То ли дело - Африкан! Этот - весь как на ладони. Едва увидев его в первый раз, я тут же понял, что Африкан - обыкновенный пижон, из тех пижонов, которые водятся в любом дворе. Все в нем было не настоящее, пижонское: и поповская грива под знаменитых "битлов", и гитара, обклеенная лакированными красотками, вырезанными из журналов, - он всюду таскал эту гитару с собой, хотя почти не умел играть, - и расклешенные внизу штаны с широченным поясом, и даже манера говорить, чуть картавя и растягивая слова.
Африкану было лет пятнадцать, в четвертом и шестом классах он сидел по два года и еле-еле переполз в седьмой.
Больше всего на свете он мечтал бросить школу и выучиться на мастера по ремонту телевизоров.
- Вот это, братцы, работенка! - захлебываясь, говорил Африкан. - Знаете, как они калымят! Ни один профессор столько не имеет. А что! Очень даже просто. Телевизор - машина сложная, а люди - лопухи, что они в этом деле понимают?! Он придет, поковыряется, проводок запаяет, а потом в квитанциях рисует, что себе хочет. Будто он там всю требуху перебрал. Пойди проверь! Или новую деталь вытащит, а старую - на ее место. А те, дураки, его благодарят, на радостях трояк лишний сунут. Так что чихал я на вашу науку, еще посмотрим, кто лучше жить будет.
- Как же ты без науки мастером станешь? - посмеивался Витька. - Телевизор - это ж физика, радиоэлектроника, а не просто трояки сшибать. А у тебя что по физике? Тройка с двумя минусами? Так что пустые твои мечты, Африкан. Ты лучше на гитаре научись играть прилично, в какой-нибудь оркестр запишешься. Говорят, гитаристы тоже ничего зарабатывают. Конечно, не так, как мастера по телевизорам, но подходяще.
Мы хохотали, а Африкан обиженно встряхивал гривой и уходил.
- Ну и тип! - удивленно таращил глаза Казик. - Вот бы сюда какого мастера телевизионного, чтоб ему за такие слова морду набил. А то он все человечество готов в подлецы записать.
Африкан очень заботился о своей внешности. Его страшно огорчало красное родимое пятно на левой щеке, похожее на растопыренную ладошку. Однажды он сказал мне, что нынешним летом поедет с отцом в Москву, и там ему сделают пластическую операцию.
- Зачем это тебе? - удивился я. - Ты и так писаный красавчик.
Африкан покраснел от удовольствия.
- Честно?
Я вспомнил, как шлепнулся из-за него в лужу под гогот всей компании, и с готовностью подхватил:
- Факт, честно! Ты знаешь, на кого похож? На Квазимодо. Только у него такой шикарной прически не было и гитары. Помнишь?
- Помню, - неуверенно ответил Африкан. По-моему, он вспомнил какого-то киноактера с похожей фамилией, только не героя романа Виктора Гюго, он и не слыхал, наверно, об этом романе. - Но без пятна будет еще лучше, правда ведь?
- Разумеется! - Я клятвенно прижал руки к груди. - Без пятна ты будешь похож на самого Полифема.
Африкан подергал себя за гривку - вот кто был серым, как валенок! - и смущенно пробормотал:
- И я так думаю. А вообще ты хороший парень, Тимох. Зря я на тебя взъелся. Дай лапу.
Я пожал его потную руку, и мне вдруг стало неприятно, что я так зло над ним пошутил. Но совесть грызла меня недолго. Через полчаса этой же рукой Африкан пребольно заехал мне в ухо: Лера подробно растолковала ему, что Квазимодо и Полифем вовсе не звезды американского кино.
Даже на речку Африкан ходил в шерстяных штанах, в белой шелковой рубашке с отложным воротничком и в желтых польских сандалетах, хотя все мы, от Леры до Казика, щеголяли в кедах, выгоревших ковбойках и тренировочных шароварах или техасах. Самое смешное, что и рубашка, и штаны у Африкана всегда были в жирных пятнах.
Ну, что еще можно сказать о таком человеке? Пижон, да и только.
