Вот теперь Веня испугался очень. Дорога к забору отрезана, и куда бежать - неизвестно. Вот за кустами показались дети - мальчишки и девчонки, шагающие парами, - среди них сутулая, вспотевшая воспитательница, пересчитывающая их пальцем. Дети были из санатория, смирные воспитанные дети. Шли как по струночке, глядеть противно.
Веня на четвереньках, задом наперед, быстро пополз от озерка, с треском въехал в какие-то густые заросли, закопался. Одни глаза выставил в щелочку.
Дети окружили водоем и начали деликатно бросать рыбам хлебные крошки. Воспитательница наблюдала за ними с улыбкой. Она чуть не всхлипывала от умиления. Веня сплюнул и подтянул штаны. За пазухой у него все еще подрагивал, бился пойманный карась. Караси вообще живучие.
Наконец-таки кормление рыб кончилось.
- Дети, дружно скажем спасибо Борису Ильичу! За то, что он показал нам свой изумительный сад. За то, что он так интересно рассказывал про цветы. Лена Семенова, поправь платье.
"Спаси-и-ибо!.." - нестройно затянули дети, глядя в небо.
- Молодцы! А теперь организованно идем к выходу!
Вся процессия проследовала в двух шагах от Вени, - наголо стриженные унылые мальчишки, до отвращения приглаженные, свежевыстиранные девчонки (таких только в телевизоре показывать), взмокшая, красная воспитательница с растопыренными руками, дед Борис. Последней ковыляла самая маленькая девчонка, пигалица, поправлявшая платье. Платье было велико и съезжало то с одного плеча, то с другого.
Веня проводил их взглядом и потихоньку выбрался из укрытия. - Теперь только бы не заблудиться в этих непролазных кустах, клумбах и цветочном лесу… Ни фига не поймешь. Где забор? Где озерцо? Только что виднелось, и вот - исчезло! Веня пробежал несколько шагов по тропинке и нос к носу столкнулся с дедом Борисом.
Дед остановился, моргая подслеповато.
- Отстал?
- Ага! - быстро сказал Веня.
- Иди, а то воспитательница заругает.
- А я не боюсь.
- Ишь ты, - дед наклонился, щурясь. Глаза у него были мокрые, со слезой. - Это ты спрашивал про лаурус нобилис?
- Про чего?
- Лаурус нобилис?
- Я, - сказал Веня.
- Интересуешься, значит?
- Ага. Давно интересуюсь. То есть не очень давно. Недавно, вообщем.
- А феллодендрон амурензе рассмотрел?
- Это который? - сказал Веня. - Вроде заячьей капусты?
- Эх ты, ботаник! - произнес дед с упреком и даже обиженно. - Феллодендрон амурензе! Амурский бархат! Прекрасное дерево, пойдем покажу.
Лавируя между кустами, приподнимая веточки, дед Борис зашагал к забору. Там возвышалось единственное разлапистое дерево, - то самое, которое Веня посчитал за рябину. Дерево было так себе. Ничего особенного. Листья, как желтые перья, грязно-серый ствол, непонятно зачем обвернутый проволочной сеткой.
- Вот! - сказал дед Борис, задравши вверх бороду. - Красавец, верно? Посадил я семечко, думал, - не вырастет. А он за пятнадцать лет вон как вымахал! Теперь каждый год цветет.
- А сетка зачем?
- От кошек.
- Зачем от кошек?
- Ну как же, - сказал дед Борис. - Кора ведь нежная, мягонькая! Ты же знаешь, из нее пробку делают. Вот, потрогай! Мягонько? А кошки тут приспособились когти точить.
- У вас и кошки есть?
- Четыре штуки.
- А собака не рвет?
- Ну, что ты. Мирно живут.
Дед отступил на шаг и снова задрал бороду, озирая свое прекрасное дерево. Дед не мог налюбоваться. Веня для приличия тоже полюбовался, а потом зыркнул глазами вокруг. Внизу он увидел крупную, пламенно-красную землянику. Уйма несобранных ягод! Веня быстренько нагнулся (вроде почесаться), сорвал ягоду и пихнул в рот. Тьфу, гадость!.. Земляника была горькая, колючая и пахла отвратительно.
- …и морозов не боится! - приговаривал дед, топчась вокруг дерева. - А прирост какой! Во, смотри, это нынешние веточки. Ты видал?!
