Макс резко кивнул, и Саня слишком поздно сообразил, что не согласие это вовсе, а удар. Своим лбом Снегирёв крепко засветил ему по носу, и если бы не выручила реакция, быть бы сейчас кровище. Но в последний миг Саня успел слегка откинуть голову назад, и для его носа это кончилось неприятной, но терпимой болью. Пришлось наказать Макса жёстко – коленом в пах. Не ожидавший такого коварства противник согнулся, и если бы Саня не продолжал держать его за лацканы, непременно упал бы.
– Так-так, занятные тут у нас протекают процессы, – раздалось сзади, и Саня быстро обернулся.
Пожилая физичка Евгения Борисовна, которую он с первого же дня мысленно прозвал Супермышь, в упор смотрела на него. В её взгляде не было ни гнева, ни возмущения, ни сочувствия – а только холодный интерес. Будто мышь – лабораторная, заметьте! – это как раз он, Саня. А вот в какое он угодил исследование – пока непонятно и оттого особенно жутко.
Потом Саня обнаружил, что их, оказывается, обступила толпа семибэшников. Острые, любопытствующие взгляды: кого сейчас сожрут?
– Быстро расцепились! – велела Супермышь. – Итак, Лаптев и Снегирёв. Два физических тела, решивших испытать на себе третий закон Ньютона. А зачем? Насколько я понимаю, агрессор – это именно Лаптев? Может, мне кто-нибудь объяснит причину конфликта?
– Евгения Борисовна! – проникновенным голосом сейчас же зачастил Макс. – Понимаете, этот Лаптев последнее время какой-то психованный стал. У него на русском куда-то рюкзак делся, и он с какого-то перепугу решил, что это я у него украл. Хотя все рюкзаки были в запертом классе! Кто угодно подтвердит! Потом он свой рюкзак нашёл и всё равно полез на меня. А я тут при чём? Он нервный просто, на всех кидается!
– У него, наверное, дома какие-то проблемы, – в тон брату подхватила Даша. – Вы знаете, он недавно на истории похулиганил, его папу в школу вызвали, и папа его, наверное, ремнем излупил, а это жестоко, и у Лаптева от этого крыша съехала. Евгения Борисовна, вы скажите директору, ну или завучу там, пусть проверят, что у Лаптевых в семье делается. Может, у него родители выпивают. Или того похуже!
Саню захлестнуло горячей, белой волной бешенства. Какая змея всё-таки! А ещё снилась ведь, бедная-несчастная прямо вся! Чтобы сдержаться, пришлось опять считать в уме, и не до пяти, а до десяти, причём в обратном порядке. Чтобы на счёте "ноль" ракета как раз не вылетела из шахты. А то хорош бы он сейчас был, набросившись с кулаками на девчонку, при учителе, при всех. Вот за такое, небось, мгновенно выперли бы из этой славной гимназии.
Хотя, может, и к лучшему? Сразу решились бы все проблемы – бойкот семибэшников, Даша, Жаба… Ушёл бы он в какую-нибудь другую школу, попроще, а тут бы всё осталось как было. По-прежнему рисовали бы на доске жабу, по-прежнему устраивали бы когда мелкие, а когда и крупные подлянки, а она бы всё терпела, терпела, входила бы каждый день в класс как в клетку, а в один прекрасный, вернее, несчастный день терпение бы кончилось, и она распахнула бы окно, шагнула бы туда…
– Вот что, седьмой "б", – сухо изрекла физичка. – Взяли вещи и тихо, цивилизованно зашли в класс. До звонка одна минута.
Окружающая их толпа семибэшников распалась, все похватали свои рюкзаки и построились у двери.
В кабинете, когда все уселись, Евгения Борисовна заявила:
– Лаптев, поскольку я наблюдаю тебя в такой роли впервые, то попробую дать шанс, не стану сообщать классному руководителю о случившемся. Разбираться, кто из вас со Снегирёвым прав, а кто виноват, у меня нет ни времени, ни желания, но одно могу сказать совершенно точно: кулаками никто никогда никому ничего не сумел доказать. Подтверждается всей историей человечества.
Саня мог бы ей возразить, что в Пензе-то получилось, но, разумеется, промолчал. Чем дальше, тем яснее ему было, что Москва – не Пенза, а седьмой класс – не третий. Да и Макс, хоть и сволочь, но явно не трус, и битьём морды его не остановить. Ну или придётся бить так, чтобы его увезли в реанимацию. А самого Саню – в тюрьму. Ага, весёленький вариантик.