АФРИКАН РАЗВЛЕКАЕТСЯ
Обычно, отправляясь на реку, мы брали с собой какой-нибудь еды. А потом складывали все кульки, и каждый ел, что хотел.
В тот раз, когда случилась вся эта история, Витька и Лера выпросили у мамы добрый кусок сала и с полведра картошки.
Не знаю, как вы, а я ничего на свете не едал, вкусней печеной бульбы и жареного на рожнах сала. Только вспомню - слюнки бегут. Вкуснятина…
До Березы было километра два с половиной - полчаса ходьбы. Серовато-синяя, еще не замутненная сточными водами, река огибала наш поселок плавной дугой, вся в зарослях верб и лозы, между которыми, как желтые заплаты, лежали песчаные пляжи. Левый берег был низким, плоским, далеко к самому горизонту тянулись вдоль него заливные лута, правый обрывался к воде крутыми глиняными террасами. Ласточки-береговушки источили эти террасы своими гнездами, со стороны казалось, будто на них развесили сушить огромную рыбачью сеть. На поверхность, словно сказочные змеи, выползали узловатые корни деревьев. Между ними били роднички с такой холодной водой, что от нее даже в самый знойный день начинали ныть зубы и деревянел, становился непослушным язык.
По реке деловито ползали буксиры, таская длинные плоты или толкая огромные баржи, груженные рудой, углем, минеральными удобрениями. Рядом с баржами буксиры выглядели козявками. Их рубки были выкрашены в ядовитый канареечный цвет, а над палубами трепыхало выстиранное белье или покачивались, вялясь на солнце, длинные вязанки рыбы.
Река расступалась перед баржами, перед грузовыми и пассажирскими теплоходами и обрушивала на берег высокие стеклянные валы воды. Они вдребезги разбивались о песок и звенящим потоком сбегали назад, а мы, отплыв подальше, раскачивались на волнах, как на качелях.
Все было хорошо, да только Витькин рюкзак с салом и картошкой не давал Казику покоя. Он все крутился на берегу, чмокал губами, а часов в одиннадцать не выдержал и заканючил:
- Братцы, пошли за хворостом. Кишки марш играют.
- Кишки марш играют, бульбы с салом желают! - эхом откликнулся Витька. Он весь зарылся в горячий песок, только вихры пламенели на макушке. - Потерпи, солнце высоко, до вечера далеко…
- А чего терпеть? - неожиданно поддержала Казика Лера. - Пока хвороста насобираем, пока картошка испечется… Вставайте, лежебоки!
Набрать на нашем берегу хвороста для хорошего костра было и впрямь не так-то просто. Рыбаки и всякий туристский люд уже давно прочесали все вокруг, подобрали каждую сухую веточку.
- Махнем на тот берег, - предложил Ростик. - Там хвороста - завались.
На правом, высоком берегу, за узкой полоской лозняка темнел густой сосновый бор.
- За морем телушка - полушка, да перевоз дорог, - засмеялся Жека. - Как мы его переправим? Лодки-то нету.
- Вплавь, - бросил Ростик, вытянул ремень из брюк и пошел к берегу: он уже, видно, израсходовал всю дневную норму слов.
Не скажу, чтобы предложение Ростика очень уж пришлось мне но вкусу. Река тут широкая, с сильным и быстрым течением, а я хотя и не плохо плаваю, но устал ведь уже. Вот сколько в воде барахтаемся! Подхватит, закрутит - поминай как звали!
Я неохотно приподнялся, раздумывая, что лучше: откровенно струсить или все-таки попробовать переплыть, но тут Африкан дернул меня за руку.
- Не ходи, я знаю, где можно набрать дров. Здесь близко. Пойдем вместе.
На воде дрожали солнечные блики, похожие на радужные мазутные пятна. Среди них, как поплавок, ныряла черная голова Ростика: он плыл брассом, делая ровные, мощные гребки. Витька, Лера, Казик и Жека тянулись за ним на саженках в облаке сверкающих брызг. Они заметно отставали. Но даже их я уже не догнал бы. Мне не очень хотелось идти с Африканом, но неудобно же валяться па пляже, когда все работают…
- Пошли, - я тоже вытянул из штанов ремешок, - показывай, где твои дрова.
