В. Г. Дресвянников двинулся вдоль улицы, окруженный девчонками. Алена тоже была здесь. Ей хотелось поговорить с критиком и искусствоведом о стихах. Она решила отдать ему свой "Бом-бом-альбом" и свои стихи, чтобы он сказал: стоит ей писать или нет. Конечно, она знала сама - стоит. Писать она будет! Но хотелось, чтобы это же самое сказал ей критик. Алена заходила и с левой и с правой стороны, но перевести разговор на литературу ей не удавалось. Маржалета и Лялька Киселева завладели вниманием критика, и еще мешали своими глупыми вопросами две девчонки из 8 "А" - Петрушина и Маташкова.
- Виктор Григорьевич, а на ком женат Тихонов?
- Виктор Григорьевич, а что сейчас делает Соломин?
В. Г. Дресвянников знал личную жизнь актеров отчасти тоже так, по слухам, но по слухам более достоверным, поскольку был все-таки связан с областным клубом любителей кино.
- Виктор Григорьевич, вы куда сейчас идете? Вы где живете? Мы вам принесем альбомы домой.
- Я живу в противоположном конце. Я не знаю, куда вы меня ведете.
- Мы никуда… Мы здесь живем, - сказала Светка Пономарева. - Хотите, я сейчас вам принесу? Вы "Анкеты" собираете? - Ее, наконец, услышали, она торопливо принялась объяснять: - Там такие вопросы на каждой странице: "Твое хобби", "Что ты больше всего ценишь в девушке?", "Что бы ты сделал, если бы нашел миллион?"
- Да, да, - сказал Дресвянников. - И "Анкеты" тоже. Все разновидности альбомов, какие есть.
Светка Пономарева жила в доме, где был магазин "Электроника". Она убежала за тетрадкой, радуясь тому, что может оказать услугу такому интересному человеку. Найдя тетрадку, она выглянула в окно. Внизу остались только Лялька Киселева и В. Г. Дресвянников. Они прогуливались вдоль стеклянной стены магазина.
В. Г. Дресвянников и Лялька ходили по плитам тротуара, поглядывая на проносящиеся по улице автомобили. В щелях между плитами налип бугорками снег, образовав кое-где наледи. Когда они подходили к таким скользким местам, В. Г. Дресвянников брал Ляльку под руку, осторожно вел, потом отпускал. Лялька нисколько не смущалась.
- Вы не можете представить, - говорила она, - какие в девятом классе есть еще дети. Фантики собирают.
- Фантики? - спросил В. Г. Дресвянников.
- Да… Нас только несколько человек, которые, можно сказать, переросли школу. Остальные все, понимаете… кантри.
- Кантри?
- Да, сельские. Им бы только побегать по зеленой травке. Некоторые, знаете, совсем дети. Особенно мальчишки. Они такие маленькие. И вообще, кантри, в смысле интересов. И альбомчики у нас ведут кантри. Вы там не найдете ничего интересного. Переписывают друг у друга "люби меня, как я тебя" и вообще всякие песенки. Я никогда не переписывала.
- А ваш альбом? - спросил В. Г. Дресвянников. - Вы мне его покажете? - Он невольно перешел с Лялькой Киселевой на "вы", потому что она держалась по-взрослому и разговор вела с ним взрослый.
- У меня нету. А почему я вас догнала, да? Они все стеснялись. Пришлось мне вас догонять, хотя я бегать не люблю. - Они дошли до угла и повернули назад. - Вы читали новую повесть Юрия Трифонова?
- Да, - сказал В. Г. Дресвянников. - Городские повести Юрия Трифонова я все читал. Сильная литература.
- А у нас есть такие, которые не читают. У нас, не хочется говорить, но если честно, почти все такие. Их интересуют только детективы, научная фантастика. А "Вокруг Пушкина" вы читали?
- Нет, я слышал, что есть такая книга, но не читал. Даже не видел.
- Я читала и, естественно, видела. - Она засмеялась. - Хорошо издали, с супером. Мы бы, конечно, сами не достали, с книжками стало так трудно. Мой папа дирижер. Он работает в нашей опере. Ему принесли…
- Дирижер? - уважительно удивился В. Г. Дресвянников.
