12
Петр Степанович накормил гостей обедом, подарил каждому по голавлю из своего улова и проводил к поезду.
На этот раз они заняли места у окна. Мимо проносились знакомые дорожные приметы: виадук, под которым проезжали вечером на паровозе, разъезды, дальние ветряки, полевые дороги, ракитовые рощицы, мостики через ручьи и речушки, деревушки, станции, работающие комбайны и поля, поля…
И опять телеграфные провода чертили небо ровными четкими линиями, то поднимаясь у столбов, то плавно спускаясь посередине. И, как прежде, на них, будто музыкальные знаки, сидели белогрудые, длиннохвостые ласточки.
Ребята поглядывали в окно, а рядом на лавке лежал тяжелый рюкзак с рыбой, из которого торчал хвост Коськиного голавля. Рыбина не поместилась в мешке, а разрезать ее было жалко. Так и оставили снаружи хвост. Широкий, иссиня-черный, он не переставал всю дорогу смущать пассажиров.
- Где такого отхватили? - любопытствовал всякий. Голавль был Коськин и, собственно, упиваться славой должен был он один. Но Коська делил славу пополам:
- Это мы во Льгове поймали.
А когда уже подъезжали к Рышкову, он тронул Димку за руку и, часто мигая рыжими ресницами, сказал:
- Дим, возьми себе моего голавля. Я ведь и рюкзак потерял, и… Бери, Дим…
- Что ты, что ты! - отстранился от него Димка. - Насчет рюкзака брось. Если бы ты его не потерял, не видать бы нам такого улова. Ты только смотри, не проболтайся дома.
ТРОПА ДЛИНОЮ В ЛЕТО
1
Приходилось ли вам ходить рыбачьей тропкой?
Это самая длинная из всех троп. Обыкновенные лесные и полевые дорожки торопятся поскорее привести путника, куда ему надо. Но если ступишь на рыбачью тропу, не скоро доберешься до дому: куда река течет, туда и тропа вьется В ином месте, если напрямик считать, не больше километра будет, а пойдешь тропой-береговушкой, часа два проходишь. То выбежит она на веселую ромашковую поляну, то ужом проползет под корнями, свисающими с крутого обрыва, подмытого половодьем, то затеряется в прибрежном песке, усыпанном ракушками.
Какой длины река, такой протяжности и рыбачья тропа. Ходят по ней от самых истоков до устья. Но и тут не конец тропе. Она перебирается на берег другой реки и провожает воды своей новой спутницы до того места, пока та, в свою очередь, не сольется с еще большей рекой. Так, почти через всю страну, через лесную северную глухомань, среднерусские светлые дубравы, через степные просторы юга, до самого моря ведет рыболовов береговая тропа, зовет их на по иски радостного, но нелегкого, и сторожкою рыбацкого счастья.
Трудно сказать, когда после зимнего бездорожья появляется первый след на этой тропе.
Едва только на реке зачернеют промоины, рыбак-непоседа уже укладывает свои нехитрые пожитки. И ведь знает: рано выходить с удочкой, но утерпеть не может. Так радостно журчат вешние потоки, такая вокруг благодать, что рыболов дома места не находит И, приняв решение, отчего на сердце сразу становится легко и беззаботно, отправляется по рыбачьему первопутку Идет целиной, посеревшей, изъеденной туманами. Проваливается в снег, забирая за голенища сапог. Осторожно, опираясь на удилище, скользит по наледям, залитым коричневатой водой, и наконец выбирается на берег. Глядит, а на обрыве уже чернеют в снегу глубокие провалы следов, - такой же одержимый обновил рыбачью тропу. С этого дня все больше следов, все торнее становится береговая дорожка. И не стихнет оживление на великом пути беспокойного племени рыболова до новых снежных заносов.
Тропа не пустует ни днем, ни ночью. В любое время суток кто-нибудь и где-нибудь шагает берегом реки.