- Ага, - сказал Веня.
- Богатырь! Красавец! В ботаническом саду таких нет!..
- Землянику есть нельзя? - спросил Веня.
- Какую? Эту? Нет, она декоративная.
- Чего?
- Ну, для красоты растет. Я же объяснял.
- Замечательное дерево, - сказал Веня. - Я нигде таких не видел, честное слово.
- Правда? - спросил дед и вытер слезящиеся глаза. - Хочешь, я тебе семян дам? Посадишь у вас в санатории. Интересно же!
- Что вы! - сказал Веня. - У нас вытопчут. Есть несознательные ребята, которые еще не понимают.
- А ты табличку воткни. Напиши: "Феллодендрон амурензе". Объясни, что это пробковое дерево, с Дальнего Востока. Из Амурской тайги, где тигры водятся…
- А оно правда оттуда?
- Вот чудак. Что же я - шучу? Конечно, оттуда. Самое настоящее.
- И тигры об него когти точат?
- Не знаю, - ухмыльнулся дед. - Может быть. Сейчас я тебе семян нарву.
- Не надо, - сказал Веня, - Не надо. Жалко ведь. Карась опять мелко забился у него под рубахой, и Веня побоялся, что дед заметит. Веня руками себя обхватил, будто страдая животом. А дед уже нагибал ветку с желтыми перьями; среди перьев пряталась гроздь матово-черных сморщенных ягод, и дед Борис ловил ее неловкими старческими пальцами.
- Бери, бери! - говорил он. - Разве жалко? Что ты! Совсем не жалко, наоборот. Иначе птицы ощиплют.
Он сорвал черную гроздь и протянул Вене. Ягоды были похожи на черемуху, а вся гроздь - совершенно как у рябины.
- Невкусные? - спросил Веня.
- Ягоды-то? Да бог знает, не пробовал. Надо сразу посадить, песочком присыпать сверху. Весной обязательно взойдут.
- Ага, - сказал Веня. - Я так и сделаю.
- Ну, чего тебе еще показать? Хочешь, папоротники посмотрим? Тоже из тайги.
- Да нет, - отказался Веня. - Хватит, наверно. А то, знаете, воспитательница начнет искать. Я лучше пойду. Спасибо вам.
- Я тебя сразу отметил, - сообщил дед Борис. - Вот, думаю, какой парнишка! Латинские названия помнит! Наверно, где-нибудь в кружке занимался?
- В школе.
- Видать, хорошая школа. Ты приходи ко мне, когда сможешь. И других ребят приводи. Ладно?
Дед Борис и Веня очутились на широкой дорожке. Отсюда открывался вид на весь этот странный, необыкновенный участок земли. Отсюда цветов казалось еще больше - голубые, оранжевые, белые лужайки разбросаны были по бокам дорожки. За низенькими цветами стояли высокие. За высокими - еще выше поднимались кусты. Над кустами - деревья. Было похоже на цветные ступени. И еще похоже на школьный хор, когда он выстраивается на сцене, и задние ряды выше передних.
А яблонь действительно не было.
Неужто у деда Бориса весь участок - декоративный? Для красоты? Быть не может; никогда Веня декоративных участков не видел. Вон в городском саду понатыканы всякие кустики-цветочки, но ведь это - городской сад, общественный. Понятно, что здесь яблоню не посадишь, и ничего, кроме цветочков, не уцелеет. Вон на железной дороге, у путевых будок, понаделаны круглые одинаковые клумбы, обложенные кирпичом. Опять понятно: эти клумбы так же необходимы, как придорожные фанерные плакаты "Слава труду!" или лозунги, выложенные из щебенки "Миру - мир!". Чтоб не скучно в окошко глядеть, когда едешь. Вон в деревне своей, у соседей, торчат в палисадниках георгины и "золотые шары". Опять понятное дело: на бросовой земле растут, под заборами, никому не мешают. И польза есть - можно нарезать букет и продать на станции (это особенно легко в воскресенье).
Но какой же дурак весь свой участок, всю землю пустит под бесполезные цветы? Под декоративную эту красоту? Смешно.
