Ещё была видна узкая чёрная речушка, по которой проходила государственная граница Союза Советских Социалистических Республик и Норвегии.
Чужая страна за рекой ничем не отличалась от нашей: те же сопки, редколесье, замшелые валуны, голубые озёра. И было странно думать, что там другая жизнь, что люди там говорят на другом языке. А в домиках с низкими крышами тревожат людей по ночам не понятные для нас думы.
Работать с Виктором Николаевичем было интересно. Он знал, откуда взялись разные камни, зачем растут на камнях деревья, куда плывут облака, о чём кричат птицы. Он всё знал. Иногда он говорил Павлухе:
- Мы с тобой сухопутные моряки. Ходим по свету, открываем новые земли, новые дороги.
- Ну уж, - возражал Павлуха. - Сейчас ни одной новой земли нипочём не открыть.
- А уж это ты брось. Вот здесь, например, пять лет назад были голые камни. Даже волки околевали здесь от тоски. А сейчас посмотри, какое веселье. Пейзаж без жилья только в золочёной раме хорош. Я, Павлуха, по этаким пейзажам ноги до колен истоптал.
Вечером они разводили костёр, вываливали на сковородку консервы. Виктор Николаевич говорил:
- По всему свету наш брат геодезист ходит, землю столбит. Мы с тобой спать ложимся, а на другой стороне земли, может, двое проснулись, завтрак себе готовят. Ты знаешь, что они на завтрак едят?
- Не…
- И я не знаю. На той стороне земли всё иначе. Там ни берёзок, ни сосен - сплошные пальмы.
Павлуха ложился возле костра на сосновые лапы, глядел в розовое небо.
Солнце здесь не садится в июне - ходит по небу кругами, ночью задевает за верхушки сопок калёным боком. Деревья тогда похожи на зажжённые свечи, а в распадках стынет горячий солнечный шлак, играя сизыми и пунцовыми красками.
"Эта земля не хуже, хоть тут и нету пальм, - думал Павлуха. - Виктор Николаевич весёлый человек. Роман тоже весёлый. И все здесь весёлые. И погода стоит отличная, как будто север отступил к самому полюсу, но и там его тревожат весёлые люди".
Много на земле весёлых людей. Они не смеются беспрестанно, не пляшут без конца, не горланят песен без передышки. Они просто идут на шаг впереди других. С ними не устанешь и не замёрзнешь. Давно уже стало известно, - больше всех устают последние. А что касается погоды, она всегда хороша, когда весело у человека на сердце, когда ему некого бояться, нечего стыдиться и незачем врать.
Павлуха думал, засыпая у костра: "С получки денег мамке направлю. Роману отдам за кормёжку. Я ему должен. Если останется, куплю себе рубаху в красную клетку. Может, Виктору Николаевичу мои сапоги подарить?.."
Взбираясь на сопки, ночуя в распадках, Виктор Николаевич сосал иногда большие белые лепёшки из серебристой коробочки. Таких коробочек у него было несколько.
Павлуха полюбопытствовал:
- Что это вы под язык кладёте, - может, витамин какой?
- Точно, Павлуха, витамин "Ю", специально для стариков, которые не хотят дома сидеть.
В тот день установили они на невысокой горушке теодолит и хотели было начать съёмку. Но после полудня из расщелины наполз туман. Он набился в лощину, осел на волосах серым бисером, прилип к щекам и ладошкам.
- Ты не верти ничего, - предупредил Павлуху Виктор Николаевич. - Собьёшь прибор - опять полдня на ориентировку уйдёт.
- Что я, малолетка? Я небось понимаю, - сказал Павлуха.
Павлуха посмотрел на его истрёпанные ботинки. Спросил, опустив голову:
- Виктор Николаевич, почему вы меня на работу взяли?
- Крючок ты, Павлуха. И чего у тебя в носу свербит?
Он поднял Павлухину голову, глянул ему в глаза и сказал:
- Я, Павлуха, одному человеку задолжал… Младшему моему сыну.
- Он умер? - Павлуха спросил и тут же пожалел об этом.
