В грозные годы Великой Отечественной войны сотни и тысячи славных мальчишек стали юнгами флота. В матросской среде их называли иногда ласково-уменьшительно: юнгаши.
Трудными путями шли они по своему опаленному войной детству. И лучшей наградой для юнгашей были завоеванные в опасных схватках с врагом любовь и доверие боевой флотской семьи.
О том, как юные патриоты Родины становились настоящими моряками, повествует эта книга.
В книгу вошли повести о 14–16-летних мальчишках, ставших в годы войны юнгами Балтийского флота: "Володькины тревоги", "И у юнги душа морская", "Одиссея Марата Есипова", "Я вернусь, мама…".
Содержание:
-
Володькины тревоги 1
-
И у юнги душа морская 12
-
Одиссея Марата Есипова 18
-
Когда будет пароход? 18
-
Ватерлиния, ватерлиния… 18
-
Человек за бортом 19
-
"Полный вперед!" 19
-
"Здравствуй, папа!" 20
-
Что значит воевать? 21
-
Встреча с кораблем 22
-
И начались боевые будни 24
-
Вахту нести непрерывно! 24
-
-
"Я вернусь, мама…" 25
Александр Петрович Воронцов
Юнгаши
Володькины тревоги
I
Механик быстроходного тральщика "Галс" мичман Довгань сбился с ног. До начала летней кампании остались считанные недели, а ремонт корабельных механизмов подвигался крайне медленно. Хорош он будет, если придет приказ о выходе в море. А такой приказ мог поступить в любой момент: устье Невы да и восточная часть Финского залива, могли со дня на день очиститься ото льда. Попробуй доложи тогда, что БЧ-5 к походу не готова. Тоже мне БЧ - боевая часть называется! Да такую БЧ по военному времени разогнать и то мало.
Мичман казнил сам себя, загонял подчиненных, но дело двигалось медленно. И все упиралось в запчасти. Не было их - и баста. Ни прокладок, ни подшипников, ни болтов. Не говоря уж о более крупных деталях.
- Тоже мне снабженцы! - отводил душу Довгань. - Ржавого гвоздя от них не добьешься.
- Так ведь блокада, - пытался утешить своего непосредственного начальника командир отделения машинистов старшина 2-й статьи Сухов. - Где их взять-то, запчасти?
В отличие от угрюмого, вроде чем-то постоянно недовольного Довганя старшина Сухов выглядел добродушным, располагающим к себе человеком. Его широкое бугристое лицо всегда было приветливым.
- На то они и называются запасными, - продолжал ворчать Довгань. - Следовательно, запас должен быть. Резерв. В военном деле без резервов нельзя.
- А может, вдоль причалов пройтись? - предложил Сухов. - Там бесхозные суда есть, без экипажей остались. Если пошуровать, может, и подберем что-нибудь.
- Вот и пройдись, поищи, - не заставил себя ждать с решением Довгань, сразу уловив в предложении старшины 2-й статьи рациональное зерно. - Возьми своего Степана да рулевого Корытова, вам не впервой вместе-то, шураните, где возможно.
- Ладно, - согласился Сухов, - после обеда займемся этим делом. Когда в патруль на Фонтанку ходили, я кое-что заприметил.
- Слыхал о ваших приключениях, - усмехнулся Довгань. - Мальчишку какого-то спасли от беды?
- Было дело, - уклонился от подробного ответа Сухов. Про себя он подумал, что надо было того мальчишку с собой забрать.
После скудного обеда (на первое и второе жидкая перловая похлебка, а вместо традиционного флотского компота противно-горький хвойный отвар) Сухов собрал свою бригаду и отправился на поиски запасных частей.
Заброшенные суда с облезлыми корпусами, полинявшими надстройками и порванными снастями, с грудами нерастаявшего снега на палубах, без каких-либо признаков жизни стали появляться вскоре после того, как моряки вышли за пределы ремонтной площадки. Странное это было зрелище.
- А здесь кто-то уже побывал, - кивнул Степан на тропинку, протоптанную в снегу к трапу небольшого сухогруза.
