- Только ступки и помела не хватает!.. А теперь, дедушка, что вы за эти дни написали? Давайте сюда, я унесу в сумке. А у вас, Юрий Ильич? Наверное, есть новая карикатура! Всё давайте сюда, на дно какой-нибудь потрёпанной сумки. А сверху, Нина Дмитриевна, дайте простое мыло, мочалку, старенькое полотенце. Старушка в баню пошла… Если схватят, всё равно хуже не будет! А если удастся пройти… сами понимаете, как это пригодится!
- Правильно рассудила, умница, - сказал дедушка и дал Киросеньке несколько исписанных листков. Юрий Ильич принёс небольшой рисунок. Через весь лист сломя голову бежал царь Николай Второй. Лицо его - глупое и смешное - было донельзя испуганно. Горностаевая мантия сползла с плеч и волочилась за ним в пыли. А за ней катилась потерянная с головы корона.
- Очень хорошо! - улыбнулась Киросенька. - Так очень скоро и будет! А теперь до свиданья, друзья! Уверена, до скорого!
- В добрый час, Киросенька! - напутствовал её дедушка.
- Поцеловала бы вас, дорогие, - говорила девушка, пожимая руки Вове и Лёле, - да боюсь испачкать. А вы станьте у окна и смотрите. Я сразу перейду на ту сторону улицы и заверну в ближайший переулок. Проследите, не завернёт ли кто вслед за мной. Если нет, - значит, всё хорошо.
И она ушла через чёрный ход.
Едва дыша стояли дети у окна. Вот посреди улицы - прямо против их дома - показалась смешно одетая сгорбленная старушка. Мелкими шажками семенила она через улицу. Вот дошла до середины, поглядела направо, остановилась пропустить нарядную коляску и засеменила дальше к тротуару. Вскоре она завернула за угол переулка.
- Ну… теперь… - прошептал Вова.
По тротуару взад и вперёд шли люди. По одному, по двое. Дети следили за пешеходами не отрывая глаз…
Нет, ни один не завернул в переулок! Прошла минута, другая, третья… Ни один не завернул!
- Ушла! - услыхали они за собой голос мамы.
- А теперь, Нина, отдохни. Переволновалась ты, - заботливо сказал папа.
- Но я хочу знать, почему дети… - начала было мама, но папа решительно обнял её за плечи.
- Оставь детей в покое, - сказал он и увёл жену в спальню.
Дети остались одни и молча продолжали глядеть в окно. Смутно и тревожно было у обоих на душе… И они почему-то не могли посмотреть друг на друга.
- Дети, идите сюда! - позвал дедушка. Лицо его было строго, но не сердито. - Ну, Вова, теперь рассказывай всё.
Вова опустил голову и молчал.
- Мальчик мой, я не буду бранить тебя, - мягко заговорил дедушка. - Придумал всё это, конечно, ты и подбил сестру. Вы поступили легкомысленно, неосторожно, но намерения у вас были благородные. Надо было посоветоваться со старшими…
Вова вдруг поднял голову. Лицо его вспыхнуло.
- Посоветоваться!.. - перебил он дедушку, и голос его задрожал. - Разве вы бы пустили нас?! Почему вы считаете нас маленькими? Почему всё от нас скрываете?! Что мы, - глупые, ничего не понимаем?! Да, да, я вчера ночью всё слышал… я давно знал: вовсе не к своей маме уезжает Киросенька… Зачем нас обманывали?..
И Вова совершенно неожиданно для себя расплакался и бросился вон из комнаты.
В дверях Вову перехватил отец.
- Тише, сынок, тише, - прошептал он, - мама заснула, не надо тревожить её. - Папа сел и, продолжая обнимать Вову, сказал: - Ну, успокойся и расскажи всё, как было.
Вова молчал. Лёля подошла ближе; папа обнял и её. И тут заговорил дедушка.
- Не спрашивай их ни о чём, Юрий, - сказал он. - Мы с тобой тоже виноваты. Мы щадили больное сердце Нины и не подумали, что внучата мои уже всё могут понять. Ну, и точка, и больше нечего об этом говорить..
* * *
Ночью, когда дети спали, пришли-таки "милые гости". На ордере на обыск внизу было написано:
"Поступить по результатам".
"Результатов" полиция не получила никаких. В квартире Шумовых было "чисто".
Уходя, пристав спросил:
- Такую Доценко Екатерину знаете?
- Как же, - ответил Юрий Ильич, - она наших детей в гимназию готовит. Только вот уже больше недели, как почему-то не показывается, уроки пропускает.
- "Почему-то"… - сердито буркнул пристав. - Вы от неё подальше. Смутьянка она, в войсках мутит.