- Нет, почему. Он живой… У меня их трое, сынов. Старший в Москве, в авиации. Средний в Калининграде - моряк. Младший… - Виктор Николаевич помолчал, словно раздумывая, говорить или нет. Потом сказал: - Младший в тюрьме.
Павлухе показалось, что туман сгустился, стало трудно дышать.
- До шестого был отличник, - продолжал Виктор Николаевич - танцор… А позднее… Я тогда на Камчатке работал. Старшие поразъехались. Старуха-то от меня скрывала…
"Вы моего батьку на Камчатке не встречали?" - хотел спросить Павлуха. Промолчал и подумал: "Почему же всё-таки он меня на работу принял?"
Павлуха посмотрел на геодезиста. Тот сидел на пеньке, запрокинув голову. Он широко открывал рот, словно старался откусить кусочек тумана, потом вдруг повалился с пенька на землю. Подбородок и грудь у него вздрагивали, как от редких ударов.
- Елки! - вскрикнул Павлуха, бросился к старому геодезисту, чтобы помочь ему сесть.
Но Виктор Николаевич поднял руку и потряс головой: мол, не трогай, я сейчас сам…
Павлуха ползал вокруг него на коленях.
- Виктор Николаевич, чего же вы?.. Виктор Николаевич, негоже ведь так… - И вдруг крикнул: - Дядя Витя!
Когда веки геодезиста крепко сомкнулись, выдавив две светлые крупные слезы, Павлуха вскочил и побежал к дороге. Шоссе проходило невдалеке от горушки. Ещё со склона Павлуха заметил пятнадцатитонный "МАЗ", груженный мешками.
- Стой! - закричал Павлуха и, расставив руки, бросился наперерез зелёному самосвалу с быком на радиаторе.
Он споткнулся в своих сапожищах, упал плашмя на дорогу. Его обдало горячим горьким дымом. Машина пронеслась над ним и, скрипнув тормозами, швырнув из-под шин острую щебёнку, остановилась.
Из кабины выскочил перепуганный шофёр. Он схватил Павлуху за волосы. Руки у него тряслись.
- Живой?
- Живой.
- Живой… Вот я тебе как смажу по ноздрям, - сказал шофёр, набирая воздуху в лёгкие, и закричал: - Чего ты под машину лезешь! Без глаз?! Дуракам везёт - между колёс упал…
Павлуха узнал в шофёре своего лохматого соседа по общежитию. Он вцепился ему в рукав.
- Чего ты… Т-ты не махайся… Дядя Витя же…
- Племянник нашёлся. Драть тебя без передыха, чтобы глаза промигались. - Лохматый залез в кабину, погрозил Павлухе кулаком, дал газ, и тяжёлая машина, дрогнув зелёным кузовом, покатила дальше.
- Стой!! - завопил Павлуха. - Стой!
Он снова побежал к горушке. Виктор Николаевич лежал на спине, подсунув руки со сжатыми кулаками под лопатки. Лицо его было серым. На нём резко и холодно блестела седая щетина. Если цвет волос действительно зависит от соединения металлов, то в волосах Виктора Николаевича остался лишь чистый нержавеющий никель.
Павлуха схватил теодолит вместе с треногой. Колени его подгибались от тяжести. Он больше не кричал: "Стой!" Он расставил треногу посреди шоссе.
- Теперь станете… - бормотал он. - Натурально станете, бензинщики бесчувственные…
Машина остановилась. В кузове на скамейках рядами сидели пограничники, а у самой кабины торчали уши серой овчарки.
Из кабины на дорогу выскочил старший лейтенант с пистолетом в деревянной кобуре, прицепленным к поясу.
- Ты чего здесь посреди дороги расставился? Колышкин! Трохимчук! Убрать треногу!
Из кузова выпрыгнули двое солдат. Пограничники торопились. Наверное, у них было очень важное дело. Наверно, их нельзя задерживать. Но разве Павлуха думал об этом? Он закричал, ухватив офицера за пояс:
- Виктор Николаевич умирает! Геодезист. Его в больницу нужно. Товарищ старший лейтенант!
- Это ты специально треногу поставил, чтобы машину остановить?
