Вот наконец желтеет издалека широкая крыша колхозной конторы. Вот зелёный забор. К нему прибита та же, хорошо знакомая папе, табличка: "КОЛХОЗ "ЗАВЕТ ИЛЬИЧА". Под табличкой висит щиток.
- Погоди-ка, Зая, секунду, - говорит папа и останавливается.
"Бригадир Сущёва Варвара, - бегло читает папа, - 308 %. Звеньевой Латыш Иннокентий - 284 %. Ловец Мишур Надежда - 202 %…"
- Ну же, идём! - говорит мама.
- Не подкачала, не подкачала моя старушка! - смеясь, говорит папа. И, взяв маму за руку, идёт всё быстрей и быстрей к концу станицы, к самому морю, к бабушкиному дому.
Вот и море. Папа смотрит на море. Оно скучно-серое в этот осенний месяц. По самому краю моря тянутся деревянные мостки. У мостков стоят катера. Из трубы огромной судоремонтной верфи валит в небо коричневый дым…
- Погоди-ка, Зая, - вдруг говорит папа и опять останавливается. Он смотрит на трубы в порту.
Папе хочется улыбнуться, но улыбка у папы выходит странная. Такая, словно что-то крепко и сладко сжало папино сердце. Ему хочется закрыть глаза и постоять, задумавшись и отвернувшись от всех. Постоять, да так, чтоб никто не увидел, как он задумался.
- Идём же, Костя! - говорит мама.
Они идут. Вот наконец и бабушкин дом. Вот зелёные ставни на окнах бабушкиного дома.
- Да, так было и в последний раз, - говорит папа. - Только крышу, видно, перекрывали, и дерево подросло во дворе.
С моря дует колкий, протяжный ветер, и слышится гул. Мягко лопочут от ветра зелёные ставни бабушкиного дома.
- Четвёртый час, - говорит папа. - Матушка, верно, уже вернулась с рыбалки.
У забора сидят на корточках, наклонившись над лужей, три девочки.
- Даёшь концы! - хриплым голосом кричит черноволосая девочка.
- Трос крепи, крепи трос! - отвечает не своим голосом белоголовая.
В луже, к которой они наклонились, плавает лодка.
- Чего зеваете! - кричит черноволосая девочка. - Трос крепите! Крепите трос! Никак не податься к берегу…
Услышав это, папа вдруг останавливается и ставит на землю свой чемодан.
…Вот так же, вот точно так же он сидел на корточках у этого вот забора. Только тогда забор был некрашеный… И на его, на папином, корабле был как будто бы другой парус - не матерчатый, а газетный…
- Ну что?.. Скажи! - говорит мама и осторожно берёт папу за руку.
- Да так… - говорит папа.
Он стоит в тени чужого дома, прислонившись к чужому плетню, и никак не может припомнить, какой был парус… "Нет, всё ж таки, кажется, не матерчатый… из газеты…"
- Сортируй чередом! - хриплым голосом кричит черноволосая девочка. - Как на танцы-баланцы, так вы мастера!!
На чёрной девочке плотно застёгнутый полупальтик. В волосах у неё гребёнка с мелкими камешками.
- Ля-ля! - чуть слышно говорит мама.
Девочка поднимает голову и оборачивается.
- Мама! - кричит она и повисает на маминой юбке.
- А я? - говорит папа.
- Бабушка, бабушка, папа приехал! - на всю улицу кричит Ляля.
И вот из дома выходит бабушка.
- Константин! - говорит бабушка. - Костя!.. Костенька!
- Матушка! - говорит папа.
Они подходят друг к другу, и вдруг становится видно, что папа гораздо выше, чем бабушка, и что бабушка старенькая.
- Костенька! - повторяет бабушка. - Сынок! - и смотрит на папу.
- Успокойтесь, матушка! - говорит папа дрогнувшим голосом и обнимает бабушку.
Из всех окон по всей улице выглядывают хозяйки. Смотрят, как бабушка обнимается с папой.
- К Варваре Степановне сынок приехал, - говорят хозяйки. - Меньшой, Кинстинтин. Так, видно, ноги у ей и подкосились. Ясное дело - мать!
Папа тихонько проталкивает бабушку в открытые двери. Когда они вместе проходят в комнату, папа вдруг нагибается. Он большой, а двери в бабушкином доме не очень высокие.
- Кинстинтин, голубчик! - кричит Сватья, когда бабушка с папой заходят в дом.
- Тётушка! - говорит папа и улыбается так широко, что видны все его зубы.
Так Ляля вдруг узнаёт, что тётя Сватья приходится папе тётушкой.
В это время бабушка вспоминает, что она ещё не здоровалась с мамой.
- Здравствуй, невестушка! - вдруг говорит бабушка.
И они целуются.
А Ляля стоит рядом и смотрит на папу, маму и бабушку.