Юрий Ильич изобразил на лице испуг.
- Да что вы?! Откуда мы могли знать? Мы её по объявлению в газете взяли,
- То-то, "по объявлению", - проворчал пристав.
* * *
Снова в семье Шумовых водворился мир, но теперь дедушка рассказывал детям уже не сказки, а быль, мрачную быль. О Кровавом воскресенье 9 января, о годах своей подпольной революционной работы, о царских тюрьмах, о каторжных работах в гнилом, болотистом краю, где он и нажил ревматизм, лишивший его ног… И о смелых людях - революционерах, которые идут в тюрьмы, в ссылку, на смерть, чтобы помочь своему народу вырваться из рабства…
- Я, когда вырасту, буду революционером и прогоню царя! - воскликнул как-то Вова.
- И я! И я! - подхватила Лёля.
Дедушка улыбнулся.
- Нет, дети, - сказал он, - пока вы вырастете, царя уже не будет! - И дедушка взволнованно заговорил: - Это неизбежно, и это будет в ближайшие дни! Ведь уже все понимают, что дальше так продолжаться не может! Не только рабочие, а студенты, служащие, вся интеллигенция! Народ требует: "Дайте хлеба! Долой войну! Долой царя!.." Заводы бастуют. Теперь всё зависит только от того, когда армия перейдёт на сторону народа. И ты же слышал, Вова, что говорила Киросенька, - понимают солдаты, кто им настоящий враг!
- А где-то наша Киросенька? - вздохнула мама.
- Если жива, у неё дел сейчас по горло, - сказал дедушка.
* * *
Папа с мамой ушли из дому. Мама умоляла детей не выходить на улицу. Ведь мало ли что может случиться в такое время. Вот вчера на Петроградской стороне толпа разгромила булочную. На Лиговке убили двух городовых. За Невской заставой офицер застрелил на месте рабочего, крикнувшего: "Долой царя!" - тут же толпа растерзала офицера… Нет, детям не место сейчас на улицах!
- Хорошо, мама, - кротко обещала Лёля.
Вова промолчал.
Время тянулось медленно. Дедушка, утомлённый волнениями этих дней, уснул.
- Лёля, - сказал Вова, - ведь у нас ни крошки хлеба нет. Вчера не достали. Сходим в булочную, - может, привезли…
- А мама… - начала было девочка.
- Так мы же не по улицам пойдём! Только за угол - до булочной. Пошли!
На булочной висел замок. В окно было видно, - на полках пусто. Но очередь уже стояла. Вчера весь день не было хлеба… Может быть, сегодня привезут?
Брат и сестра стали в очередь. Она была молчаливая и хмурая. Всё больше бедно одетые женщины.
Улица была пустынна. И вдруг откуда-то из глубины пересекающей улицы раздалось пение. Пела большая толпа. Очередь зашевелилась.
- О господи! - перекрестилась старушка, стоявшая впереди. - Снова бунтовщики пошли. Угомону на них нет!
Несколько человек гневно набросились на неё.
А многоголосое пение приближалось. Очередь сразу растаяла. Кто бросился навстречу демонстрации, кто - наоборот - скрылся за углом. Вова и Лёля прижались к стене дома и ждали.
Вот из-за угла появилась демонстрация. Люди шли стройно, одной широкой колонной. Колыхались над головами красные флаги, транспаранты со словами:
"Долой царское правительство!"
"Долой войну!"
"Хлеба и мира!"
"Проклятье палачам!"
Впереди всех двое людей несли на длинных древках широкий транспарант. Огромные буквы кричали:
"Долой самодержавие!"
Одно древко было в руках молодого парня в куртке и с открытой головой. Другое крепко держала девушка.
Лёля схватила брата за руку:
- Смотри!.. Киросенька!
Да, это была она. В сером ватнике, в мужских сапогах, она высоко подняла замотанную платком голову и во всю силу своего звонкого голоса пела вместе с толпой:
На бой кровавый,
Святой и правый
Марш-марш вперёд,
Рабочий народ!
- Киросенька! - рванулась было к ней Лёля, но чьи-то сильные руки схватили и её и Вову за плечи.
- Куда, ребята?! Не слышите?
Да, они сразу же услышали… Из боковой улицы навстречу демонстрации вылетел конный отряд.
- Стой! Стрелять буду! - крикнул офицер.
Толпа остановилась и грозно затихла. В наступившей тишине раздался звонкий и гневный голос Киросеньки:
- Братья солдаты! Неужели в своих стрелять будете? Не позорьте себя, товарищи!
- Молчать!
