относимся к миру детей и подростков?
- Вот именно! - воскликнула я, радуясь, что она поняла истинный смысл моего вопроса, который я не сумела выразить. - Именно это я и имела в виду: книгой своей ты хочешь показать, что надо уважать юного человека, который всегда - личность…
- Причем личность, порой более четко выраженная, чем личность взрослого. У взрослых уже многие острые углы пообтесала жизнь с ее заботами. А у ребят еще так резки грани между светом и тенью, что им гораздо труднее, чем нам, справляться с самими собой, когда они наталкиваются на несправедливость, на холодность, на обман… И это доставляет им глубокие страдания - у нас все это смягчено опытом, я бы сказала, закалкой против неприятностей. А что касается силы чувств, интенсивности переживаний, то они у них, по-моему, куда ярче, куда… первозданнее, что ли, чем у нас. И захотелось мне проследить, как справляется с этим девочка пятнадцати лет, которая уже не ребенок, но еще и не взрослая, у которой в душе и в голове намешано много и от детства и от зрелости… Самый он трудный для человека, этот переходный возраст! А вот интересно, о чем думала ты, когда читала мою книгу?
- Быть может, это тебе покажется странным или каким-то очень уж далеким сравнением, но я думала в это время, что Ромео и Джульетта погибли потому, что были еще детьми…
- А! - с удовлетворением воскликнула Клара.
- Правда? Ведь, будь они взрослее, они нашли бы выход, сумели бы постоять за себя, приспособиться, примениться к условиям. Только в ранней юности люди так бескомпромиссны, только в этом благословенном и проклятом возрасте могут они принимать такие смелые, такие детские, такие фантастические решения, последствий которых не умеют предвидеть… И когда я видела перед собой твою Ольгу Поломцеву, я думала: какое счастье, что с ней, около нее есть такие чудесные люди, как тетя Маша, как бабушка, как отец ее…
- Да… Я хотела немножко показать подростку и мир взрослых: пусть знают, кто им в помощь, кто их любит, кто бережет их. Я хотела, чтоб они, эти ребята, были справедливы к взрослым. Словами, конечно, никогда не передашь своего опыта, и это бесконечно жалко. Видишь иной раз, как юный человек поступает во вред себе, не умея еще ориентироваться в мире, и хочешь помочь ему, а он тебе не верит, отвергает твои советы, твой опыт, твои слова… И вот думается мне, что не словами, а образами, живыми примерами передать все это можно - если только литературные примеры могут быть живыми…
- Э, Клара, если литература талантлива и правдива, она жива. Разве не живы для нас Наташа Ростова, ее брат Петя - да что говорить, не один Толстой населил наш мир такими живыми и бессмертными людьми. И все они - наши личные знакомые, мы сопереживаем с ними. И, сопереживая, учимся на их опыте…
- А знаешь, в чем секрет? - улыбнулась Клара. - В том, чтобы писать правду. Не надо выдумывать искусственный мир для своих героев, выдумывать какие-то искусственные обстоятельства: жизнь так богата, что дает любой материал, и горький и радостный.
- Да. Я заметила, ты не щадишь своих героев. Ты пускаешь их в обыкновенную, настоящую, полнокровную жизнь. Сталкиваешь их в невыдуманных конфликтах. Порой мне кажется, писатель должен быть беспощаден. Наверное, очень тяжело ставить своего героя, которого ты ведь любишь, в самые трудные, самые трагические положения. Показывать его слабость, его ошибки…
- Зато есть возможность показать, как благородство и нравственная чистота этого героя преодолевают его слабость или ошибки! - горячо возразила Клара. - И в этом огромная радость для писателя.
- Тут мне приходит на память другая твоя повесть - "Брат Молчаливого Волка", повесть про мальчика. Как жестоко обошлась ты со старшим братом этого мальчика, с Молчаливым Волком, этим сильным, чистым, прекрасным человеком! Какой удар нанесла ты ему смертью той девушки…
Лицо Клары омрачилось.
- Мне больно было писать об этом. Но надо было. Надо было потому, что такое случается в жизни. Надо было, чтоб сказать моим читателям: не сдавайтесь, ребята, не падайте под ударами судьбы! Вырабатывайте в себе силу души и верность сердца… Но ведь в этой повести не только печальное!
- Да, в ней много чудесного юмора, а главное - так точно подсмотрены характеры не только людей, но и, например, собак… Эти сенбернары великолепны! И люди твои, живущие в горах, так близко к природе, - какие цельные, какие смелые характеры!