Субботним летним вечером рабочие поезда и пригородные автобусы, ощетинившись лесом удилищ, развозят рыболовов во все концы и по всем дорогам. Один за другим, растянувшись на много десятков километров, соскакивают удильщики на полустанках и разъездах, сходят с автобусов у проселочных свертков и тихих деревушек и тотчас теряются в зеленых просторах, в густеющих сумерках. Веселыми компаниями или в одиночку пробираются они к заветной тропе. Идут влажными, согретыми дневным теплом поемными лугами, терпеливо продираются сквозь шуршащее море камышей, необъятное комариное царство, - шагают гулкими сосновыми борами и говорливыми осиновыми перелесками.
Ступив на заветную береговую тропу, рыболовы чувствуют себя дома. Гостеприимная тропа быстро разведет их по излюбленным "сижам". Одних - к таинственному мельничному омуту, тускло мерцающему отражением звездной россыпи. Других - на самый кончик песчаной косы на перекате. Третьих - под старые сонные ветлы, склонившиеся над глубоким плесом. Четвертых… да мало ли знает рыбачья тропа укромных добычливых местечек! Вот у края кувшинок, закрывающих на ночь свои белые розетки, поднялся водяной бурун. Серебряными брызгами запрыгала рыбья молодь, закачались на круговых волнах широкие лопухи. Ставьте поскорее жерлицу и ожидайте поклевки щуки. А здесь, у коряги, опутанной космами наносного ситника, забросьте понадежнее снасть на сома. Не хотите? Тогда ступайте на крутой обрыв, где у самого дна забились на линьку раки. Там прогуливаются черноспинные голавли, поджидая добычу.
Тихо и покорно догорела вечерняя заря. У кого есть - натянуты палатки, у кого нет - принесены охапки сена, свежей травы, сосновых лап, ивовых прутьев. Наскоро выпотрошены полосатые окуни, собран сушняк в прибрежных кустах. И вспыхивают один за другим веселые рыбацкие костры, вспыхивают по всей береговой тропе от истоков до устья. Похоже, что кто-то включил рубильник, и тотчас на всем протяжении великого пути рыболовов засияли дорожные маяки.
Это, пожалуй, самые счастливые, самые безмятежные минуты для тех, кто пришел на берег из душного города. Ярко пылает языкастое пламя, поет и пенится в костре ветка сырой таволожки, взлетают и гаснут хороводы искр. А в котелке булькает ни с чем не сравнимая рыбацкая уха, приправленная лавровым листом и надвое разрезанной луковицей. Нет в мире более заманчивого лакомства, чем окуневая уха, сваренная на берегу летней ночью!
На тропе послышались шаги. Это сосед идет на огонек. Вот увидите, сейчас скажет, что у него нет спичек и он зашел прикурить от уголька.
Наивная хитрость! Скучно одному коротать ночь. Но вы погодите жалеть, что к вам подсел незваный гость. Потому что, как только трубка будет раскурена, завяжется интереснейший разговор, какой умеют искусно сплетать только рыболовы и охотники. Начинается он обычно с погоды, клева, приманок, снастей, привад, но обязательно перекинется на воспоминания о каком-нибудь небывалом случае.
- Ловил я прошлым летом под Духовном с лодки, - начинает он, например. - Пускал с носа в проводку… А с кормы свесил жерличку, так, на всякий случай. И, знаете, взяла, окаянная! Слышу, застрекотала рогатулька о борт. Подсек. Эх и понесла же, эх и заходила!.. Попробовал потянуть - не поддается. Минут двадцать куролесила. А потом всплыла. И такое, знаете, весло! Килограммов на десять! Ну, кое-как забагрил, выволок в лодку. Одумалась и давай вытанцовывать. Ухватил я обеими руками под жабры, прижимаю, а она ну хвостом меня охаживать. Чую, не удержу, вывернется. Было бы дело на берегу - это проще, а в маленькой лодчонке шутки плохи. Тут и пришло мне в голову: дай, думаю, я ее в сапоги обую. Стащил нога об ногу сапоги, один надел ей на рыло, другой - на хвост. Положил на дно лодки. Вроде успокоилась. И, верите, только я было прошел в нос, к удочке, как подскочит она, как громыхнет сапогами! Один соскочил с хвоста и метра на три шлепнулся в воду. Не успел я и пальцем шевельнуть, как она, окаянная, будто пружина, перелетела через борт и с другим сапогом на голове скрылась в омуте, только на том месте пузыри посыпались. Видно, из голенища.