- Известно…
- Сименихин! - подойдя к машине, сказал офицер. - Пойдёте с мальчишкой. Колышкин пойдёт с вами.
Из кузова выпрыгнул сержант с санитарной сумкой через плечо.
Машина рванулась с места, и тут же пропал её след, только запах бензина повис над дорогой.
Павлуха бежал, оглядываясь. Рядом шагали два солдата в зелёных пограничных куртках с карабинами через плечо.
Виктор Николаевич лежал в той же позе. А возле него на траве светлела коробочка со стариковским витамином "Ю".
Сержант поднял её, покачал головой.
- Валидол… - Он снял сумку, опустился на четвереньки и зашептал: - Сейчас, отец, сейчас…
Павлуха отвернулся, когда острая игла шприца воткнулась в руку Виктора Николаевича.
- Теперь только осторожность, - сказал сержант. - Слушай, пацан, у вас найдётся палатка или одеяло? Что-нибудь такое.
- Одеяло.
- Треногу нужно разобрать, - сказал солдат, - из неё носилки удобно сделать. Пойдём, пацан, за треногой. - Солдат взвалил на плечи рюкзак, взял серый ящик из-под теодолита и направился к дороге.
Павлуха, захватив котелок и чайник, побежал за ним.
У дороги они разобрали треногу. Солдат Колышкин ушёл обратно. Павлуха сел прямо на пыльный щебень.
"Люди живут, - думал он, - и всё время работают. А витамин "Ю" этот, наверное, ни шиша не помогает - придумали для отвода глаз. А если не работать человеку, тогда все витамины будут ни к чему. Вот положи сейчас Виктора Николаевича на пуховую перину, подавай ему по утрам какаву, ставь градусники, и будет он уже не человек, а бесполезный лежачий больной. И всё тогда будет ни к чему. Худо - лежит человек и слышит, как спотыкается его собственное сердце; и человек уговаривает его: постучи, дружок, ещё, ну что же ты меня предаёшь?"
Павлуха принялся щупать свою грудь, искать сердце. Но не обнаружил его ни слева, ни справа. Тогда он стал искать пульс и тоже ничего не нашёл.
Пришли солдаты-пограничники. Они принесли Виктора Николаевича на самодельных носилках. Глаза у геодезиста уже приоткрылись. Он смотрел прямо в небо, в вечную синеву, куда, по старым преданиям, улетают тихие души усопших. Но смотрел строго, словно делил небеса на треугольники и мысленно забивал колышки в тех местах, где удобно возводить мосты, строить воздушные города, прокладывать дороги и линии высоковольтных передач.
По шоссе катил пятнадцатитонный "МАЗ". Он затормозил резко. Из него выпрыгнул лохматый Павлухин сосед, крикнул:
- Говори, что у тебя стряслось… - Он увидел лежащего на носилках геодезиста и пробормотал: - Вот тебе на… Ты что же, Павлуха, не мог толком сказать?..
Он открыл задний борт и всё говорил, словно хотел оправдаться:
- Я уж возле обогатительной фабрики сообразил. Ну, думаю, у Павлухи что-то стряслось, раз он под машину полез. Вот ведь репа…
Солдаты осторожно поставили носилки в кузов машины, потом погрузили туда инструменты и вещи. Павлуха хотел подсунуть под голову Виктора Николаевича рюкзак, но солдаты подняли носилки, чтобы Виктора Николаевича не трясло на промоинах. Они стояли, широко расставив ноги, а за плечами у них поблёскивали боевые карабины.
В городе Виктора Николаевича сдали в больницу.
- Я, Павлуха, того. Я побегу, - сказал лохматый Павлухин сосед. - На фабрике цемент ждут. Ты до посёлка на попутке доедешь…
Солдаты помогли Павлухе погрузить прибор и вещи на попутную машину.
- Спасибо вам, - сказал Павлуха.
- Ладно, парень, шагай… - Солдаты закурили папиросы "Огонёк" и двинулись своей дорогой.
"Если бы деньги, я бы им "Казбек" купил", - подумал Павлуха.