- Да, - небрежно ответила Лялька, - ни одного вечера дома, все за пультом и за пультом… Там, в этой книжке… изложен новый взгляд…
Прибежала Светка Пономарева. В. Г. Дресвянников взял тетрадку, начал ее разглядывать, и, поскольку Лялька молчала, пришлось Светке поддерживать разговор.
- А вот здесь - пожелание, - сказала она. - Там вопросы и ответы, а здесь пожелание хозяйке тетради. Мишка Зуев, комик, написал… "Что пожелать тебе, не знаю, ты только начинаешь жить. От всей души тебе желаю с хорошим мальчиком дружить".
Лялька посмотрела на В. Г. Дресвянникова. В ее взгляде было: "Я вам говорила, ничего, кроме глупостей, вы тут не найдете".
После Светки Пономаревой ближе всех к "Электронике" жила Алена. Она достала из нижнего ящика "Бом-бом-альбом", не раздеваясь присела к столу, переписала на отдельный листок стихотворение "Береза". Переписывая, думала: "Вот бы напечатать. Он связан с газетами, отнесет - и напечатают. Очень просто. Вот было бы… Утром мать Сережки развернет газету, увидит стихи, увидит портрет знакомой девочки, скажет: "Сережа, это не вашей девочки стихи?" Алена размечталась, потом спохватилась: "Ой, скорей, а то уйдет".
Пробегая под аркой, Алена остановилась: "Ой, Марь Яну забыла разыскать!" На душе стало смутно. Но тут Алена увидела процарапанные на темной стене арки слова: "Алена хорошая" - и забыла про Марь Яну. Какой-то дурак в подъезде пишет и здесь нацарапал. Но все-таки приятно.
Алена подошла к девчонкам, к В. Г. Дресвянникову, протянув тетрадь, сказала:
- Вот!
А листочек со стихотворением оставила в руке и тут же скомкала, спрятала в карман пальто. Она не собиралась этого делать, а когда сделала, поняла: наказала себя за невнимательность к Марь Яне, за то, что поддалась общей суете… Алена с досадой пнула льдистый бугорок, нахмурилась.
Принесли свои тетради Маржалета, Нинка Лагутина. А девочки из 8 "А", Петрушина и Маташкова, не вернулись.
- К сожалению, я больше ждать не могу, - сказал В. Г. Дресвянников. Он забрал альбомы и ушел.
Девчонки постояли, посмотрели ему вслед. Они испытывали легкое разочарование. Произошло что-то странное. Прятали альбомы от родителей, от учителей. Выбирали тайные минуты для того, чтобы полистать, записать новую песню, стишок про любовь. Пришел чужой человек, мужчина, попросил, и они отдали. И еще бежали за ним, чтобы взял.
- Посмотрим, что в магазине? - предложила Нинка Лагутина.
Зашли в магазин. Нинка Лагутина надолго задержалась у прилавка, где продавались термосы. Ляльку Киселеву и Маржалету интересовала посуда: хрусталь, фарфор. Алена остановилась перед витриной с телевизорами. Она думала: "Телевизоры, телевизоры, телезрители, дневники отдать не хотите ли? Хотим, - отвечала она себе, - отдали и так далее…"
Постепенно все собрались около витрины с телевизорами.
- Хорошие чайные сервизы есть, на шесть персон, - сказала Лялька Киселева.
- Тетки, а у меня там склеенные страницы, - сказала Маржалета.
- Какие? - удивилась Светка Пономарева.
- Дневник… Расклеит, прочтет! - Она приложила ладонь к щеке и зажмурилась.
- Зачем склеенные?
- Бэби! - Маржалета даже отвернулась.
Таких девчонок, как Светка Пономарева, которые еще не влюблялись, не целовались и не знают, что существуют специальные страницы для записи сердечных тайн, она называла высокомерно "бэби".
В "Бом-бом-альбоме", в "Песеннике" или даже в "Дневнике моей жизни" в двух-трех местах выбирались парные страницы, заполнялись самыми жуткими охами и вздохами и склеивались. Прочесть секрет можно было, только разорвав эти страницы в определенном месте, где был нарисован цветочек.