- Природа - великий воспитатель… Кажется, эта моя книга вышла у вас? - спросила Клара.
- Да. "Брат Молчаливого Волка" выпустило наше издательство "Детская литература". Скажи, какие книги ты еще написала?
- Есть у меня "Дневник героя", он был переведен у вас на русский язык, а в нашей стране в 1960 году он был удостоен премии Франи Краля, нашего знаменитого писателя. Затем я написала "Дети солнца" - они тоже изданы у вас, в издательстве "Молодая гвардия". Написала я и книжечку для малышей - "Про язычок, который не хотел говорить". После нее вышел "Брат Молчаливого Волка"…
- Эта повесть тоже получила премию?
- Книга вышла в 1966 году и в том же году получила вторую национальную премию на Международном конкурсе литературы для юношества атомного века - так она называется, эта премия. Это был как бы первый тур, внутри страны, а потом пошел второй тур, уже между странами социалистического лагеря, и там я получила за "Волка" третью премию. Три года спустя, в 1969 году, эта же книга получила Феррарскую премию Европы, а потом мне выдали за нее диплом Христиана Андерсена, датского сказочника. Было еще несколько более мелких наград… Ну вот, а после "Волка" я выпустила еще повесть "Мститель" - о парнишке, который сбился с пути, но старается как-то выправиться. Что же касается повести "Единственная", которую скоро издаст "Молодая гвардия" и перевод которой ты редактировала, то она переиздавалась у нас пять раз и, кроме того, переведена в Польше, Венгрии, Румынии, ГДР, ФРГ, США, Голландии, Югославии и у вас на Украине. Она награждена Почетным значком имени словацкого писателя-коммуниста Петра Илемницкого.
- В этой повести, как и в других своих вещах, ты ставишь проблемы нравственные, этические, и это прекрасно. Мне кажется, это то, к чему так стремится - или должен стремиться - юный человек, который в этом возрасте осматривается, стараясь понять, в каком мире назначено ему жить. В этом я вижу много общего с нашей литературой для юношества. И характер твоей героини, Ольги Поломцевой - девочки порывистой, благородной, всегда готовой броситься на помощь слабым, - очень сходен с характерами наших, советских ребят. Но знаешь, в чем, мне думается, есть разница?
- В чем? - заинтересовалась Клара.
- Повторяю, может, мне так только кажется, но, по-моему, твои ребята в большей степени индивидуалисты. Не пойми меня превратно - я отлично понимаю, насколько необходимо полное развитие личности. Но это не противоречит тому, что я хочу сказать… Когда я читаю эту твою повесть, когда вживаюсь в мир Ольги Поломцевой, мне чего-то не хватает… Мне, если б я была на месте Ольги, не хватало бы… дружбы. Ведь, в сущности, разве есть у нее друзья?..
- А Марцела, Иван, другие?.. - недоуменно перебила меня Клара.
- Да, конечно, но… Все-таки каждый из них немножко сам по себе, сам за себя. Не знаю, быть может, я ошибаюсь, но когда я вспоминаю свои школьные годы, то самое яркое и ценное в них для меня - это то, что в любое время я могла примчаться в свой класс, к своим ребятам с любым горем и с любой радостью. Это такое счастье, когда можешь прийти к людям и сказать: "Ребята, мне плохо", - и знать, что тебя поймут и поддержат. Или наоборот: "Ребята! Я сегодня такая счастливая!" - и тоже знать, что тебя поймут и порадуются за тебя… Вот прошло тридцать лет, как я кончила школу, а до сих пор мы встречаемся со школьными товарищами как с самыми близкими, родными людьми. От этого теплее жить. И если юность не знает этого счастья, мне жаль ее. Ты не обиделась?
- Что ты! Я просто думаю: вероятно, ты права. Наверное юность действительно тянется к тому, чтобы щедро делиться сердцем… Да, надо, чтобы были люди, которым можешь открыть душу. Пожалуй, именно этим и объясняется то, что я получаю так много писем от моих читателей. И когда я приезжаю в школы - а я часто приезжаю к моим героям и читателям, - то каждый раз между нами завязываются интереснейшие, глубокие, серьезные разговоры. Споры даже… Только не в присутствии учителей, - со смехом закончила Клара.
- Ну, это уж зависит от самих учителей! - засмеялась и я - Нас, взрослых, ребята судят строго, но справедливо. Я верю в их суд.