Срезая дугу, мы двинулись напрямик к повороту. На Африкане были полосатые плавки и скрученное чалмой полотенце, шел он легко, быстро, я еле за ним поспевал. За поворотом берег еще больше понизился, и мы вышли на луг. Луг был кочковатый, болотистый, трапа вымахала такая, что мы спрятались в ней с головой. Над редкими купами лозы кружили белогрудые чибисы, где-то рядом надрывался дергач, от треска кузнечиков закладывало уши. Сухие желтые метелки щекотали кожу, обсыпали какой-то липкой пыльцой, вскоре от нее начало зудеть все тело. Неподвижный воздух был густым и приторно-сладким, будто мы попали на парфюмерную фабрику. Торфяная тропинка пружинила и проседала под ногами, ямки от следов наливались черной коломутной водой.
Постепенно становится суше, выходим на бугорок. Вдруг Африкан поднимает палец: тс-с! Еще несколько шагов - и за густыми кустами лозы я вижу полевой, вернее, луговой стан. На круглой вытоптанной площадке под двумя черными закопченными котлами дымит костер, невдалеке - какие-то ящики, наверно, с продуктами, цинковый блестящий бидон, пара ведер. Левее - навес: на березовые колья натянут большой кусок выгоревшего брезента; под навесом - сколоченные из обструганных досок стол и лавки, сосновые чурбачки. Горкой высится посуда, прикрытая полотняным полотенцем. Ближе к кустам, возле двух похожих на недометанные стога шалашей, стоит телега; пегая кобыла, привязанная за недоуздок к колесу, лениво отмахивается хвостом от надоедливых оводней. На стане ни души, только какая-то пичуга нахально прыгает по ящикам в поисках съестного.
- Вон дрова, видишь, - шепнул Африкан.
Аккуратно уложенная поленница виднелась справа от нас, кустами к ней можно подобраться вплотную, не рискуя быть замеченными.
- Еще чего придумал - дрова воровать, - разозлился я. - Пошли назад.
Африкан улыбнулся.
- Псих ненормальный, какое ж это воровство! Смотри, сколько у них - на месяц хватит. А тут работы на неделю, от силы на десять дней, я знаю. Все равно потом рыбаки растаскают.
Из дальнего от нас шалаша вышла пожилая женщина в белой, с синими горошинами косынке, завязанной узлом под подбородком. Подошла к котлам, приподняла крышку на одном, помешала поварешкой, попробовала, шумно дуя на варево. Подцепила на коромысло ведра и пошла к реке по воду.
- Давай, - подтолкнул меня Африкан. - Теперь в самый раз.
Отступать было некуда. Мы быстро набрали по охапке дров и потащили назад. Отойдя шагов десять, Африкан положил свои дрова на траву.
- Погоди минутку, я сейчас. - И исчез.
Ждать его я не стал. Правда, через несколько минут он меня догнал, веселый и запыхавшийся.
- Шире шаг!
Мы уже были недалеко от своих, когда повстречались с белобрысым мальчонкой, чуть побольше Витькиного Вовки. Он тащил ореховые удочки и ведерко, в ведерке плескалось с десяток плотичек и окуньков и ладный, граммов на четыреста, голавль.
- На что ловил? - полюбопытствовал Африкан.
- На кузнечика, - шмыгнул носом мальчонка и покраснел от удовольствия.
Ребята встретили нас веселыми воплями. Они приволокли груду хвороста и несколько жердей, но их добыча даже в сравнение не шла с нашей. Хворост что - пшик! - и сгорел. А чтобы испечь как следует картошку, дрова нужны, жар.
- Где достали? - Витька тут же принялся сдирать кору со звонкого березового полешка.
- На кудыкиной горе, - подмигнул мне Африкан. - Где достали, там уже нету.
- На сенокосе украли, - проворчал Ростик, - обормоты… - Оказывается, у него еще было в запасе четыре слова.