7.
– Саня, а почему днём на солнце нельзя смотреть, а вечером можно? – строго спросил Мишка.
Саня вздохнул. Как же он ненавидел эти вопросики! Пока мучительно ломаешь голову, как бы объяснить мелкому, чтобы понял, тот уже готовит новый. А не отвертишься. Дома ещё можно строго прикрикнуть на него, чтобы не мешал делать уроки (сидение за компьютером Мишка пока тоже признавал за уроки), но вот в эти двадцать минут, которые занимает дорога от детсада до дома, братец грузил его по полной программе. Почему у листьев нет крыльев, а они летают? Почему часы идут, когда они висят на стенке? Почему девочки писают не так, как мальчики?
И ведь требовал подробного ответа! Если скажешь ему: потому что так устроен мир, он сейчас же спросит: а кто его, то есть мир, так устроил? И зачем? И не может ли этот самый кто-то устроить мир по-другому? Например, чтобы малина росла и зимой, а летом чтобы можно было и жариться на солнце, и кататься на санках. А ещё лучше – чтобы летать. У Карлсона ведь есть моторчик, а чем он, Миша, хуже?
– Потому что так устроена атмосфера, – пробурчал Саня. Не признаваться же мелкому, что и сам не очень-то знаешь ответ на этот дурацкий вопрос. Вроде что-то такое на географии было… или вообще в четвёртом классе на "окружающем мире". Вроде бы когда солнце в зените, то оно ближе и потому ярче, а когда у горизонта, то дальше… нет, отставить, бред! Ведь расстояние от Земли до Солнца всегда одно и то же. Или не в расстоянии дело, а в свойствах воздуха, сквозь который проходят солнечные лучи? Днём воздух не такой, как вечером? Кислороду, что ли, в нём становится меньше? Или больше?
– А почему атмосфера так устроена? А что такое "атмосфера"? – получил он в ответ.
Саня вздохнул и промолчал. Как же задолбали его эти вопросы! Ладно бы только Мишкины… Он вспомнил, сколько было сегодня других, на тему лаптя. Сперва у Истерички на истории. Затем на английском Балабанова поинтересовалась у Марии Михайловны, как по-английски будет лапоть. Но омерзительнее всего вышло на последнем уроке, на географии. Там отличилась Ирка Бояринова. Спросила она не больше не меньше, чем про море Лаптевых: мол, когда они это море будут изучать, и водятся ли в этом море какие-нибудь животные-мутанты?
Класс, естественно, хихикал, Саня злился, а ничего не оставалось делать, как терпеть. Возмутишься – будешь выглядеть идиотом, промолчишь – тоже как бы идиот, но всё же не настолько. Жаба, посоветовав ему не рыпаться, наверняка знала, что говорила. Убедилась на своей шкуре. На жабьей шкурке, которую в сказке Иван-Царевич спалил на костре и получил за это увлекательный квест к Кощею Бессмертному.
– Саня, а почему? – не отставал Мишка, но очень скоро Сане стало не до вопросов мелкого. Потому что в спину прилетело хоровое "Ла-поть! Ла-поть!"
Он резко обернулся. На другой стороне улицы стояло четверо. Мелкий Муравьёв, толстый Князев, долговязый Бутрин, а четвёртого, невысокого, узнать было невозможно – вязаная шапка натянута чуть ли не до бровей. Однокласснички держались в отдалении, но так, чтобы голоса их достигали Саниных ушей.
– Саня, а это кто? – сейчас же поинтересовался Мишка.
– Это мутанты, они из зоопарка сбежали, – наскоро придумал он. – За ними уже выехали охотники!
– А почему они на людей похожи? – вопрос был вполне логичный.
– Они хорошо умеют притворяться, – пришлось признать очевидное.
– А в зоопарке их сырым мясом кормят, да? – допытывался Мишка. – Они поэтому сбежали? Сырое мясо же невкусное!
– Пошли, – дёрнул его за руку Саня. – Нечего на уродов смотреть. Если хочешь, я тебе даже расскажу сказку. Про царевну-лягушку.