Вот какие удивительные истории можно слышать в короткие часы летней ночи. Насколько они правдоподобны, оценит ваш опыт. Но как бы он ни был богат, с каждой такой встречей у костра ваши познания становятся еще полнее и глубже. О чем только не переговорят рыболовы у ночного огонька! И, заметьте, какие это тонкие, наблюдательные люди, с каким глубоким пониманием природы, ее мудрых законов, ее бесконечной поэзии!
Поужинав, вы беззаботно распластываетесь тут же у костра, подмяв под бока ромашки и подложив под голову набитую травою кепку. Вечер теплый, пряный, ласковый. Сонно переругиваются лягушки, жужжат и глухо шлепаются в траву привлеченные огнем хрущи. Комары больше не надоедают, как раньше, на заходе солнца. Они попрятались от дыма в ракитнике и осоках. До сих пор вы и не подозревали, что можно так удобно устроиться на ночлег где-то за тридевять земель от своей домашней койки.
И вот тут-то сосед рыбак, по-хозяйски поправляя угли в костре, задает каверзный вопрос:
- А плаща вы с собой не захватили?
- Нет. Зачем? И так тепло.
Тогда сосед, пряча в усах добродушную ухмылку, сообщает:
- К утру будет дождь.
- Дождь? Какой там дождь! Небо ясное, ни облачка, тихо, даже ветка над головой не колыхнется.
- А вы не заметили, какая нынче была заря? Заря?
В самом деле, какая же была нынче заря? Увлекшись сбором хвороста, вы и не увидали, как она догорела…
- Розовая… - отвечаете, пропомнив, что в книжках зори называют розовыми, румяными…
- Верно, розовая, - соглашается собеседник. - Даже малиновая. Это и есть к дождю. А бывают зори золотистые, светлые. Это погожие.
Оказывается, и комары не зря нынче так отчаянно кусались, и лягушки недаром скандал устроили - все это, как пояснил старый рыболов, к ненастью. И когда он раскрывает одну примету за другой, забываешь о предстоящих неприятностях и только удивляешься познаниям этого спокойного, рассудительного человека. Да и какая там неприятность - майский дождь!
Первая ночь на охапке свежей травы, когда, закинув руки за голову, лежишь, прислушиваешься к какой-то особенной усталости в теле, когда вовсе не хочется спать, а только одно желание - не шевелиться и смотреть удивленными глазами в бездонную высь.
Первая встреча с бывалым рыболовом, которому искренне завидуешь во всем - манере неторопливого разговора, умению угадывать породы рыб по одному только всплеску, способности спать крепко в то время, когда вы долго не можете уснуть.
Первый восход солнца, встреченный над сторожкими поплавками… Первая добыча - упругая, пружинистая сила в ваших дрожащих руках.
Все, все это никогда не забудется! Даже если обстоятельства надолго разлучат вас с рекой, то и через год, и через два, и много лет спустя вас снова властно позовет к себе рыбачья тропа. Не напоминает ли это тоску прирученной птицы, увидевшей в небе косяк своих вечно кочующих сородичей?!
Но бывает, в спину тому же рыболову, что прошел мимо вашего дома, кто-нибудь пустит:
- Рыбку удим - через год жарить будем…
Честное слово, жаль такого остряка. Он, верно, из тех, кто ни разу за свою жизнь не видел восхода солнца, кто после укуса комара спешит поставить себе градусник, а отдых признает только в Сочи…
Пусть такой насмешник скажет, какие из тысячи трехсот видов растений нашей курской природы он знает по имени. Или пусть сорвет пучок обыкновенной луговой травы и назовет хотя бы одно знакомое ему растение. И мы вместе посмеемся над его невежеством.