Витька занялся костром, а мы с Африканом помчались купаться. Обжигающе-холодной показалась мне после душного лугового пекла вода, я яростно растирался песком, чтоб смыть желтую пыльцу и липкие крошки коры, а потом с разбегу нырял прямо в солнце, покачивавшееся на легкой ряби у берега, и, наверно, купался бы, пока не поспеет картошка, если б не услышал Лерин голос:
- Эй, ребята, сюда-а! - размахивала она косынкой. - Скорее!
Я обернулся, и у меня стало сухо во рту. Возле нашего костра стояла та самая женщина в белой, с синими горошинами косынке. За руку она держала мальчонку-рыболова.
Первая мысль, какая пришла мне в голову, - удрать. Выйти на берег и рвануть, чтоб ветер в ушах засвистел. Но я тут же понял, что ничего из этого не получится. Во-первых, там одежда, а во-вторых, почему из-за меня должен отдуваться один Африкан? Крали-то дрова: вместе… Да и в конце концов не такое уж мы преступление совершили, чтоб удирать. Вот ведь жадина эта тетка, из-за двух охапок дров в такую даль по жаре тащиться не поленилась!
- Это они, бабушка, они! - крикнул рыболов, едва мы вылезли из воды. - Я их своими глазами видел!
- Ах вы, сукины дети! - накинулась на нас женщина. - Где ж ваша совесть! Ну, дрова покрали, так уж черт с вами, если у вас ручки-ножки поотсыхали, чтоб всякого ломачья насобирать. А зачем же вы мне весь обед загубили?! Скоро ж косари придут, чем я их кормить буду? Жеребцы вы, тунеядцы несчастные, сами вон какие ряжки нажрали да на песочке прохлаждаетесь, а люди работают, аж с них по десять потов сходит, да из-за вас еще и голодными останутся…
- Какой обед? - растерялся я и посмотрел на Африкана. Он заботливо расчесывал свою гриву, будто все это его совершенно не касалось. - Что такое?
- Да кто его знает, - наконец ухмыльнулся он. - У нее там что-то подгорело или выкипело, наверное, а она на нас свалить хочет.
- Это у меня подгорело?! - Женщина уперла руки в бока и пошла на Африкана, как танк. Он благоразумно попятился. - Это у меня выкипело?! Ах ты, собачьи твои глаза… Да я тебя сей же час…
- Стоп, стоп, тетка! - закричал Африкан, подхватив гитару и заслоняясь ею, как щитом. - Ишь, расходилась…
- Тетенька, а что они сделали? - осторожно спросила Лера.
- Что сделали? - резко повернулась к ней тетка. - В котел с картошкой тушеной бутылку уксусной эссенции вылили и две пачки сахара всыпали, вот что. Все варево испоганили, в рот не возьмешь.
От изумления у меня отнялся язык, я даже слова не мог выговорить. А Африкан спокойно жмурился на солнце и дергал струны гитары. Ах, как мне вдруг захотелось трахнуть его этой гитарой но голове!..
- Ребята, - наконец выдавил я, - поверьте…
- Это тебе-то верить!.. - Женщина сдернула с головы косынку, волосы у нее были черные, с седыми прядями. - Пошли, Митенька, что с ними разговоры разговаривать…
- Погодите! - закричала Лера. - Погодите! У нас есть картошка. И сало. Может, еще не поздно что-нибудь приготовить? Правда, у нас маловато…
- Хватает у нас и картошки, и сала. - Повариха вытерла косынкой раскрасневшееся лицо. - Да только когда ты что теперь сготовишь? Вон уже где солнце, пока соберешься, ужинать пора - не обедать…
- Мы вам начистим целый воз картошки! - загорелась Лера. - Правда, ребята?! Вы нам только ножи дайте, у нас свои всего два. Нас семеро, да вы, да Митенька… Пока будем чистить, вода закипит. В кипяток опустим - раз! - и готово.
- А им что - так и обойдется? - непреклонно спросила повариха. - Это ж котел картошки с мясом - коту под хвост… И главное - за что?
- Не обойдется, - пообещала Лера и так глянула на меня, что я съежился. - Мы с них за это шкуру спустим. Потом. Сами.
- Ну, что ж, - повариха пригладила на макушке у мальчонки вихор, - ваши нашкодничали, вы и помогайте. Нельзя в сенокос людей на сухомятке держать, ног не потянут.