– Про царевну-лягушку я знаю! – гордо сообщил Мишка. – Ты расскажи про царевича-лягуха!
Вот только не хватало сейчас выдумывать про лягуха! Эти четверо тащатся следом, орут про лапоть, и, похоже, собираются сопровождать их с братцем прямо до подъезда. Прохожие – уж казалось бы, этим вообще ни до чего дела нет! – и то оборачиваются, интересуются, кто это у нас тут лапоть? И совершенно непонятно, что делать. Бежать за ними морды бить? А Мишку одного, что ли, оставить? Да и ещё вопрос, как получилось бы драться сразу с четырьмя.
А однокласснички совсем уж оборзели! Мало им показалось издевательств, они постепенно стали сокращать расстояние, потом быстренько перебежали через дорогу, и вот – пожалуйста! Первый комок грязи смачно влепился Сане ровно между лопаток. Прицельно метнули, шагов примерно с сорока – на глаз оценил он.
– Ла-поть! Ла-поть! – доносилось сзади. Больше всего ему хотелось схватить Мишку в охапку и на всей возможной скорости мчаться домой.
Насколько легче было в Пензе! Там всё происходило на ближних дистанциях, а главное – приходилось думать только за себя.
Второй комок попал пониже спины, и это было зверски обидно.
– А что они делают, эти мутанты? – дёрнул его за рукав Мишка.
– Это у них игра такая дурацкая, – буркнул Саня. – Никогда в такие не играй, понял?
Но это оказалось уже не игрой. Следующий комок врезался Мишке в затылок, прямо под край вязаной шапки. Само собой, мелкий заревел как вертолёт на старте.
– Хулиганство! – хором вскричали две проходившие мимо старушки, похожие на сморщенные грибы-дождевики.
И вот тут Саню перемкнуло. Вместо того, чтобы прыгать над братцем и утешать, он коротко ему бросил:
– Стой здесь, никуда не отходи!
И на третьей космической скорости рванул в сторону оборзевших семибэшников, которые подобрались уже совсем близко. Белое пламя ярости жгло мозги, сердце бешено колотилось о рёбра, и попадись ему сейчас в руки одноклассники – порвал бы на мелкие кусочки, словно старую газету.
Но руками не пришлось. Враги рванули от него с неменьшей скоростью – как тараканы, когда приходишь ночью на кухню попить воды и включаешь свет (полгода в Краснодаре им пришлось пожить в такой квартирке, пока не перебрались в другую, получше).
А дальше одновременно случилось сразу много всякого. Толстый Князев рванулся на другую сторону улицы, бешено взвизгнули тормоза, запищали гудки, и Саня, продолжая погоню, увидел невероятное. Ему даже показалось, что время замедлилось – как бывает в кино, когда идут спецэффекты. Здоровенный чёрный джип почти уже накатил на зелёную фигурку Витьки, расстояния для экстренного торможения стопроцентно не хватало, и по всем законам физики ему полагалось сейчас превратиться в блин. Вместо этого Князев взмыл в воздух свечкой – будто нырял с вышки в бассейне, только не вниз, а вверх – и, описав высокую дугу, со всей дури шлёпнулся задом на тротуар. Завопил погромче Мишки – и чесанул куда-то между домами.
В этот же момент Саня настиг самого медленного одноклассника – того, неопознанного, в чёрной вязаной шапке, и от всей души влепил ему ногой под зад. Неопознанный пролетел метра полтора и впилился головой в невысокий решётчатый заборчик, ограждающий тротуар от проезжей части. Заорал от боли, шапка с него слетела – и неопознанный оказался опознанным. Сидя прямо на мокром асфальте, прислонясь к заборчику, навзрыд плакал Петька Репейников.
Куда делись остальные двое, Саня не отследил. Не до того было – бежал к нему зарёванный Мишка, заливался слезами травмированный Петька, сигналили машины, оборачивались прохожие, и кто-то из них вот-вот мог вмешаться.
Решение пришлось принимать мгновенно. Саня одной рукой схватил Мишкину ладошку, другой резко дёрнул Репейникова – будто с корнями вырывал сорняк, и потащил обоих с тротуара, в маленький скверик перед длиннющим домом.
И ещё ему показалось – наверное, всё-таки показалось, полной уверенности не было – что на другой стороне улицы, в арке между двумя жёлтыми кирпичными домами, маячила не кто иная, как Жаба собственной персоной. Лягушкина то есть.