Не понимают рыбака и сердобольные домочадцы, считают его чуть ли не мучеником. Особенно если вернувшийся после долгих скитаний рыбак вытряхнет из рюкзака пару-тройку неказистых плотвичек. Сколько жалости в глазах домашних!
- Посмотри на себя, - выговаривают ему. - Весь с колючках, забрызган грязью, усталый. Стоило из-за этих несчастных рыбешек так изнурять себя? Хотя бы улов был порядочный, а то так, мелюзга!
И начнут подсчитывать себестоимость каждой пойманной плотвички. Проезд в автобусе до вокзала - девять копеек. Проезд из Курска до Лукашевки в два конца - рубль двадцать. Выкинуто в реку пареной пшеницы, оборвано лесы, потеряно поплавков, крючков, грузил… Даже приплюсуют к этому износ обуви и одежды. И выйдет, что каждая стограммовая плотвичка обходится втрое дороже семги.
Ну как объяснить таким математикам, что рыболов всегда в барыше?
Природа сурова только с теми, кто закрывает глаза на ее простую, мудрую и целебную красоту. Но придите к ней доверчиво, как школьник приходит к учителю, и она раскроет перед вами удивительные страницы своих учебников. Она быстро стирает городскую неловкость новичка. У более опытных рыболовов, встреченных на береговой тропе, он очень скоро обучится азбуке кочевой жизни, заразится удивительным энтузиазмом этих землепроходцев-следопытов, гусляров природы, от неутомимых походов по родному краю станет духовно крепче и богаче, а телом сильней и здоровей. И кто знает, может быть, эта самая тропа послужит ему началом большого пути в серьезной работе, истоком будущей профессии преобразователя природы.
2
Рыбачьей тропе, говоря словами поэта, все возрасты покорны. Кого только не встретишь на ее извилинах!
Вот в прибрежных лозниковых джунглях пробираются дочерна загорелые ребятишки. Заросли настолько густы, что на влажную еще с весны тропинку лишь кое-где пробиваются солнечные зайчики. И не будь у этих чернокожих вихров, выцветших от воды и солнца, не неси они длинных снизок обыкновенных пескарей и уклеек, можно подумать, что тропа завела нас на берега Конго.
- Андрейка! Андрей! - загорланил "африканец" отставшему товарищу. - Где ты?
- Иду!
На упругой, будто выстланной резиной тропе дробно зашлепали босые ноги, а из-под куста выскочил Андрей - полосатый от свежих царапин, с улыбкой, от которой шевелились облупленные уши. В одной руке он держал, как копье, обломок орехового удилища, другой сжимал горло большого, судорожно обвившего до самого плеча ужа.
Ребята окружили Андрея и с минуту молча разглядывали его трофей. Из крепко зажатого кулака выглядывала усмехающаяся голова с холодными бусинками глаз. Нервно вздрагивал кончик хвоста, задевая ухо мальчика.
- Здорово жмет? - спросил один.
- А, чепуха! - сплюнул Андрейка.
Мальчики размотали живую пружину. Андрей, бросив удилище, схватил ужа другой рукой за хвост и растянул его во всю длину.
- С метр будет! - деловито оценил он, размахнулся и швырнул ужа в кусты…
Это уже "просоленные", бывалые рыболовы. Они возвращаются домой с охапками лилий, длинные стебли которых небрежно волочатся по городскому тротуару, оставляя мокрые полосы.
- Где нарвали? - ахают встречные.
- А там, - встряхивает вихрами Андрейка, не останавливаясь.
В другой раз они возвращаются с мокрыми рубахами, набитыми раками. Раки шуршат, цепляют клещами за материю, сердито бьют хвостами.