Офицер бросил коня прямо в толпу и, размахнувшись, ударил шашкой плашмя Киросеньку по голове. Она упала.
- А-а-а! - дико закричала Лёля, и державший её за плечо рабочий еле успел подхватить девочку на руки.
- Лёля! Лёля! - в отчаянии бросился к ней брат.
- Идём. Тут рядом аптека, - сказал рабочий. - И зачем только ребят на улицу нынче пускают?
В аптеке девочка быстро пришла в себя.
- Убили! - плакала она. - Киросеньку убили!..
Вова, обняв сестрёнку, молча гладил её по голове. Он и сам весь дрожал.
- Да нет, не убили, девочка, - раздался чей-то весёлый голос. В аптеку набралась целая толпа людей. - Не убили! - повторил молодой парень. - Встала она, а её сразу на извозчика - и повезли.
- Куда повезли? - закричала Лёля.
- Ясно куда. В тюрьму повезли, - всё так же весело сообщил парень. - Да ты не плачь, это ненадолго. Теперь уже скоро - конец! Солдаты-то не выстрелили! Офицер приказывает стрелять, а они не выстрелили. Здорово, а?
Кругом радостно засмеялись.
* * *
Вскоре началось то, что предвидел дедушка.
Среди дня в квартире Шумовых раздался резкий звонок и в комнату вбежал радостно-возбуждённый дядя Саша.
- Поздравляю, товарищи! Кричите ура! Ре-во-лю-ция! - Он скинул с плеч винтовку и высоко поднял её над головой. - Ре-во-лю-ция! Понимаете?!
- Рассказывай! - приказал дедушка.
Саша только что поправился от ранения. Он жил в казарме своего полка, ожидая отправки на фронт.
- Мы ещё с вечера в казарме договорились, - торопливо говорил дядя Саша. - Утром входит наш офицер. "Здорово, братцы!" А мы: "Ура-а-а!" Он позеленел. "Смир-на-а!" - кричит. А мы снова: "Урра-а-а!" Стал совсем белый. "Что это значит?" - орёт. А мы ещё раз: "Ура-а-а!" А кто-то ему: "Убирайся, покуда цел!" Ну, он - ясно - на попятный. Смылся, как не было! А мы - винтовки на плечи да на улицу. А там как раз демонстрация. Шарахнулись было от нас, а мы кричим: "Товарищи, так мы же с вами!" Что тут пошло!.. Объятия, рукопожатия, поцелуи!.. Женщины плачут. Так все вместе и двинулись… Ну, я побежал!
- Постой! Да ты расскажи…
- Некогда! Я к вам по дороге забежал… Наши пошли полицейские участки громить, тюрьмы открывать. Да! Забыл сказать: арсенал рабочие захватили! Много тысяч винтовок роздали. Теперь царю крышка! Солдаты - за народ. Ну, я побежал…
- И я с тобой! - Юрий Ильич поспешно надевал пальто.
С улицы вдруг донесло шум огромной толпы, выкрики, пение. Все бросились к окну.
По улице сплошной лавиной двигался народ. Ярко алели флаги. Колыхались полотнища транспарантов. В толпе было видно много солдатских шинелей. Каждого солдата окружала стайка мальчишек. Как завидовал им Вова! После похода в булочную детей больше не пускали на улицу.
Толпа радостно гудела - вся живая, вся напряжённая. То тут, то там вспыхивают революционные песни.
- Вот оно… вот оно… наконец-то!.. - шептал дедушка. - Вот оно!.. Я знал, что я доживу!.. Наконец-то!..
И вдруг в слуховом окне на крыше противоположного дома затрещал пулемёт. По решётке балкона простучало несколько пуль. Все инстинктивно отпрянули от окна. Это было так неожиданно, что никто не успел даже вскрикнуть. Только дедушка гневно закричал:
- Не хотят сдаваться! Убийцы проклятые!
А пулемёт развернулся и строчил уже прямо по толпе. Раздались крики; несколько человек упало. Часть толпы хлынула в подъезд и в подворотню. Не прошло и минуты, как пулемёт умолк, а из слухового окна победно выплеснулся красный флаг.
- Ур-ра! - загремела толпа.
- Пойдёмте же на улицу! - не выдержал Вова.
- А мама? - тихо спросил дедушка.
Да, у мамы больное сердце. Её надо щадить. Вова только глубоко вздохнул, не отрываясь от окна. Лёля посмотрела на него и ласково погладила по плечу.
* * *
Этого дня никто из Шумовых никогда не забудет! Вернулся папа, пришёл дядя Саня, поминутно звонил звонок, забегали друзья. Все рассказывали последние новости. Восстание разрасталось. Одна за другой переходили воинские части на сторону народа. Восставшие арестовали несколько генералов и даже командующего Петроградским военным округом. Полиция частью попряталась, частью тоже была арестована. Народ становился хозяином столицы.