– Саня, это мутант, да? Который из зоопарка? – Мишка навёл палец на продолжавшего реветь одноклассника. – А почему когда мы в зоопарк ходили, то мутантов не видели? Тигра видели, льва видели, белого медведя видели, волосатого быка видели, обезьянов видели, а мутантов не видели? Они в домике спали, да?
– Тебе мама сколько раз говорила, что показывать пальцем неприлично? – прервал его поток Саня. – Показывать надо рукой. И вообще, это не мутант, это я пошутил. Это просто урод, и зовут его Петя.
Урод Петя меж тем слегка утих, в голос уже не рыдал, а просто всхлипывал и подвывал. Он прислонился к стволу тополя и с тоской смотрел на братьев Лаптевых.
– Сильно ушибся? – спросил Саня. – Домой-то сам дойдёшь?
– Да ничего, не очень сильно, – успокоившись, сообщил Петька, – дойду, конечно.
– А чего тогда так ревел?
Этот невинный вопрос вызвал у Репейникова новую серию слёз, к счастью, на сей раз не такую долгую.
– Думаешь, я хотел с ними? – шмыгая носом, ответил он. – Я вообще с тобой дружить хотел, ты классный! Но они сказали, что кто не с нами, тот против нас, и его тоже будут чмырить, ну как Жабу. И как тебя… – помолчав, добавил он. – А мне нельзя так.
– Они – это Снегири? – на всякий случай уточнил Саня.
– Ага! – кивнул Петька. – Они давно весь класс держат, ты новенький просто, не знаешь… Против них рыпаться бесполезно, они хитрые, всё так придумают, что в дерьме будешь и не отмоешься.
– Интересно, почему это тебе нельзя так? – хмуро спросил Саня. – Ты что, особенный такой, самый хрупкий? Жаба вот сколько уже терпит, и живёт как-то. А ты сразу струсил и на задних лапках перед ними бегаешь, выслуживаешься.
Не хотелось ему щадить Петьку. Сам ведь виноват, сам перед Снегирями прогнулся, и вместе с другими "Ла-поть" орал, и грязью кидался. Может, как раз его комок по Мишке и попал. Хотя это вряд ли – с меткостью у нескладного Репейникова должно быть по нулям.
Петька вновь всхлипнул, потом поднял глаза – и Саню обожгло льющимся из них отчаянием.
– Да не во мне дело, – вздохнул Петька. – У меня бабушка болеет очень, у неё сердце… ей совсем нельзя волноваться, а то сразу инфаркт и всё… А если меня чмырить будут, то от неё фиг скроешь. Она ж и в школу за мной иногда приходит, – открыл он свою стыдную тайну, – и на родительские собрания… это у Жабы, наверное, мама ничего не знает, она как-то умеет шифроваться от неё. А у меня не получится. Ну вот и приходится… ради бабушки.
– Ясно, – хмыкнул Саня. – Ладно, живи. Охотники на мутантов людей не жрут.
И тут его дёрнул на полу куртки Мишка.
– Саня, пойдём домой! – заявил он. – Я хочу чипсы, мультики и писать!
Часть вторая. Лягух-Царевич
1.
Снега в городе не осталось, исчезли чёрно-белые горы, ещё недавно казавшиеся вечными. Утекли весёлыми ручьями в тёмные решётки водостоков… мысль о весёлых ручьях, само собой, настроение не улучшила. Вот как чудесно всё было год назад – кусты и деревья уже покрылись прозрачной, если издали глядеть, листвой, солнце жарило почти по-летнему, впереди светилось всякое разное счастье – торт с двенадцатью свечами, ноутбук с четырехъядерным процессором, навороченный смартфон… и, конечно, толпа друзей, которая сначала этот торт оприходует, а потом – гулять до лиловых сумерек. Ну, может, не совсем толпа, но человек десять было точно. Из класса, из секции дзюдо, и со двора.
Это прошлое счастье не забылось, не ушло… но осталось только в глубоких извилинах мозга, и никакой замены ему не предвиделось.
Вот и дожил. Тринадцать лет, не хухры-мухры! Если по-английски, то уже не eleven, не twelve, а thirteen. Главное – teen, и до двадцати будет teen. Кончилось детство, короче. Ещё вчера было двенадцать, а сегодня бац – и уже целых тринадцать. Хотя, по правде, ничего нового Саня в себе не чувствовал. За день ни усы не выросли, ни мышцы.