- Ну и что? У меня там написана и заклеена неприличная загадка, - сказала Нинка Лагутина. - Не догадается. А догадается - пусть. Угадайка, угадайка - интересная игра.
На улице они еще больше развеселились, представив, что будет, если критик расклеит страницы. Алена смеялась до самого дома. Но едва закрылась за ней дверь подъезда, сразу стало грустно. Отдала чужому человеку то, что отдавать не следовало. Это было ясно.
Глава шестнадцатая
Анна Федоровна осторожно шла по скользкому, покрытому прозрачным льдом тротуару. Какой-то парень в распахнутой шубе, в лохматой шапке, съехавшей на затылок, и с огромным портфелем в руке пробежал мимо, прокатился по льду. Пока катился, успел обернуться и, проехав несколько метров, остановился перед учительницей. От неожиданности она тоже остановилась.
- Здравствуйте, Анна Федоровна, - радостно сказал парень. - Я вас из автобуса увидел.
Учительницу ослепила желтая меховая подкладка его богатой, широко распахнутой шубы. Из-под пушистого свисающего свободно шарфа выглядывал черный узкий галстук, заправленный под пуловер. Круглые румяные щеки пылали здоровьем, и Анна Федоровна не сразу признала в этом самодовольном, радостно улыбающемся человеке своего бывшего ученика.
- Здравствуйте, - повторил он, - не узнали?
- Смирнов? Нет, почему же, узнала, - ответила Анна Федоровна, действительно узнав в этой шапке, шубе и портфеле своего ученика. - Ну, как ты живешь? - Встреча была ей неприятна.
- Хорошо, - охотно ответил Смирнов. - Вот вы в меня не верили… Помните, как вы меня… - Он засмущался и, не договорив, опустил портфель на лед и склонился над ним. - Хочу подарить вам свою книжечку, - с подчеркнутой скромностью, не поднимая головы, объяснил он, возясь с замками портфеля.
- Ты в какой же области… специалист?
Желто-голубые тоненькие брошюрки лежали в портфеле в несколько рядов. Смирнов выхватил одну, выпрямился, достал из кармана толстую многоцветную шариковую ручку и красной пастой сделал дарственную надпись, а зеленой подписался. Получился разноцветный размашистый автограф.
- Спасибо, - сказала учительница, принимая книжку. Она машинально раскрыла ее на середине, увидела ровные строчки стихов, виньетки на полях, посмотрела на обложку - действительно: "Юрий Смирнов, стихи".
Ее бывший ученик наслаждался впечатлением. Он даже забыл поднять с земли портфель, стоял и смотрел в лицо учительнице. Книжка называлась "Главная улица".
- Вот как… "Главная улица"? - сказала Анна Федоровна.
- А вы мне по сочинению ни разу больше тройки не поставили, - тоном великодушного победителя сказал он.
- Ты, значит, стихи пишешь? Поэт? Зашел бы как-нибудь в школу, мы бы вечер устроили.
Он, наконец, поднял с земли портфель, поставив на колено, застегнул замки.
- Зайду обязательно. Сейчас я, буквально на этих днях, уезжаю с бригадой московских поэтов и композиторов на БАМ. Вы все в той же школе? Ну, я имею в виду, в нашей, тридцать восьмой?
- Да.
- Ну, я побежал.
Учительница кивнула, показывая, что благодарит за книжку и прощается. Юрий Смирнов убежал. Держа книжку в руке, Анна Федоровна медленно шла, смотрела ему вслед, пока он не скрылся в толпе. Мальчишкой Юрий Смирнов был толстым, ленивым. Сидел, правда, на первой парте, но, когда ему было скучно, зевал ей прямо в лицо. Это ему она сказала "дурак!". "Как же из таких толстых мальчиков получаются поэты? - подумала она. - Как же я не заметила, что он поэт? Я же учительница литературы".
Юрий Смирнов и сейчас был толстый, но убежал резво - на БАМ с группой московских поэтов и композиторов. Анна Федоровна вспомнила, что видела в местных газетах стихи какого-то Юрия Смирнова, но ей и в голову не пришло, что это тот самый, зевающий на уроках литературы мальчик.