- Откуда это? - расцеловавшись с бабушкой, шёпотом говорит мама и смотрит на серый Лялин полупальтик, на голубое платье, которое бабушка справила ей на рост после осенней путины. Маме, видно, не нравится Лялин новенький полупальтик. Лицо у мамы такое, как будто она подавилась сливовой косточкой.
Но потом она замечает, что щёки у Ляли коричневые и что она стала толстой.
- Как ты выросла! - говорит мама, улыбается и снимает шляпу.
- Можно, хозяйка? - кричат с порога.
На крылечке толпятся гости: тётя Фрося, председатель колхоза и конюх Митрич.
- Покажись, орёл! - кричит председатель папе и от радости крепко хлопает папу по серединке спины.
- Фёдор Матвеевич! - кричит папа не своим голосом и от радости крепко хлопает по серединке спины председателя.
Так они стоят и довольно долго похлопывают друг дружку по спинам.
- Ну-ну, - говорит председатель. - Слышали. Даром что на отшибе… Орёл!.. Эх, а я твоего папаню вот этакого знавал, - вздыхает он вдруг и глядит на Лялю.
- Алексей Дмитрия, голубчик! - говорит папа, обернувшись к конюху Митричу.
Митрич мелко и часто кланяется.
- Что, не узнал, браток? - говорит Митрич. - Небось постарел? - и отчего-то подмигивает папе.
Они обнимаются.
- Костенька! - говорит тётя Фрося и повисает на папиной шее. - Костенька, Костенька! А Ивана нет… Нет Ивана… Убили… А уж как был бы рад повидаться с меньшеньким! Не дожил Иван, нет, не дожил…
- Не надо, тётя Фрося! - говорит папа. - Услышит матушка…
Но бабушка уже всё услышала.
Она вдруг выпрямляется.
- Пришли они за ним, - говорит она тихо и смотрит прямо папе в глаза. - Пришли за ним… Руки связали. В спину прикладом тычут. Я и слова сказать не успела - повели из хаты. Я за ним. Бегу, кричу: "Куда? Куда?.." И не слушают… Заметалась я, к ихнему главному кинулась. "Да что ж это?.. - кричу. - Да как же?.." - "Гут, говорит. Ступай. Буду посмотреть". Пошла я. До колодца дойти не успела, слышу - стреляют.
Упала я на землю, сердцем чую: нет Ивана! Потом уж я хату ихнюю подпалила. В камыше жила, как зверь дикий, и жгла. И всё мало мне было. Всё жгла. Искупляла Ивана.
- Не надо, матушка! - говорит папа, сжимает вдруг кулаки, как Ляля, и прижимает их крепко-крепко к глазам.
…Вот и вечер. Тётя Сватья в четвёртый раз ставит под окнами самовар. Залетают в хату горький дымок и мелкие искры. Чернеет небо. Но больше уже во тьме не стрекочет кузнец, не горит светляк. Потому что осень. В окошко хаты влетают только искры от самовара.
Все сидят у стола.
- …Герой, - продолжает папа. - Это прямо-таки удивительно!
- Константин, прекрати! - говорит мама.
- Ну чего же, ведь все свои… - говорит папа. - Нет, представьте, матушка, когда я был в госпитале, так она с годовалым ребёнком…
- Константин, я уйду, - говорит мама.
- …так она с годовалым ребёнком, - торопится папа, - четверо суток в теплушке, и шла семьдесят вёрст в мороз по шпалам с ребёнком… Так когда она вдруг показалась в палате…
Под окном раздаётся плач.
- Кто там? - окликает тётя Сватья.
Мама встаёт и смотрит в окошко. Торопливым шагом она спускается в сад. За ней вприпрыжку семенит Ляля.
Прижавшись к стенке, рядом с бабушкиным самоваром, стоит соседская Люда.
Люда плачет.
- Что с тобой, девочка? - подобрав платье и осторожно присев на корточки, говорит мама. - Ну что, ну скажи!
Люда не оборачивается.
Мамины тёплые руки в колечках обнимают Людину тоненькую дрожащую шейку. Мама тянет её к себе, обдаёт её своей душистой теплотой.
Люда плачет.
- Ну-ну, - говорит мама, ласково наклонившись над Людой, - я всё знаю. Ты стояла, наверно, вот тут под окошком и услышала, что мы шли по шпалам… Тебе нас жалко стало. Но ведь мы не замёрзли, мы тут…
- Что? - говорит Люда, оборачивается и, удивившись, смотрит на маму.
- Ну полно, девочка, полно! - говорит мама.
- Ляльку не увозите, вот что! - не своим голосом кричит Люда. - Я могу приглядеть. А у нас есть тоже десятилетка.
Ляля посапывает.
- Но ведь мы же с тобою договорились, девочка, - прищурив глаза и привстав, серьёзно говорит мама, - что, когда наступят каникулы, ты приедешь к нам, в Ленинград, посмотреть на поле "Жертв революции". Ну, как ты считаешь? Договорились?
- Могу, - подумав, говорит Люда.
Ляля стоит в сторонке и, мигая, как тётя Сватья, смотрит на маму и Люду.
И вдруг она замечает, что Люда очень хорошенькая. Она даже немножко похожа на Лялину маму. У ней такие же беленькие волосики, как у мамы, такое же тонкое, узкое личико, такие же голубые, в колючих ресницах глаза, только, пожалуй, у Люды они покруглее. Но это даже ещё лучше…
- Мама, а Людка, когда я тонула, вытянула меня из моря за волосы, - вдруг говорит Ляля.
- А! Что? - говорит мама, и глаза у неё сейчас же становятся круглыми, как у Люды.
- Зая! - кричат из комнаты.
- Сейчас, - отвечает мама, берёт Люду за руку и заходит в дом.
За ними вприпрыжку семенит Ляля.
- Садись, пожалуйста, девочка, - шёпотом говорит мама.
Люда поглядывает на бабушку.
- Чего ж, садись! - говорит бабушка. - Раз вошла, так садись. Давно бы так. Нечего плач разводить под окнами. Закусывай!
Конюх Митрич пододвигает к маме тарелку и говорит:
- Отведайте, Зинаида Михайловна. Икорка, конечно, осенняя, свежий улов. Но, конечно, может быть, не понравится?..
Он протягивает маме тарелку и отставляет мизинец. В ухе у него поблёскивает серьга.
Мама берёт тарелку и смотрит на Лялю.
- Нет ли рыбки солёненькой? - задумчиво спрашивает тётя Фрося.
- Как не быть, отчего же? - радуется Сватья. - Рыбка есть.
И она выносит из кухни копчёную рыбу.
- А детки, детки чего ж не едят? - хлопочет тётя Фрося. - Вот икорка, вот пирожок, вот сольца… - говорит тётя Фрося.
И она так щедро и так широко пододвигает к девочкам блюдце с солью, как будто соль на бабушкином столе самое главное угощение.
Но Ляля не ест. Она дует в блюдечко с чаем.
"Как будто это море, - думает она про свой чай и дует сильнее. - Вот ветер поднялся. Непогода!"
Она бросает в блюдце хлебную крошку: "А это бабушкина байда". Крошка тонет, и Ляля сразу пугается: "Ай, что же это я наделала! Надо скорее вызвать катер! Конечно, надо бы вызвать катер", - повторяет она про себя громким голосом председателя и, запустив в блюдце палец, принимается вылавливать крошку.
- Что ты там ловишь, Ляля? - говорит мама. - Разве так делают?
- Байда потонула, - виновато говорит Ляля.
Бабушка внимательно смотрит на Лялю и вдруг начинает смеяться.
- Что с вами, матушка? - говорит папа.
Бабушка мелко-мелко хохочет. Она хохочет, не поднимая кверху прозрачных, выгоревших от солнца и ветра глаз. Она трясётся от смеха. Трясутся бабушкины опавшие, старенькие, раскрасневшиеся от чая щёки, её старые, тёмные руки, кончик её новой косынки.
- Видно, радуется, что сынка повидала, - говорит конюх Митрич.
А бабушка всё хохочет.
- Ба-бушка! - говорит Ляля.
Бабушка всё хохочет.
- Ой, ну бабушка! - говорит Ляля и тянет бабушку за рукав.
- Ладно, ладно, - говорит бабушка и вытирает ладонью глаза. - Уж будто и будешь скучать по бабушке?
"Скучать?.. Значит, долго я тебя не увижу, бабушка? Значит, я от тебя уеду надолго?" - глядя на бабушку, думает Ляля.
Она задумывается.
Залетают в окошко искры от пятого самовара. Ляля дремлет, сидя рядом с притихшей бабушкой и уронив голову на ладошку. Откуда-то из углов в глаза ей ползут широкие нежные тени. Глаза слипаются. В глазах мелькает бурьян. По бурьяну бежит петух. В поле качается обгорелая балка.
По широкой дороге в клеёнчатой куртке и шапке ходит босая бабушка. Море окатывает её солёной водой. Что-то блещет в бабушкиных глазах. Лицо у бабушки мокрое. Рот как будто полуоткрыт…
- Эх ты, моя капелька! - говорит бабушка.
- Бабушка, ты моё море! - подумавши, отвечает Ляля и вздрагивает во сне.
- Константин, она, кажется, простудилась, - встрепенувшись, говорит мама.
- Да нет, Михайловна! - отвечает, махнув рукою, тётя Сватья. - Видать, что ты молодая матка… Это ж к росту. Дитё растёт.