Под вечер в прихожей раздался нетерпеливый звонок. Вова побежал открывать.
- Киросенька!!!
В том же сером ватнике и сапогах, с тем же платком на голове, вся сияющая и радостная, она ещё с порога крикнула:
- А вот и я! Прямо из тюрьмы!
Дети так и повисли у неё на шее.
- Я первым делом хочу обнять дедушку! - отбивалась от них Киросенька.
Полчаса спустя умытая, переодетая в платье Нины Дмитриевны, она сидела за столом в кругу семьи и с аппетитом поедала всё, что нашлось в доме.
- Ведь мы же там эти несколько дней не умывались и почти ничего не ели, - возбуждённо рассказывала она. - Камера была набита арестованными! Спали по очереди. Но не унывали! Знали: скоро придут товарищи, освободят!.. Ох, и шумели же! Песни пели, кричали: "Долой самодержавие!" Чем только не грозили нам тюремщики, - нас было не унять! Сегодня слышим шум толпы… "Вот-вот, - думаем, - свобода!" Сторожа попрятались, толпа выломала ворота… "Выходите, товарищи!.." Прямо в объятия нас приняли!.. Тут мы всё и узнали… Там на фронте царь ещё сидит в ставке, но песенка его уже спета! Войска переходят и переходят на сторону революции!
- Да, да, как чудесно! - восторженно закричала Нина Дмитриевна, - только подумайте! Революция, самая настоящая революция, а почти без кровопролития! Весь народ, как единое целое, против царской власти!
Дедушка взглянул на неё.
- Ты - как большой ребёнок, Нина, - ласково сказал он, - совсем наивная. Да, это чудесно, что самодержавию, конечно, не удержаться. Царской власти пришёл конец, но власть-то ещё не у народа! У власти-то ещё помещики, фабриканты. Разве они от своих богатств добровольно откажутся? Нет, Нина, революция только начинается. Главная борьба ещё впереди.
Киросенька вдруг высоко подняла голову. Глаза её заблестели, брови сдвинулись.
- Да, дедушка! - решительно сказала она. - Да, главная борьба ещё впереди. Но я знаю. Знаю: в этой борьбе победим мы!
Вова с Лёлей сидели как зачарованные и не могли оторвать глаз от гордого и вдохновлённого лица Киросеньки.
* * *
Через несколько дней весь мир узнал: царь Николай Второй вынужден был отречься от престола. Так в феврале 1917 года с самодержавием было покончено навсегда.
Памятный день
Каждый год в один и тот же день старый мастер Сергей Алексеевич после обеда молча надевает ватное пальто, тёплую шапку и валенки, и каждый раз жена его спрашивает:
- Куда собрался, Сергей Алексеевич? Мороз на дворе.
- А ты забыла, мать, какой нынче день.
Старушка хмурит брови, соображая.
- А-а! - вспоминает она. - Ну, иди, иди! Не простудись только, смотри, долго не задерживайся!
- А сколько пробудется. - И Сергей Алексеевич выходит на улицу.
Улица, хоть это и самая окраина города, - широкая, с большими красивыми домами. Старик останавливается и удовлетворённо оглядывает её. Потом идёт к остановке трамвая и степенно входит в вагон. Если вагон полон, ему всегда кто-нибудь уступает место. Едет он долго, через весь город, и выходит у Адмиралтейства. Там он подходит к решётке Сада трудящихся - всегда к одному и тому же месту - и, взявшись левой рукой за один из прутьев решётки, на несколько мгновений, какая бы ни была погода, правой рукой снимает шапку. Зимний ветер треплет его густые седые волосы. Прохожие смотрят на него с удивлением, но он не замечает их. Он внимательно оглядывает Зимний дворец, арку Главного Штаба, огромную площадь с высокой Александровской колонной. Потом глубоко вздыхает, не спеша надевает шапку и ещё долго стоит неподвижно, задумавшись о чём-то и продолжая держаться левой рукой за прут решётки.
Взгляд его снова падает на Зимний дворец. Старик слегка улыбается.
- Красиво покрасили, - шепчет он, говоря сам с собой. - А тогда был он весь тёмно-красный… словно запёкшаяся кровь…
Он оглядывается на заснеженный сад, проводит рукой по прутьям решётки и, ссутулившись, бредёт к трамвайной остановке.
И пока трамвай, грохоча и шатаясь, везёт его обратно на далёкую окраину, в памяти старика одна за другой встают картины давно минувшего детства…