- Думаешь, мы одни такие умные, - тяжело вздохнул Сухов, вскользь глянув на печальный сухогруз. - Тут давно все выпотрошено. И вообще, поблизости мы вряд ли что найдем. Подальше двигаться придется.
Медленно прошли вдоль устья Невы. Берег вокруг был пустынен. От реки веяло ледяным холодом. Издалека, с юго-западной стороны города, доносился гул орудийных раскатов.
- Гляди-ка, старшина, - сказал Степан. - Там, кажись, что-то наклевывается.
Сухов прищурился.
- Похоже, ты прав, Степан… А ну-ка, проверим. - Он ускорил шаг.
Степан и Корытов поспешили за ним.
Остановились около сходни, перекинутой с берега на борт небольшого портового буксира. В отличие от судов, находившихся по соседству, на нем не было следов давней запущенности. Но и присутствия людей не чувствовалось.
- Называется "Си-лач", - прочитал Корытов вылинявшую надпись на скуле буксира и добавил: - Трудяга, видать, был.
- Был да сплыл, теперь на вечном приколе, - отозвался Степан. - Три года назад мне пришлось на таком покувыркаться. Ух дюжий, шельмец! Тысячетонные транспорта запросто двигал. - И уже деловито, обращаясь к старшине, пояснил: - Конструкция двигателей схожа с нашими. Думаю, чем-нибудь мы тут разживемся.
Не мешкая, Степан направился было к сходне, однако Сухов остановил его.
- Погодь, не спеши. Выяснить надо.
- А чего выяснять-то? - удивился Степан. - И у кого? На борту-то пусто - видишь, чай?
- Найдется у кого. - Сухов степенно огляделся. - Хоть бы у той гражданки.
Он показал рукой на женщину, одиноко стоявшую в подворотне ближайшего дома. Через плечо у женщины висела противогазная сумка.
- Всю зиму был капитан-то, - ответила женщина на вопрос Сухова о капитане. - Иваном Ивановичем прозывался. Уважительный такой. Каждый день наведывался. Все весну ждал, в плавание собирался. А недавно помер, царство ему небесное. Считай, уже неделя, как свезли его. Из всего ихнего екипажу последний оставался. Другие-то еще с осени в пехоту подались, на фронт. А он до конца за буксир свой держался…
- Настоящий, видать, капитан был, - грустно заметил Сухов.
- Вчерась тут мальчонка какой-то наведывался, - продолжала женщина, - тоже капитана спрашивал… Похоже, родственник… Я правду-то ему не сказала, больно уж немощный.
- Бывает, - согласился Сухов. - Выходит, бесхозный буксир-то?
- Выходит, так. - Женщина поправила на плече противогазную сумку. - А впрочем, почему бесхозный? Государственный. Тут вот неподалеку зенитчики стоят, сходите. Может, они чего знают.
- Зенитчиков тревожить не будем. - Затягивать дело Сухову не хотелось. - Пусть стерегут ленинградское небо.
- Мы тоже государственные, мамаша, - вставил Степан.
- Ну что ж, - развела женщина руками. Она уже догадалась, за чем пришли моряки. - Я у своих ворот стою, а там, на воде, ваше хозяйство. Распоряжайтесь как знаете.
На палубе "Силача" Сухов распределил обязанности.
- Ты, Степан, спускайся в машинное. Корытов пойдет в ходовую рубку. А я поищу кладовку. Капитан-то, видать, хозяин был заботливый, сберег, может, что… - Он сделал паузу, строго добавил: - Никаких личных вещей, если попадутся, не брать, все оставить в неприкосновенности. Только то, что для ремонта требуется.
Через некоторое время из машинного отделения раздался металлический стук. Видимо, Степану подвернулись подходящие детали.
Вскоре он снова разыскал Сухова. Тот обнаружил в кладовке целый набор запасных частей и заполнял ими свою кису - парусиновый мешок, специально взятый для такого случая.
Степан был чем-то обеспокоен.
- Слышь, старшина, - обратился Степан, просунув голову в дверь кладовки.