- Постой-ка, - сказал дед Борис и навертел на палец клок бороды. - Я тебе одну тайну покажу. Идем, только ногами не стучи… Тихо, тихо…
Они обошли игрушечное озерцо, и там, с другой его стороны открылась невысокая горушка, нагромождение замшелых камней. Внутри была пещерка. И в ней что-то мерцало таинственно, вдруг отливало слюдяным подземным блеском.
- Стой на месте… - прошептал дед Борис. - Я свет зажгу.
Он щелкнул выключателем, укрепленным где-то на дереве. И пещера неожиданно ярко осветилась изнутри, стали видны прозрачные стеклянные кристаллы, бугристые сосульки, изломы камней с зеркальцами слюды. Свет мерцал и переливался пятнами, как в солнечный день, если зажмурить глаза.
- Зачем это?!.. - поразился Веня.
- Тссс… Гляди.
Какое-то время пещерка была пуста, лишь пускал стрелочки, дробился радужным веером отраженный свет. Затем внутри, в глубине, что-то шевельнулось; скользнула тень по стене, - и на камень всползла ящерка. Простая ящерка, каких десятками встречал Веня на лесной вырубке. Только здесь от волшебного света ящерка казалась раскрашенной, зеленые и фиолетовые блики дрожали на ее скользкой чешуе. Горло у ящерки мелко и быстро надувалось - вроде бы она неслышно свистела по-птичьи.
- Нравится? - прошептал дед Борис. - Хозяйка Медной горы…
- Дрессированная?
- Понимаешь, они тут живут в камнях. И я заметил, что любят греться под лампочкой… Вот мы со старухой камней натаскали побольше, пещерку сделали.
- Зачем?
- Вечером свет зажигаем, смотрим.
- А ящерки?
- Греются. Ну что, красиво?
- Ага.
- Только не шевелись, испугаешь. Неожиданно свет в пещере замигал, стал наливаться тусклой желтизной. По вечерам это иногда бывает. (Отец говорит - из-за телевизоров. Миллион телевизоров включают люди, и станция не справляется с нагрузкой). Ящерка подняла узкую морду, скользнула с камня и пропала. Напугалась… А дед Борис, неловко сидя на корточках, все моргал своими слезящимися, в красных веках глазами, - не сразу разглядел, что убежала ящерка…
Наверно, очень слабые глаза у деда. Веню признал за какого-то другого мальчишку. Ящерку проморгал. Но тогда совсем непонятно, для чего ему эта красота в саду? Если он почти не видит ее?
- Мне пора, - сказал Веня. - Я пойду.
Карась под рубашкой опять забился, колотя липким хвостом. Это было неприятно, неожиданно; какая-то противная дрожь отозвалась у Вени в животе. Вот рыба, целые сутки будет подпрыгивать!
- Ну, пойдем тогда, - сказал дед Борис и повел Веню к воротам.
Дура-собака валялась поперек дорожки. Дрыхнула на боку, подтянув задние лапы к передним, похрапывала. Чистый младенец.
- Она не тронет, - сказал дед Борис, перешагивая через собаку.
- Я уже знаю.
- Привыкла, что к нам народ ходит. И всякому человеку радуется, тетеря.
- А как зовут?
- Да никак, - сказал дед. - Прибежала к нам осенью. Откуда - неизвестно. И на все имена отзывается.
Дед открыл калитку, а Веня еще раз оглянулся на непонятный сад. Начинались сумерки, и оттого цветные пятна были чуть приглушенными, очень мягкими. Розовые и оранжевые словно приблизились, а все голубое, синее выглядело отдаленным, и маленький сад приобрел обманчивую глубину. Совсем, совсем вдалеке была крыша дома и окна с голубыми облезлыми наличниками.
- А зачем народ ходит? - спросил Веня.
- Ну, вроде вас. Поглядеть.
- Экскурсии?
- И экскурсии, и просто люди. Теперь стали чаще ходить. Почти всякий день.
- А вы пробку не делаете?
- Пробку?!
- Ну, вот, из этого… - сказал Веня. - Из дерева. Феллодендрон который. Амурунзис.
- Амурензе.
- Ну, амурензе.
- Что ты, сынок. Зачем же.
- Ну да, - сказал Веня. - Я так и подумал. Карась под рубахой забился, затрещал плавниками в последней судороге. И затихнул, холодный и липкий. Веня поддернул штаны.
- До свидания, - сказал он.