* * *
Красное солнце висело над трубой плавильного завода. Оно было похоже на факел. Учёные говорят, что в будущем повесят люди над севером искусственный электрический огонь, который станет освещать эту стылую землю зимой, даже будет играть по утрам красивые мелодии.
Навстречу неслись машины с грузами. У шлагбаумов перекликались шофёры. Жизнь текла ровно, упруго.
"А Виктору Николаевичу небось уже какаву подают на блюдце, - подумал Павлуха. - Только он её пить не захочет. Он любит крепкий чай из походного чайника…"
В конторе геодезистов толкотня - давали получку. Павлуху пустили без очереди: он устал с дороги, он молодец, он геройский малый. Кассирша отбирала у всех по полтиннику на вкусные вещи для Виктора Николаевича. Все понимали, что незачем они старику, что раздаст он их соседям по палате. Но всем хотелось передать ему привет и много хороших слов. И лучше всего это смогут сделать пустяковые цветы, умытые яблоки и апельсины, которые растут на другой стороне земли и пахнут жаркими ветрами.
Павлуха стащил свой сапоги.
- Вот, - сказал он. - От меня это Виктору Николаевичу. Они ему впору будут.
Кассирша вылезла из-за стола, даже не задвинув ящик с деньгами.
- Соскочило у парня, - сказала она. - Ты бы ему ещё портянки завернул для комплекта.
Геодезисты засмеялись.
- Он их в больнице на тумбочку поставит…
Павлуха растерялся.
- Он ведь в больнице временно. Он не захочет там долго лежать. Чего вы смеётесь?..
Геодезисты взяли его под мышки, вставили в сапоги и подтолкнули к столу. Павлуха получил деньги: и полевые, и суточные, и зарплату. Как и со всех, кассирша высчитала с него на подарок Виктору Николаевичу.
Павлуха не пошёл к себе в общежитие. Он направился к Роману. Ему казалось, что люди не принимают его всерьёз. Им бы только шутить и смеяться. Им не понять. Павлуха отдаёт долги! Вон у него сколько денег: "Мамке пошлю, Роману за питание отдам… Кому ещё?.."
Роман встретил Павлуху шумно. В комнате было много народа. Все сидели за столом и громко разговаривали. Здесь были Зина, Игорь и другие ребята.
- Здорово, Павлуха! - Роман стиснул его за плечи и подтащил к дивану. - Ты посмотри…
На диване в пелёнках лежал человек, крошечный, с наморщенным лбом и туманными синими глазками. Человек месил воздух красными пятками, красными кулачками и показывал мягкие дёсны.
- Мальчишка небось?
- Парень по всем категориям. Посмотри.
Павлуха сконфузился. Аня засмеялась. Она была худенькая и очень лёгкая. Казалось, что Анино платье надето на невесомое существо, которое бьётся и вздрагивает от радости и движется, движется…
- Поздравляю, - сказал Павлуха, стыдясь этого звучного слова. - Я тогда после зайду… Я неумытый.
- Ты что, штрейкбрехер? - сказал Роман. - Садись, выпьем за сына. - Роман подтащил Павлуху к столу, налил ему в стакан жёлтенького сладкого вина. - Давай… Ап!
Павлуха выпил, облизал губы. Парни и девчата за столом хвалили малыша, смеялись над Романом. А тот, не зная, куда себя деть, ухмылялся и хвастал:
- Телом весь в меня, а характером в Аню. Спокойный, порядок понимает, кричит только по заказу, когда есть захочет и когда мокрый.
Зина жевала конфеты и смеялась. Игорь разглаживал ногтем серебристые обёртки, которые она бросала в блюдце, и складывал их одну на другую, ровно-ровно, край в край.
- Мне из больницы звонили, - сказал он шёпотом. - Ты, Павлуха, молодец.
В углу стоял трёхколёсный велосипед, обвешанный пакетами и погремушками.
"Подарки, - сообразил Павлуха. - Смехота: только родился - и уже подарки. За что?"
Павлуха сунул руку в карман, нащупал там пачку денег и снова принялся считать: "Мамке тридцать рублей, себе на полмесяца. Роману за пропитание…" Он посмотрел на Романа.
Роман был громадным, весёлым, счастливым.