- Я тоже! Остается только, чтоб и они поверили нам! - воскликнула Клара. - Вот для этого, для того, чтобы было оно, это взаимное доверие и взаимное понимание, я и работаю…
Н. Аросева
1
Самое прекрасное дело - болеть в учебном году. Только еще лучше, если с температурой. Тогда уж и вовсе порядок. Во-первых, никаких подозрений, во-вторых, всем тебя жалко, в-третьих, родители испуганы, и очень легко сорвать с них что угодно. Правда, не так легко, как в раннем детстве. Тогда они каждый раз пугались, что я умру, и каждый день, пока я болела, покупали мне что-нибудь. Теперь-то я поумнела, зато родители не так легко раскошеливаются. Отец говорит - из педагогических соображений, чтоб не избаловалась: ведь я у них единственная. Не то чтобы не было денег, денег хватает, да заработаны они тяжким трудом, а труд облагораживает человека, и это главное, а уж то, что он дает средства на жизнь, - это второстепенное. На жизнь, не на пустяки! Ха-ха! А прежде-то: "Что бы такое подарить моей золотой девочке?" А теперь - нате вам: тяжкий труд, облагораживающий человека… Хорошо еще, папку домой на машине возят после тяжкого труда, а то бы, пожалуй, и не добрался…
Словом, пока я здорова, о пустяках уж и не думай. Вот когда болеешь, еще куда ни шло. Но чтоб заполучить модулит, пришлось мне набить целых сорок градусов. Стоит модулит восемьдесят крон. Это такой материал для лепки: слепишь, что надо, потом варишь, как галушки. Это-то и забавно. Сваренное потом красят и покрывают лаком для ногтей. Когда мне удалось набрать сорок градусов, отец обещал мне модулит. Зато уж если родители что пообещают, слово держат. Тут они молодцы. Папка говорит: последовательность - главный элемент воспитания, а мне и дела нет. Для меня главный элемент - чтоб купили. А что при этом говорится - мне неинтересно, если мы одни дома. Но когда к нам приходят Ева, или Иван с Марцелой, или мой чокнутый двоюродный братец, Йожо Богунский, тогда папкины разглагольствования меня здорово бесят. Еще бы! Я-то своего отца знаю, он дядька что надо, да они его не знают, подумают еще, что у него винтиков не хватает или такое прочее. Так и жду сплетен, будто мои родители тем только и заняты, что воспитывают меня с утра до ночи! Тогда уж мне крышка!
Температура еще тем хороша, что, если вечером у тебя сорок, можешь требовать чего душе хочется. На следующий день натянешь тридцать семь, но в школу еще не пускают. Других ребят после температуры держат дома два дня, а меня четыре, потому что в первом классе у меня был легочный диагноз. Ева, конечно, мне завидует, но я-то не виновата, что у нее в первом классе не было туберкулеза. Не ходила бы в детский сад, тоже заболела бы. Бациллы набросились на меня, потому что я не привыкла к детскому коллективу. Меня потом в Татрах откармливали, как рождественского гуся. К счастью, следов этого не осталось. И туберкулеза тоже: с ним было покончено в Татрах.
Сегодня принесли модулит. Мамочки, целая куча! Я сразу принялась за работу, потому что лежать он может только месяц. Не знаю, как успеть, ведь леплю-то я только мелкие вещички. А болезнь моя в лучшем случае продлится еще четыре дня.
Первая порция у меня разварилась. Когда я вынимала вторую, пришел папка. Выругал бабушку, зачем разрешает мне возиться с газом и кипящей водой. Мол, ребенок не соображает, а тебе бы уж пора головой думать.
Ребенок! Ух, как я обозлилась, но решила не нервничать. Вторая варка удалась.
- Что же это у тебя такое? - начал папка рассматривать фигурки, которые я разложила на дощечке.
- Вот эти четыре кружочка - это декоративные пуговицы, - говорю. - Не видишь, дырочки? Я их раскрашу перламутровым лаком, что стоит в ванной. А вот это - цветок шиповника. Вот листик, он будет зеленый. Лепестки окрашу в розовое, а пчела будет коричневая. Красиво, правда?
- Гм, разве это пчела?
- Ясно, - говорю. - Такая модерная. Только намек.
- И ты хочешь сказать, что вас этому учат в изобразительном? Ульи вы там, часом, не делаете?
Ну разве не противный? Сначала у меня отпала всякая охота раскрашивать шиповник. Но потом пришла Ева, и ей мой цветок понравился. Я его все-таки раскрашу.