- Приходи, - сказал дед Борис.
Веня отбежал за угол, оглянулся, вытащил из-за пазухи карася. Дохлый карась свернулся закорючкой, потерял свой золотой блеск и выглядел жалким. Не рыба, сикалявка болотная… Веня размахнулся и швырнул его в канаву.
А гроздь черных ягод Веня сначала не хотел выбрасывать. Он вообразил на минуту, что посадит эти ягоды, и на дворе, под окнами дома, вырастет дерево с мягким серым стволом и листьями, похожими на перья. Необыкновенное дерево. Амурский бархат. Родом из дальневосточной тайги, где тигры живут… "Что это?" - будут удивляться люди. "Ничего, - скажет Веня спокойно. - Пробковое дерево. Феллодендрон амурензе"…
Веня представил это, а после решил, что отец все равно не позволит. В Забелкинском саду декоративных деревьев не растет. Яблони есть, груши есть, вишни, сливы. Каждый клочок земли пользу приносит. Витамины дает. И не позволит отец сажать всякую ерунду, пробковые деревья какие-то… Веня подумал, подумал - и тоже швырнул черные ягоды в канаву. Ну их, в самом деле.
Он побежал домой и на железнодорожном переезде неожиданно встретил отца. В суконной шляпе, при галстуке, в чисто вымытых галошах отец шел в Буркинский клуб. Не развлекаться шел, а дежурить. Он трижды в неделю дежурит в клубе, наводит порядок на танцах, следит, чтобы все было, как положено.
- Ты откуда? - спросил отец подозрительно.
- Купался.
- Гляди, простуду схватишь. Вода холодная.
- Не… Пап, возьми в кино!
- Картина для взрослых, - сказал отец. - Нельзя тебе.
- Ну, пап!..
- Не положено.
Сколько его ни проси - не возьмет. И других мальчишек будет выгонять с сеанса. Уж такой непреклонный у него характер. Раз нельзя - значит, нельзя.
- Пап, - внезапно для самого себя спросил Веня. - Ты у деда Бориса бывал? У Бориса Ильича? Ну, вот который здесь живет?
- У Синюхина? Бывал.
- Правда, у него весь сад для красоты посажен?
- Это кто тебе доложил?
- Ну, рассказывали.
- Пьяница твой Синюхин, - сказал отец. - Пьяница и спекулянт. А ты уши развесил.
- Да у него и спекулировать нечем, пап?
- Вот своей красотой и торгует. Цветами, луковицами. Нашел лазейку и пользуется. Элемент.
- А ты не врешь, пап?
- Но, но! Не забывайся! Мал еще, чтоб отцу не верить… Ступай домой, нечего здесь околачиваться. Кому сказано?!
Ну вот, все и стало понятным. Никаких чудес, оказывается, нет в саду деда Бориса. Растут цветы, и хозяин этими цветами торгует. Просто у него - свой товар. Кто везет на рынок яблоки, а кто - цветы. Продаст дед Борис малую толику красоты, выручит денежки, хлопнет вина стаканчик. Нормальное дело…
Эх, надо завтра рассказать ребятам, что дед ни фига не видит, что собака у него - дура набитая, что можно спокойно забраться в сад, цветов нарвать, каких угодно, и всех карасей выловить… Будет потеха!
Веня засвистел, сунул руки в карманы и пошел небрежной, залихватской походочкой. Все-таки Веня утрет нос мальчишкам. И Шурке Легошину утрет, и Сахе, и Кирееву Ильюшке, и всей прочей мелкоте. Будет потеха!
Он шел и старался радоваться, и делал веселое хулиганское лицо. Но радости отчего-то не получалось. Что-то мешало. Что-то не так было во всей этой истории… Не похож дед Борис на спекулянта, вот что. Веня сам видел, как дед экономит пятаки и гривенники. И не для торговли посажено пробковое дерево. И озеро игрушечное сделано не для торговли. Это каждому ясно!
Веня оглянулся еще раз, вдалеке, над пыльным в лишаях забором поднимался желтеющий в сумерках легкий кружевной купол. Феллодендрон амурензе. Пробковое дерево.
Веня побежал обратно за угол, спустился в канаву и стал искать ягоды, что недавно выкинул. Он их найдет, эти черные ягоды, и посадит, вот что. Пускай не на участке. Можно посадить у дороги, на краю лужка перед домом. А дерево все равно вырастет.