Про мышцы тоже вспоминать не хотелось, а всё равно мысли то и дело касались этого. Позавчера на физре, едва все построились в одну шеренгу, Мураш поднял руку и принялся назойливо ею трясти.
– Чего тебе, Муравьёв? – скучным голосом поинтересовался Динамометр, не ожидавший от Илюхи никаких достижений. Хил был Мураш, а ещё более – ленив. Но форму не забывал, с уроков не сбегал и за то всегда имел свою законную четвёрку.
– Николай Геннадьевич, можно спросить? А правду говорят, что тренированный человек может сто раз подряд отжаться? – выпалил он и шкодливо улыбнулся.
– Хм… – удивился Динамометр. – Вообще-то теоретически всё возможно, только тебе это зачем? Ты ведь и двадцати раз не потянешь, потому что слабовольный и зарядку не делаешь.
– Да я не насчёт себя, – самокритично признал Мураш. – Просто вот сегодня Лапоть… ну то есть Саша Лаптев сказал, что ему сто раз отжаться как два пальца… ну это самое. А мы тут поспорили, что такого не бывает.
– Хм… – физкультурник поглядел на Саню, и в его глазах зажглись огоньки какого-то странного интереса. – Если Лаптев сказал, то это меняет дело. Он вроде как парень серьёзный, основательный, врать не станет. Саша Лаптев, два шага вперёд!
У Сани нехорошо ёкнуло сердце, но он вышел. Куда деваться-то?
– В общем, так, Саша Лаптев! – голос Николая Геннадьевича стал каким-то слишком добрым. – Предлагаю продемонстрировать свои умения. Отожмёшься сотку – без вопросов, пятёрка в четверти и в году. Только чтобы грамотно отжиматься, касаясь грудью пола. А то знаю я некоторых…
За третью четверть он, кстати, вывел Сане четвёрку – видать, не забыл тот случай с бесформенным Репейниковым. Но ругаться и разбираться, отчего четыре, а не пять, не хотелось. Ладно ещё, будь он круглым отличником – тогда единственная четвёрка по физре стала бы занозой в одном месте, но куда уж ему в отличники! В четверти были трояки и по русскому, и по английскому, и даже по биологии – Светлана Викторовна оказалась и впрямь люта. И вообще, пятёрок получилось только три, причём по предметам, как недовольно выразился папа, второй категории – по технологиям, по ОБЖ и по музыке.
Ну и что ему оставалось? Доказывать Динамометру, что ничего он такого семибэшникам не говорил? А однокласснички начнут кричать: "Говорил!", "Говорил!" Муравей же, наверное, не сам всё это придумал, а просто на подхвате. Вот у Макса рожа кирпичом… типа он тут не при делах. Слишком уж старательно изображает. Начнёшь отнекиваться – только сильнее опозоришься. Сказать "Да, я говорил, но не в буквальном смысле сто" – всё равно окажешься треплом.
Поэтому он просто принял упор лежа и начал отжиматься. В конце концов, в Краснодаре на дзюдо хуже бывало, там заставляли на кулаках, а тут – просто на ладонях.
Динамометр расхаживал возле него, теребил свой шнурок со свистком и громко считал вслух.
Первую двадцатку Саня сделал лихо, на скорости, дальше пошло тяжелее, пришлось сбавить темп. После тридцати стало уже реально трудно, но он был к этому готов – в дзюдо и по сорок раз подряд приходилось делать. По сорок… а тут надо сто!
А эти, небось, глядят, смеются… Цирк на халяву, ясное дело. Ну и гораздо приятнее смотреть, как другие корячатся, чем самим по залу круги нарезать. Сане чудилось, что взгляды семибэшников пригибают его к полу… точно каждый взгляд – это комок грязи… или снежок.
После сорока он остановился. Сердце шло вразнос, перед глазами плыли радужные круги, воздух казался шершавым, как наждачная бумага.
– Что, бобик спёкся? – поинтересовался сверху Динамометр.
И тогда на злости Саня сделал ещё десяток. Пусть он сейчас потеряет сознание, пусть у него разорвётся сердце – но он не бобик! Он им всем покажет! Докажет!