- Ешь, Павлуха, - говорил он. - Рубай колбасу, сыр голландский, шпроты. Закусывай. У меня сын…
"Не возьмёт, - тоскливо подумал Павлуха. - Ещё даст по шее, пожалуй".
Павлуха вытащил руку из кармана, слез со стула на пол. Он снял свой сапоги, потом прошёл босиком к велосипеду и поставил их там.
- Это хорошие сапоги, - сказал он. - Рыбацкие. Это от меня… Пускай носит…
Дубравка
Дубравка сидела на камне, обхватив мокрые колени руками. Смотрела в море.
Море напоминало громадную синюю чашу. Горизонт далеко-далеко; видны самые дальние корабли. Они словно поднимаются над водой и медленно тают в прозрачном воздухе.
А иногда море становится выпуклым, похожим на гряду чёрных холмов.
Оно закрывает половину неба. Чайки тогда вроде брызг. Чайки подлетают к самому солнцу и пропадают, словно испаряются, коснувшись его.
Дубравка пела песню. Она пела её то во весь голос, то тихо-тихо, едва слышно. Песня была без слов. Про птичьи следы на сыром песке, которые смыло волной. Про букашку, что сидит в водяном пузыре, оцепенев от ничтожного страха. О запахе, прилетаюшем с гор после дождя.
Пахнут розы. Пахнет прибой. Пахнут горы. Наверно, и небо имеет свой запах.
Дубравка пела о море, о зелёных волнах. Они бегут одна за другой, чтобы разбиться о камни.
Дубравка пела о людях. Люди встречаются и расходятся. К счастью, уходят не насовсем. Хорошие люди живут в памяти, даже говорят иногда, словно идут с тобой рядом. Об этих разговорах тоже поётся в Дубравкиной песне. Их нельзя передать просто. Они покажутся непонятными, может быть, даже смешными.
Дубравка пела о разбитой раковине, о странных мальчишках…
Песня её очень длинная. Может быть, не на один день. Может быть, не на один год. Может быть, на всю жизнь.
Камень стоял в море. Он давно оторвался от берега, сжился с волнами, с их беспокойным характером и, мокрый от брызг, сам блестел, как волна.
Дубравка приплывала сюда, взбиралась на эту одинокую скалу, когда ей нужно было разобраться в своих тревогах, сомнениях, обидах. Камень был её другом.
На берегу у самой воды бродили мальчишки. Они мелко шкодничали на пляже. Зевали от жары и безделья.
- Смотрите, какое облако! Это волна хлестнула до самого неба и оставила там свою гриву.
- Дура, - скажут они и добавят: - Поди проветрись.
Мальчишки - враги.
Ещё недавно Дубравка гоняла с мальчишками обшарпанный мячик, ходила в горы за кизилом и дикой сливой. Лазила с ними на заборы открытых кинотеатров, чтобы бесплатно посмотреть новый фильм. Потом ей стало скучно.
- Вот тебе рыбий хвост, будешь русалкой, - говорили мальчишки.
- Бессовестные обормоты, - говорила Дубравка. А почему бессовестные, и сама не могла понять.
Она смутно догадывалась, что теряет какую-то частицу самой себя. Раньше всё было просто. Теперь простота ушла. Любопытно и чуточку страшно.
В начале лета Дубравка записалась в драматический кружок старших школьников. Её не принимали категорически.
Староста сказал:
- Разве ты сможешь осмыслить высокую философию Гамлета? Ты ещё недоразвитая.
Руководитель кружка, старый, седой человек с очень чистыми сухими руками, усмехнулся.
- "Гамлета" мы ставить не будем. Его смогли одолеть только два великих артиста: Эдмунд Кин и Павел Мочалов. Не нужно смешить людей.
Это он сказал старшим школьникам, чтобы сбить с них спесь и поставить на место. Старшеклассникам всегда кажется, что они умнее всех. Но они слишком обидчивы и не способны к сплочению.
Они возмущались, доказывали, что "Гамлет" для них прост, как мычание. Перессорились между собой. И на следующий день согласились ставить "Снежную королеву".
Роль Маленькой разбойницы досталась Дубравке.