Или несут картузы, полные дикой малины, и прохожие опять удивляются:
- И где растет такая прелесть?
Мне однажды довелось иметь в проводниках такого голопятого следопыта. Я брел правым берегом Сейма, где-то неподалеку от глубокого рва, по которому спускали воду из Линева озера. Оттуда, из-за двухметровой стены камышей, росших вперемежку с крапивой, доносились ленивые вздохи локомобиля торфяного пресса. Мне надо было перебраться на другую сторону реки, полезть в воду не хотелось, а потому решил подождать какую-нибудь лодку.
Стоял знойный августовский полдень. Неистово стрекотали кузнечики, разомлевшие мята и чабрец источали густой аптечный запах. Я растянулся в тени молодой ракитки, удобно пристроив голову на рюкзак. И, разумеется, задремал.
Проснулся от ощущения, что рядом кто-то стоит. Приоткрыл глаза и увидел бронзовый живот, светившийся между подолом куцем рубашонки и поясом штанов. От неожиданности я очнулся окончательно и теперь мог разглядеть всего незнакомца - с ног до головы. Белобрысый мальчонка лет девяти уставился на мой спиннинг. Под мышкой он держал ковригу черного хлеба, от которой ломал корки и клал в рот.
Я осторожно кашлянул, и мальчонка, точно кузнечик, отпрыгнул в сторону.
- Нет ли тут поблизости лодки? - спросил я, садясь. - Мне надо на ту сторону…
- Нету, - не сразу ответил он.
- А как же ты сюда перебрался?
Мальчонка хмыкнул носом, переложил ковригу под другую руку, но ничего не сказал.
- Ты ведь на лодке сюда переехал?
- Не… Мы так ходим. Тут мелко…
- А куда ты хлеб несешь?
- Домой, - мотнул он головой в сторону реки. - В Шатуре покупаем.
- В Шатуре? - удивился я. Я знаю, что под Москвой есть крупный Шатурский торфяной промысел, а местные жители, видно, называют этим словом просто добычу торфа.
- Угу, в Шатуре, - подтвердил паренек.
- А где же ваша Шатура?
- Вона, за камышом. Торф там режут, а батя на молокобиле работает.
Я невольно рассмеялся вывернутому наизнанку слову.
Мальчишка испуганно замер и вдруг засмеялся тоже - доверчиво и открыто. После этого мы как-то сразу сблизились. Парнишка, подойдя к спиннингу, присел на корточки.
- Магазинская! - с уважением сказал он. И, желая усыпить зависть, добавил: - Мне батя тоже сделает. Ну, пойдем, что ли? - решительно поднялся он. - Штанов не снимай, тут мелко.
Мой маленький проводник, положив ковригу на голову, зашлепал по воде. Я пошел следом. Течение было быстрое, но вода пока доставала только до колен. Пройдя шагов двадцать, парнишка остановился.
- Держись за мной, - предупредил он, - тут вот справа яма.
Затем он круто повернул вдоль реки вверх по течению. Намокшая рубаха вздулась пузырем, сделав мальчишку похожим на большой красный поплавок. Неожиданно белобрысая голова с ковригой исчезла под водой и тотчас вынырнула, плюясь и фыркая.
- Опять яма… Поди, хлеб намок… мамка ругать будет…
Отсюда мы снова повернули к противоположному берегу, вышли на песчаный остров, прошли его и уже там, перебравшись через неширокую, всю в зарослях рдеста протоку, вылезли на противоположный берег.
- Не испугался? - спросил я.
Мальчуган, как и в первый раз, хмыкнул носом:
- Не-е! Мы привычные… За хлебом частенько в Шатуру ходим… Вот только жалко, крючков не продают в ихнем магазине.
Я набрал в рюкзаке пригоршню самых разнообразных крючков и насыпал в мокрый подол моему отважному проводнику. А через секунду, перепрыгивая через кусты колючки, он мчался по лугу к селу.