Ева живет на нашем этаже. Родились мы в одну и ту же неделю. И не только мы: Иван Штрба с нашего этажа тоже. Конечно, не теперь. Четырнадцать с лишним лет назад. Но все равно - вот, верно, было здорово! Жалко, ничего этого не помнишь. Иван, правда, говорит, что помнит, но это он, конечно, врет.
У Евы большое несчастье. Мама перехватила письмо, в котором ее подружка из Чаниковц писала о Яне из ремесленного. Я об этом Яне знаю, потому что Ева мне все рассказывает, как она у своей бабушки в Чаниковцах кружила головы деревенским парням.
- Видела бы ты, - говорит Ева, - до чего они с ума сходят, стоит появиться городской девчонке!
А я бы и впрямь с удовольствием посмотрела.
Так вот, Ева мне все рассказывает, а своей маме ничего. Ну и поплатилась. Ох и скандал был, да еще три пощечины схлопотала. И в Чаниковцы ее одну уже не пустят.
- Я тебе покажу, - заявила ей мать, - как с четырнадцати лет с парнями таскаться!
А я бы тоже обозлилась, потому что Ева с Яном только один раз и разговаривала, вот и все, что между ними было. И вовсе никакой он не парень. Ему всего-то шестнадцать.
- Почему же ты ей все это не объяснила? - сказала я Еве. - Она теперь думает бог знает что. Я своей маме все рассказываю.
- Не буду я объяснять, - отрезала Ева. - Она меня оскорбила, и я с ней не разговариваю. А ты, если все говорить будешь, тоже поплатишься, хотя твоя мама и другая.
Но я маме, факт, скажу, когда будет о чем. Папке, наверное, нет, и бабушке нет. А маме - всегда.
Жалко мне Еву, она сейчас болеет, и нет ей никакой радости от болезни. И плакать к нам приходила. Я ей говорю: "Садись ко мне на кровать, спрячь ноги под одеяло". Она поднялась со стула и наступила на халат - халат-то был мамин, - и носом ткнулась в одеяло. Мы расхохотались и никак не могли остановиться. Только тогда перестали, когда услышали, как бабушка поднимается по лестнице. Мы мигом выскочили из кровати, Ева выбежала в другую комнату, и мы начали разговаривать через дверь, чтоб к нам не приставали, - у Евы желтуха, а у меня только краснуха.
До вечера я пробыла одна; вот скука была!
Но потом - господи, что творилось ночью!
Вечером началась драка у наших новых соседей - и я получила множество полезных сведений. В полночь ко мне пришла мама, прислушалась, спокойно ли я дышу, и вдруг всплеснула руками.
- Оля, да ты схватишь воспаление среднего уха! Стены холодные как лед!
На том и кончилось мое самообразование, но я долго не могла уснуть. И вовсе не потому, что гадала, действительно ли у соседки есть любовник, а сам сосед пьяница, а потому, что там плакали дети. Не выношу я, когда дети плачут. Если их еще и били, то завтра же позвоню в милицию, увидят они у меня…
Придя к такому решению, я наконец задремала. Но если я думала, что теперь уж будет тихо, то ошиблась. Как раз когда я погружалась в царство снов, зазвонил телефон. Я слышала, как отец шлепает босиком в прихожую и как он рычит в телефонную трубку. Спросонок он всегда рычит, как дикая собака динго. И не только спросонок. Однажды в зоопарке я ему об этом сказала, и он очень смеялся. А потом, когда он как-то зарычал так же на маму и я опять сказала про динго, он мне чуть было не всыпал. Тогда я была еще глупа и принимала всерьез разговоры отца о семейной демократии и о том, что у меня есть право голоса, как у каждого члена семьи, и т. д. и т. п. Вот уж верно - век учись, как говорит бабушка.
Папка положил трубку и прорычал маме:
- Яна едет к нам. Опять их сыночек пропал. Я бы его приструнил! А они только и знают: "Йожинька, Йожинька…" Вот и получили.
Отец натянул брюки, накинул на плечи пиджак и пошел ждать тетю Яну на улице, потому что наше парадное на ночь запирают. Я воспользовалась случаем и перебежала к маме на тахту. Она была до смерти напугана.
- Мама, что с Йожо?
- Не знаю, девочка. Дядя Андрей поднял на ноги милицию, его разыскивают целую ночь. Уже два часа ночи.
- Ну и что же? - я хотела утешить маму. - Если Йожо не захочет, его и милиция не найдет. Сам вернется, когда проголодается.