- Пошли, - вздохнул Витька. - Все на фронт! - Он сгреб в охапку рюкзак и одежду. - За мной, братики-матросики! Впере-е-ед!
На пляже остались только я, Африкан и Ростик. Ростик засыпал песком костер.
- Чего стоите? - буркнул он. - Догоняйте. Да дрова прихватите, шпана несчастная…
Я даже не подивился такому красноречию - не до того. Значит, Ростик считает и меня виноватым?! Нет, такого я стерпеть не могу. Я подошел к Африкану и изо всей силы стукнул его по физиономии. Он тут же дал мне сдачи, и мы покатились по песку.
Ростик кое-как растащил нас, наградив обоих увесистыми тумаками.
- Свинья ты, - тяжело дыша, сказал я Африкану. - Я думал, ты просто пижон, а ты грязная, бессовестная свинья.
- Лопух, - ухмыльнулся Африкан, облизывая разбитую губу. - Все вы лопухи. - Он подобрал отлетевшую в сторону гитару, заботливо сдул с нее песок и легонько тронул струны. - Подумаешь, уже и пошутить нельзя! Представляю, как она скривилась, когда попробовала эту картошку! Ха-ха-ха!
- За такие шутки людей нужно убивать на месте из рогатки… - Ростик закинул за плечо свой рюкзак и набрал охапку дров. - Пошли, Тим, разве ж это человек!..
И я поплелся за ним к костру.
…Мы чистили картошку в четырнадцать рук, не разгибаясь, а маленький Митя подкладывал в костер дрова. Бежали и бежали веселыми серпантинами очистки, с глухим стуком падали в ведро картофелины, солнечные зайчики прыгали на влажных лезвиях ножей. Жарило солнце, звенели кузнечики, пахло подсыхающей травой, от костра тянуло горьковатым дымком. А на душе у меня было погано-погано. Я все думал и не мог понять, зачем он так поступил. Специально ведь вернулся, не поленился вернуться, чтобы навредить людям, которые не сделали ему ничего плохого. Зачем?..
Я отложил нож и недочищенную картофелину.
- Ребята, честное слово, я даже не видел, когда он это сделал, я отошел с дровами… Клянусь вам, если б я мог подумать, я не пустил бы его. Ну, поверьте…
- А чего не поверить? - Витька сосредоточенно выковыривал в картофелине глазки. - Будто мы этого Таракана не знаем… будто впервой он нас под монастырь подводит… Ну да ничего, теперь мы с ним за все рассчитаемся. - Витька взмахнул ножом, как саблей, словно показывая, как мы рассчитаемся с Африканом. - Поднажмите, братцы, мало осталось. - И пронзительно - наверное, в городе было слышно! - запел:
Эх, картошка, объеденье-денье-денье,
Пионеров идеал-ал-ал.
Тот не знает наслажденья-денья-денья,
Кто картошки не едал-дал-дал!
Мы начистили полный котел картошки, помогли перемыть, поднесли дров и воды и ушли, хотя оттаявшая повариха долго уговаривала нас остаться пообедать с косцами. Почему-то всем расхотелось есть, даже Казику.
ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО
Я спускаюсь в подвал, нащупывая ногами ступеньки, и в душе ругаю себя за то, что не сообразил захватить фонарик или, на худой конец, коробок спичек, хотя запросто мог догадаться, что они мне понадобятся. Темно, хоть ты глаз выколи, а я не совсем уверен, что не нарвусь на какую-нибудь провокацию.
На тринадцатой ступеньке лестница кончается. Я поворачиваюсь направо, выставив вперед руки, делаю два коротких шажка и упираюсь в обитую железом дверь.
Пока все сходится с таинственным письмом, которое я получил сегодня утром. Прибыло оно довольно необычным способом: я читал на тахте, когда в открытую балконную дверь влетел камень, вдребезги разбил лампочку - хорошо, что мы с отцом еще люстрой не обзавелись, вот был бы номер! - и шлепнулся на пол. Камень был обернут листком бумаги в клеточку. Развернув ее, я увидел следующее послание: