– На Сашу? – удивилась мама.
– Да, да! И лицом, и характером, да всем! И я все думаю: почему он не встретился мне раньше?
– Наверное, потому, что должен был родиться Юрась.
– Да, конечно… – Света свела брови. – Юрась злится.
– Ревнует.
– Я понимаю. Все не могу с ним поговорить. Не могу решиться. Слова подобрать не могу. Тебе нравится здесь?
– То есть? В Легких Горах?
– В Легких Горах, в Лесногорске?
– Ну… да. Это же… ну, родина.
– Конечно. – Света улыбнулась, будто обрадовалась, что мама подобрала верное слово. – Я уговорила его переехать в Лесногорск.
– Из Москвы?!
– Из Москвы! – тряхнула головой Света. – А что? Будем жить здесь, туда на выставки ездить… Осталось только Юрася уговорить.
– Как его зовут? – спросила мама.
– Сережа.
– Сережа, – пробормотала мама растерянно, и Динка сквозь дрему почувствовала, как сжалось мамино сердце. И Динкино сжалось тоже: от тоски и страха. Света погладила маму по плечу и вдруг тихонечко запела:
– Зорька алая, Зорька алая, губы алые,
А в глазах твоих,
А в глазах твоих неба синь…
Ты любовь моя,
Долгожданная,
Не покинь меня, не покинь меня,
Не покинь…
Динке хотелось подпеть, но сон все глубже уводил ее, она только чувствовала, что мама стала подпевать, что обе они думают о своих Сережах, что мама тоскует о своем до сих пор, что она не забыла его и не забудет, убеги они хоть на край света, и Динке стало жалко маму.
– Спелым колосом,
Спелым колосом вьются волосы,
Только голову,
Только голову запрокинь.
Через сотни лет,
Через тысячи,
Не покинь меня, не покинь меня,
Не покинь…
Песня поднималась над домом, где спала бабушка Тася и сердился Юрась, улетала она в вечереющее небо, расстилая над Легкими Горами прозрачные звонкие крылья.
Жених
И совсем он не был похож на дядю Сашу. Худой был и высоченный, Света ему едва до локтя доставала.
– Мы смешно смотримся? – спросила она у Кати.
– Вы смотритесь замечательно.
И Сергей был замечательный – так решили все взрослые. В Легких Горах устроили пир на весь мир, приехали все: и Крымовы, и толстый дядя Петя с тетей Аней, их трое сыновей – Миша, Андрюша и Женька, рыжие, как папа, худые, как мама. Все обнимались, смеялись и не сводили друг с друга глаз, будто сто лет не виделись. Динка робела, жалась к маме, а та, будто нарочно, рассеянно ее отодвигала, отправляла к Юрасю, смеялась вместе со всеми.
Больше всего Динка боялась Вики, второй дяди Сашиной дочери. Она была такая красивая! Высокая, черноглазая, она поворачивала голову так высокомерно, будто она королева. Динке она мимоходом как-то улыбнулась и больше не обращала внимания, хотя и видела впервые. Конечно, здесь был новичок поинтереснее. Светин жених! Из Москвы! Художник! И где? У них дома, в Легких Горах! Такой простой, спокойный… Света сияла.
Динка вышла из-под навеса, где все сидели. Давно-давно нигде не видно Юрася, а взрослые будто и не замечают. Динка нашла его у полуразвалившегося сарая, набитого сеном. Юрась, сдвинув брови, смотрел поверх забора.
– Вот увидишь, они заберут мою комнату, – сказал он.
– Кто они?
– Не понимаешь, что ли? Этот мамин… – Он поморщился, скривился весь, будто даже на вкус мог почувствовать, какое это слово было противное. – Хахаль!
– Почему заберут?
– А ты как думала? Прихожу сегодня домой, они там… Целовались поди… Соскочили: "Ой, Юрочка, как ты рано!" Я в комнату, чтобы без разговоров этих, и дверь закрыл. А он: "Какая замечательная все-таки у Юрки комната!" А она… – Юрась замолчал. Динка увидела, как у него внутри тонкой шеи прокатился твердый шарик.
– А она?
– Засмеялась.
За забором вставали в Юрасин рост травы. Там за бурьяновой стеной был овраг, оранжевый от глины и песка, а за оврагом – луг. Динка все это знала, и все равно ей казалось, что там, за оврагом, – море. От близкой реки веяло ветром и тиной.
Юрась пробормотал:
– Конечно, он же художник, ему нужна мастерская, а Юрась – никто, Юрась в зале поспит…
– Они так сказали? – распахнула Динка глаза и сразу вспомнила, как Света обняла ее при первой встрече. Юрась смутился и пробурчал:
– Нет, конечно, попробовали бы… Ну сама подумай! Нарожают детей…
Динка вздохнула. Проковыряла пяткой ямку в земле.
– Мне бы хотелось, чтобы моя мама нарожала детей, – сказала она.
– Тетя Катя старая, она не нарожает.
Динка знала, что не нарожает. Дело не в возрасте. Мама объясняла, но Динка мало что поняла. Что-то там со здоровьем.
Юрась вдруг вскочил:
– Слушай… Это они меня сюда отправили… Ну, я спросил у мамы, можно мне здесь остаться, раз отработка закончилась, она говорит: конечно, оставайся! Динка, они меня там выселяют! Я приеду, а там – прости, родной сын, придется потесниться.
Юрась плюнул. Плевок улетел в бурьян, повис на темном листе.
– Ух ты! – не сдержала восхищения Динка.
– Научить? – со снисходительностью чемпиона спросил Юрась.
На какое-то время они забыли о своих горестях. Они плевали в бурьян, пока у Динки горло не пересохло.
– Вообще-то на землю плевать нельзя, – сказала она. – Дед Телятьев говорит, что это земле обидно, а она живая и всех нас кормит, поит, ее обижать запрещено.
– Да ну, на землю-то не попало, все на листьях весит, – отмахнулся Юрась и тут же опять свел хмурые брови:
– Я в город пойду.
– Зачем?
– Я в комнате забаррикадируюсь и буду там сидеть.
– А что значит "забаррикадируюсь"?
– Ну… Шкаф к двери придвину, и никто ко мне не войдет. Он знаешь какой тяжеленный! Ни за что не сдвинуть!
– А я?
– Что? – не понял Юрась.
– А я как войду? А как ты будешь есть? Ты умрешь с голоду!
– Ну и пусть! – Юрасю очень эта мысль понравилась. – Потом пожалеют!
Не разговаривая больше, он перемахнул через забор. Динка полезла следом.
Метки на деревьях
Динка и Юрась вышли на дорогу, когда им встретились братья Мироновы. Герка тащил за руку Владика и был страшно сердит. Юрась принял вид независимый и равнодушный, а Динка сказала робко:
– Привет.
Она думала, Мироновы даже не ответят, мимо пройдут, ведь они с Юрасем в ссоре. Но Герка остановился и сказал:
– Круглую поляну вырубили.
У Юрася шевельнулись губы. Он побледнел и проговорил еле слышно:
– Врешь.
– Клянусь.
А Владик всхлипнул. И Динка только сейчас поняла, что Владик зареванный, что рубашка у него сбита и грязная:
– Все срубили, Юрась… И бухту Старого Пирата, и Гавань… Все до единой… – Владик заревел.
– Не реви, – сдвинул брови Герка.
– Кто тебя? – спросил Юрась. Через всю Владикину щеку шла свежая вспухшая царапина.
– Он по лесу гулял, – ответил за брата Герка. – Ну, как всегда, пошел проверить штаб, а там… Мужики какие-то не наши…
– Они из города, – опять всхлипнул Владик.
– Всю нашу поляну… бензопилой. Владька и бросился.
– Я к Маяку встал, я думал: я встану, они же не будут меня пилить…
– Будут они церемониться! Оттолкнули и…
– Срубили? – Динке показалось, что Юрась сейчас упадет в обморок, такой он стал белый.
– Нет. Ушли. Они завтра снова придут, Юрась! Они наш лес продают, я слышал, они говорили!
Динка почти ничего не поняла: Бухта, Маяк, штаб?
– Пошли, – сказал Юрась. Вместе они двинулись в сторону леса. Все было забыто: Светин жених, весенняя ссора с Мироновыми. Лес рубят. Их, легкогорный лес!
По дороге Юрась рассказал, что они с Геркой еще с детского сада на Круглой поляне играли в пиратов. Каждый выбрал себе сосну – корабль, а лес вокруг будто море. Ну, сражения всякие разыгрывали, приключения, открытия, клады искали. У них все там по-своему называлось: Сухой остров, бухта Старого Пирата, самая большая сосна была Маяком… А на одной сосне штаб устроили: положили на ветки три доски – будто палуба получилась, там друг другу разные шифровки оставляли.
– Потом Владька в школу пошел, мы его тоже в капитаны приняли…
– А меня? – вскинула глаза Динка.
Но Юрась потемнел лицом. Промолчал. Вырубили. Всю Круглую поляну вырубили. И Геркину "Чайку", и Владькину "Эспаньолу", и Юрасиного "Дельфина".
– Я не знаю, Юрась, я не посмотрел на корабли, может, не успели… Но бухту – точно.
Вот и лес. Динка идет, на ходу касаясь раскрытой ладонью каждой сосны.
– Мы еще давно поняли, что не так что-то, мы метки увидели, – насупленно сказал Герка. – Только я сначала думал, что отец рубит. Мы с Владькой даже следить за ним начали, думали, это он деревья метит… Помнишь, мы с тобой тогда встретились? – сказал он Динке. Она кивнула: помнила. – А оказалось, совсем не он. Не он, ну и забыли про это дело, а сегодня – вот…
Динка отдернула руку. Кожей пальцев вдруг ощутила не теплую, будто замшевую кору сосны, а холодное, чужое пятно краски на дереве. Краска была страшного, грязно-синего цвета. Динка даже вскрикнула. Метка стояла на ее сосне.
– Маяк, – вздохнул Владик.
Шаг, еще шаг, еще… Динка наизусть знала, что до волшебной поляны с девочками-сосеночками тридцать шагов от ее сосны. Динка шла зажмурившись. Она все уже поняла. На каждом дереве здесь стояли безобразные синие метки.
– "Дельфин" жив, Юрась, – сказал Герка.
– Вижу. И "Чайка".
– И моя тоже! – даже гордо как-то сказал Владик.
Старые мшистые сосны расступились, открывая светлую, почти круглую поляну. Щепок было так много, что травы не разглядеть. Из щепок торчали четырнадцать пеньков.
Взрослые разговоры
Необыкновенные сумерки в Легких Горах. Динка лежала на своей высокой пружинной кровати у окна, смотрела на небо. Оно было такое легкое, будто кто-то выплеснул в синеву вечера ушат холодной родниковой воды. Мерно звенел колокольчик на шее у Муськи, коровы Мироновых. Юла чесала ухо на пороге. За стенкой тихо переговаривались.
– Нервное, Катюш, не переживай, – это Света.
– Нет, ну такой припадок… – это тетя Аня. – Я так испугалась. Кать, а у нее все с нервами в порядке, ты узнавала? Может, это наследственное? А вдруг это что-то серьезное?
– Перестань, Аня! – сказала мама. – Просто она… очень впечатлительная, а тут… Да что там! Я сама готова реветь, как представлю! Помнишь, Свет, как мы с тобой эту поляну нашли? Тогда еще там только поросль была, все сосенки одного с нами роста…
– Да, Вика тогда родилась, и я ревновала страшно, злилась и всегда туда убегала, – откликнулась Света задумчиво. – Помнишь, мы играли, что эти сосенки – наши дочки?
– Даже не верится… – Мама вдруг заговорила с такой ненавистью, что Динка испугалась. – Профилактическая вырубка! Какая чушь! А что они на Провальной яме сделали! Вы видели? Такие сосны! Вековые!
– Петя говорит, нет у них никакого разрешения, не может его быть, – сказала тетя Аня.
– Сейчас вернутся, все узнаем. Только я волнуюсь за них…
– Мама! – закричала Динка.
Скрипнула доска на пороге комнаты.
– Что ты, Диночка, я здесь, здесь…
Мама прилегла рядом, Динка сразу обняла ее за шею. Света с тетей Аней застыли на пороге.
– Поспала?
– Я подремала.
Мама улыбнулась. Динка подумала, что маме тоже нравится это странное слово "подремала".
– Где Юрась?
– Они… Он ушел с дядей Сашей, ну, со всеми, к тем людям…
Они помолчали.
– Они разберутся, Динка, не расстраивайся. Они…
– Посадим их снова? – нетерпеливо перебила ее Динка.
– Что?
– Мы посадим их снова. Все, что они срубили.
– Дина… – начала было мама, но решила, что не стоит спорить. – Конечно, посадим.
Вернулись мужчины. Лица их были угрюмы. Дядя Саша сказал, что документы у этих "лесоводов", конечно, юридической силы не имеют.
– Но все равно бесполезно с ними бодаться. Не просто так ведь они сюда приехали, все бумаги мэром подписаны, все разрешения на вырубку леса… В коммерческих целях. Я завтра еще схожу в администрацию, – пригрозил дядя Саша. – Я еще выясню, кто у нас там такие справки рисует и за какие деньги!
– Тише, тише, – погладила его по плечу тетя Марина. А дядя Петя сказал:
– Не драться же с ними…
Динка вышла на крылечко. Совсем сгустились сумерки, воздух стал темным, бархатным. Гудел близкий перекат, шушукались деревья. Динка разжала кулак: с поляны она унесла кусочек коры – все, что осталось от ее четырнадцати сосен. Днем на ладони еще светились капли золотой смолы, а сейчас они впитались в кожу и стали липкими серыми пятнами.
Три капитана
– Дин… Динка, вставай! Вставай, только тихо! Дело есть.
Все спали в доме. Только Юрасю не спалось. Еще с вечера, когда стало ясно, что ничего взрослые не добьются, они придумали с Геркой план, и теперь вот Юрась разбудил Динку. Сначала Герка сказал, что ее впутывать не стоит – девчонка и маленькая, – но Юрась его уговорил. Он чувствовал, что никакие слова и утешения Динке не помогут, что она сама должна убедиться, что ни одно дерево в их лесу больше не срубят. И тогда – Юрась надеялся – Динка никогда больше не будет так страшно плакать.
Потихоньку выбрались они из дома. За ними увязалась Юла, и Динке все время приходилось шикать на нее, чтобы та не ворчала. У колодца с журавлем встретились с Мироновыми (Владька был сонный, угрюмый, Герка хорохорился). Где стояла огромная палатка лесорубов, они знали, ну а пробраться туда – легче легкого.
– Мы весь вечер следили, – шепотом сказал Герка, – напились все, поди храпят… Ругали какого-то своего: тихое место, мол, обещал, две бабки да дед хромой, а тут мужиков наехало, чуть бошки нам не поотрывали, пусть сам теперь разбирается там… У них днем одна машина ушла, груженая, завтра они еще пилят, и к вечеру еще одна придет…
– Не придет, – сурово пообещал Юрась.
Утром, конечно, разразился скандал. Две бензопилы и четыре топора лежали на дне реки Ямолги, Динку с Юрасем не могли добудиться, а у крыльца стояли пятеро мятых лесорубов и разговаривали с дядей Сашей:
– Нет, ну этта че? Это ж имущество наше? Куда делось-то? Вы че, мужики?
– Я не понимаю, господа, – отвечал им дядя Саша, – имущество ваше? Ваше. Почему вы его у нас-то спрашиваете?
– А мост? Нет, че здесь творится-то? Мост через реку куда дели-то?
– Через какую реку? Вы в своем уме? Здесь не было никакого моста!
– Это они про мосток через Чечёру говорят, – вмешалась бабушка Тася. – Куда ж он делся-то? Как же ты, Сашенька, домой поедешь? Тебе ж в понедельник на работу!
Динка неслышно хихикала в стенку. Мосток они ночью сняли и спрятали у Причалов. Юрась сказал, что по весне, когда Чечёра разливается, всегда так делают, чтоб мост не гнил. Все легкогорские об этом знали.
Ныли ноги у Динки. Ладони ныли. Но на душе было спокойно. Вчера, когда уже возвращались с реки, запели вдруг соловьи, и они все вчетвером долго стояли и слушали, а потом Юрась сказал:
– Ты, Динка, конечно, девочка и капитаном быть не можешь, но нам нужна смотрительница Маяка. Да? – обратился он к Мироновым.
– Позарез нужна, – подтвердил Герка.
Далеко-далеко расстилается лес. Сине-зеленые, темные волны до горизонта. Далеко на горизонте, по самой его линии, – желтая нить. Дед Телятьев говорит, там начинаются поля. Наверное, на них растут подсолнухи, такие они желтые. В двух местах лесное море разрезано нечеткими линиями – это старые просеки.
Динка стояла почти на макушке своей сосны. Ямки босых ступней упираются в надежную сосновую ветку. Она теплая. Динке не страшно ничуть. Она может даже смотреть вниз на далекую землю и с гордостью думать, что ни Юрась, ни Мироновы не могут забраться так высоко.
– А я легкая, – прошептала она своей сосне, – меня любая ветка выдержит.