Веня осторожно брел по канаве, выворачивая ступни, чтоб не порезаться на битом стекле. Он раздвигал шуршащие метелки конского щавеля, отводил в сторону бурые лопухи в подтеках мазута. Воняло из канавы, несло гниющей костью и прелой бумагой. Хрупкая, ржавая колючая проволока торчала, полузасыпанная, старалась уколоть. А Веня, пригнувшись, упорно искал, искал…
Он чуть не пропустил, чуть не прозевал золотистое перышко, вдруг мелькнувшее среди травы. Оно показалось на миг, качнулось, исчезло… Что такое?! Веня раздвинул траву…
Маленькое пробковое дерево, с вершок ростом, пряталось под лопухами. Нет, Веня не ошибся! Действительно - пробковое дерево! Вот они, эти перышки, Веня узнал их!
Как оно умудрилось тут вырасти, на пустыре, в захламленной канаве, полной ржавых железяк, битых поллитровок, рваных калош и тряпья? Может, ветер занес подсохшую черную ягоду? Может, птица обронила?
Веня разглядывал хилое деревце, сидя на корточках, и полосатые, остервенелые осенние комары, вылетевшие из травы, стаей кружились над ним и трубили. Веня их не замечал. Он думал о том, что это деревце - не единственное. Каждую осень и ветер, и птицы разносят семена из дедовского сада, и теперь во многих местах - на пустырях, по канавам, по дорожным обочинам, - растут маленькие деревца. Поднимается из травы невиданный, удивительный пробковый лес. Настоящий пробковый лес!
Только люди пока еще не видят его.
Деньги
Невдалеке от нас постукивают, со всхлипом звенят, переговариваются топоры, - на усадьбе Балушкиных плотники перебирают избу. Позавчера они сняли крышу, лопатами содрали гнилую встопорщенную дранку, спустили вниз стропила. Потом раскатали по бревнышку темный сруб, пузатые, осевшие его стены. А когда добрались до нижних венцов, то в углу, в маленьком пространстве между лагами, вдруг показался деревянный зеленый ящик, судя по всему, - из-под какого-то военного оборудования, добротный кленовый ящик, обтянутый стальным уголком, с тугими защелками; правда, теперь он наполовину сгнил, почерневшие доски как бы размякли, и были обметаны нежным, легким, как иней, пушком плесени. Ящик выволокли на середину двора, открыли. Чавкнув, поднялась крышка, осыпая слоистую ржавчину, и внутри мы увидели деньги.
Они лежали пачками; каждая пачка была аккуратно стянута резинками от аптечных пузырьков; туго был набит ящик этими слипшимися, склизкими кирпичиками грязно-синего, бурого и крапивно-зеленого цвета.
Плотники были свои люди, из местной артели; они всех знали в нашей деревне, знали и семью Балушкиных, семью не то чтобы небогатую, но вовсе бедную, - и то, что в бедной избе, еле дотянувшей до ремонта, вдруг нашлась такая прорва денег - это всех поразило. Я видел, как сначала недоумение и страх появились на лицах плотников, и полная растерянность, и как бы отупение, внезапная скованность движений. Никто не нагнулся, не дотронулся до цветных пачек, лежавших в мраморно-скользком, мокром нутре ящика. Только молча стояли, глядя на них. Затем старший из плотников, Ефимов, сказал хрипло:
- Старуху позовите.
Кто-то побежал за хозяйкой и скоро она вышла из летней пристроечки, - старуха Балушкина, бабка Соня, как ее все называли. Она подошла, улыбаясь необыкновенной своей, удивительной улыбкой, которую я так люблю; улыбкой не внешней, а словно бы проступающей изнутри, когда все ее маленькое, с чертами обезьянки лицо, в морщинах, в седых волосках, внезапно и неуловимо преображается, становясь беззащитным и трогательно-прекрасным, как у некрасивого ребенка… Она подошла, посмотрела - и, конечно же, сразу догадалась, все поняла.
- Вот они где были… - проговорила она медленно. И, повернувшись к плотникам, виновато разъяснила, стыдясь всего происшедшего, стыдясь необходимости разъяснять: - Это ведь Захара деньги-то, Захара…