Анна Федоровна несла книжку в руке. Собиралась положить в сумку, но за невеселыми мыслями забыла. Так и шла - в одной руке сумка, в другой книжка.
Раздеваясь в учительской, Анна Федоровна поставила сумку на стул, а брошюрку перекладывала из руки в руку, словно боялась положить, потерять.
- Что это у тебя? - поинтересовалась Зоя Павловна.
- Не знаю.
- Я спрашиваю про книжку, которую ты держишь в руке.
- Не знаю. Я не знаю.
- Как не знаешь? Вот я держу письмо. Мой корреспондент наклеивает только королевские марки. Голубые королевы, желтые, зеленые.
Она показала конверт. Анна Федоровна посмотрела, сказала:
- Да… Извини, мне сейчас не до королев.
- Да я и не собираюсь навязываться со своим письмом.
Но она именно потому и завела разговор о книжке, что хотела поговорить о письме, полученном из Англии. Она показывала в учительской каждое письмо, зачитывала отрывки, в которых английский корреспондент благодарил ее за присланные книги и за помощь в его переводческой деятельности. Майкл Эльберт переводил поэмы Есенина "Анна Снегина" и "Черный человек".
Зоя Павловна пожала плечами, поискала глазами кого-нибудь, с кем можно поделиться удивлением. Но все были заняты, озабоченно отбирали наглядные пособия, переговаривались сухими короткими фразами по делу.
Анна Федоровна вошла в класс, кивнула, не повышая голоса, поздоровалась. Жизнь снова вошла в свою привычную колею. Учительница раскрыла журнал, пробежала взглядом по пустым местам, отметила, кого нет. Не поднимая от журнала головы, глядя на фамилию Юрия Лютикова, сказала:
- Юрий… - И замолчала.
В классе было три Юрия, и все они насторожились, ожидая, кого она вызовет к доске.
- Только не меня! Только не меня! - шутовским шепотом говорил Юрка Лютиков.
- Юрий Смирнов, - сказала Анна Федоровна.
Класс недоуменно замер.
- Меня, что ли? Только я не Юрий. Я Игорь Смирнов.
- Нет, не тебя.
Она подвинула на середину стола желто-голубую книжку.
- Анна Федоровна, вы, наверное, спутали с 9 "Б", - сказала Раиса Русакова. - У бэшников есть Юрий Смирнов. У нас нету.
- Знаю, Русакова. Садись. - Она подняла "Главную улицу". - Эту книжечку стихов мне только что подарил мой бывший ученик. Юрий Смирнов. Если хотите, почитаем ее вместе. Я сама еще не читала.
Класс радостно загалдел.
- Это мы завсегда пожалуйста. Честно! Я люблю стихи. Во!
- Давыдова, иди почитай нам.
- Я? Почему я?
- Ты у нас тоже пишешь стихи. Давай, давай, Давыдова. Мы ждем.
Учительница поторопила девчонку кивком головы и положила книжку на стол. Алена упиралась, но мальчишки и девчонки, жаждущие развлечений, вытолкнули ее из-за парты. Когда Алена шла по проходу, Анна Федоровна подвинула книжку на край стола и словно бы отстранилась от нее.
Алена взяла сборничек.
- Тут предисловие… Читать?
- Все читай.
Алена поправила рукой челочку и начала читать краткую издательскую аннотацию. Анна Федоровна и слушала и не слушала, что читала Алена. Никак не могла сосредоточиться, думала о своей жизни. Вчера вечером в очереди за сыром обругали. А сегодня утром выяснилось, что ученики, которые не получали у нее больше тройки, становятся поэтами.
После аннотации Алена сделала паузу и перешла к стихам.
Анна Федоровна сделала над собой усилие, чтобы не думать о постороннем, стала слушать.
"Вчера, сегодня и завтра я скептиком быть не вправе… Послушайте, юные граждане, сверстники вы мои… Давайте думать о жизни, давайте мечтать о славе, давайте в подвиги верить во имя большой любви".
Первые строки насторожили Анну Федоровну, а девчонка, подхваченная танцующим ритмом, с вдохновением продолжала читать, с удовольствием произнося на конце строк точные рифмы.
"Давайте трудиться для лучшего, для всех на земле полезного. Чтоб солнце всегда сияло - для этого жизни не жаль! Мы дети потока могучего, мы дети "потока железного", и мы ощущаем сердцами, "как закаляется сталь". А если кто не желает, пусть признается сразу. Нечего тут стесняться, во-первых, и во-вторых… Мы с ними не будем нянчиться, вычеркнем по приказу из нашего поколения, из племени молодых".
Стихотворение было длинным. В какое-то мгновение Анна Федоровна поймала себя на том, что почти не улавливает смысла, убаюканная бодреньким ритмом. Она снова сделала над собой усилие, дослушала стихотворение до конца…
"Дадим им право обжаловать эту крайнюю меру. Построим на наших заводах сто персональных ракет. И сами отправимся в космос: на Марс, на Луну, на Венеру: сами станем поэтами, сами сыграем Джульетт. И бригадирами тоже станем, конечно, сами. И сами прикончим последний, ползущий к нам с Запада "изм". Разведчики нашего завтра, вперед с голубыми глазами! За нашей спиной история, а впереди - коммунизм!"
Второе стихотворение было о Красном знамени. И в нем тоже рифмы сыпались решительно и энергично. Слова не задевали Анну Федоровну.
- Подожди, Давыдова, не торопись, - попросила она. - Читай помедленнее.
Алена читала правильно. Она следовала за ритмом, за грохотом сшибающихся слов. "Так при помощи листа железа в театре имитируют гром", - подумала учительница. Она уже хотела остановить Алену, все было ясно. Но вдруг обнаружила, что ее ученики ловят падающие слова раскрытыми ртами, слушают. Она тоже стала слушать. И когда Алена закрыла последнюю страницу и положила бережно книжку на стол, Анна Федоровна неприятно была удивлена тем, что мальчишки и девчонки довольно долго и уважительно молчали.
- Он учился в нашей школе? - восхищенно спросила Светка Пономарева.
- Да, - ответила Анна Федоровна, - учился.
И подумала: "Помнит и "Железный поток" и "Как закалялась сталь". Ишь, как уместил всю школьную литературу в одной строчке".
- Можно посмотреть?
Анна Федоровна передала книжку. Желто-голубая брошюрка пошла гулять по классу. Интерес к стихам Юрия Смирнова неприятно озадачил учительницу. "Да что же они, совсем не умеют отличать настоящее от подделки? Они же Пушкина в школе проходят, Лермонтова, Маяковского. Да как же это получилось, что они совсем не защищены от подобной поэзии. Мы, значит, по литературе ничего им не даем, только отнимаем время".
- Так, - сказала Анна Федоровна, нервно поднимаясь. - Давайте разберем. Кто хочет сказать, чего в книжке нет?
Ребята молчали. Желто-голубую брошюрку передавали из рук в руки. Она оказалась у Маржалеты. Полистав ее, Маржалета сказала:
- Портрета.
- Что - портрета?
- Портрета автора. В других книжках вот здесь, - Маржалета показала, где именно должен быть портрет.
- Ну хорошо - портрета. Еще чего нет?
Класс молчал.
- Вас! - сказала Люда Стрижева.
- Что? Объясни, Стрижева.
- Все поэты пишут про свою учительницу. А у него нет.
- Так, понятно, Стрижева. - Она помолчала. - А еще чего, самого главного нет? В стихах?.. Кто может сказать? Давыдова?
- Не знаю.
- Жуков?
Сережа поднялся. Он не слушал, читал свою книгу.
- Садись, Жуков.
- Можно, я скажу! - поднял руку Мишка Зуев.
- Скажи, Зуев!
- Стихов о Чили нет. Сейчас все поэты пишут о Чили.
Анна Федоровна стояла, молча смотрела на Мишку Зуева, на других ребят, которые не могли понять, чего она добивается. Потом она не могла вспомнить, как это получилось, только она вдруг сказала, даже не сказала, а крикнула:
- Самовара нет! Барабан есть: "Давайте! Давайте! Поможем нашим кочегарам!" А самовара нет!
- Какого самовара? Во!