- Что тебе? - обернулся Сухов.
- Человек там. - В голосе Степана звучала тревога.
- Где? - Старшина оставил свою кису и медленно распрямился.
- В машинном… Понимаешь, поначалу показалось - груда ветоши, тряпье валяется, - торопливо стал рассказывать Степан. - Глянул поближе, а это человек. Зарылся в лохмотья и лежит. Похоже, мальчонка.
- Живой?
- Кажись, живой. Увидал меня и глазами заморгал. Но не двигается.
- А запчасти-то нашел? - поинтересовался старшина.
- Кое-что попалось.
- Ну и у меня кое-что. - Старшина положил в кису пачку резиновых прокладок. - С бору по сосенке - глядишь, отоваримся… Ну что ж, пойдем посмотрим, кого ты там обнаружил.
В машинном отделении было холодно, почти как на улице, и душно, как в давно непроветриваемом помещении, пахло застойной, затхлой сыростью. Свет проникал только сверху, через открытую дверь. Степан включил предусмотрительно взятый с собой фонарь и повел старшину в глубь помещения. Там, в самом дальнем углу, будто специально спрятавшись за машиной, на куче тряпья лежал человек. Скорее, человечек. Маленький, скрюченный, немощный.
Степан навел луч на его лицо.
- Вот он, - сказал со вздохом, - так и не двигался.
Некоторое время моряки молча разглядывали необычную находку.
- Ясно, малец еще, - в раздумье сказал Сухов. - Обессилел, видать.
- Совсем ослаб, - подтвердил Степан. - И дрожит, как тростинка на ветру.
- Ясно, заморился… - Сухов подошел вплотную, наклонился над мальчишкой. - Постой, да это же… А ну-ка, посвети получше… Вроде где-то я видал его… Ну да, знакомый малец-то. Вот и родинка на подбородке, и нос чуть-чуть лодочкой… Ясно, тот самый. Помнишь, позавчера в патруль ходили, на Фонтанку. Так это он, тот парнишка.
- Похоже, он, - согласился Степан. - Вот это номер! Да как же он сюда забрался?
- А слыхал, тетка у ворот про мальчишку сказывала? Ну, капитана-то давеча искал. Родственник, что ли. Он и есть, верняк… Что делать-то будем, Степа?
- Надо ведь, как проклятая блокада людей изводит! - возмутился Степан, оставив без ответа вопрос старшины.
- Она такая… - зло сказал Сухов. - Ничего, придет час - за все поганые фашисты ответят. - Эти слова он произнес вроде бы про себя, а затем склонился над мальчишкой, осторожно коснулся его плеча. - Эй, малец, ты слышишь меня?.. Как тебя зовут-то?
- Володя, - выдавил мальчишка, сдерживая озноб и уставившись на старшину потускневшими глазами. - Чистяков.
Слабо освещенное лицо склонившегося над ним человека показалось Володьке знакомым. Выпирающие скулы, приветливые с прищуром глаза - где-то он видел это лицо. Но когда? И при каких обстоятельствах? Похоже, моряк, но знакомых моряков у Володьки не было.
- Ясно, Володя Чистяков, - ободрился Сухов. - А как ты сюда попал?
- Сам пришел… - Володька замялся. - У меня записка есть.
Дрожащей рукой он достал из-за пазухи помятый листок бумаги и подал старшине.
И тут он вспомнил, где встречал этого моряка. Ну конечно, на Фонтанке. И всего два дня назад. А кажется, так давно. И второй - его Степаном зовут - тоже там был. Старшина тогда еще ему сухарь дал, да все зазря: потерял Володька тот сухарь вместе с портфелем.
Как в тумане всплыли перед ним события последних дней. А началось все с того момента, когда на страну напали фашисты.
II
Тревоги и заботы обрушились на шестиклассника Володьку Чистякова буквально с первого часа войны. Володькин отец, который служил в авиации Краснознаменного Балтийского флота, должен был утром 22 июня появиться дома. У него был запланирован отпуск, предполагалось, что Чистяковы всей семьей поедут в деревню на озеро Селигер, к бабушке. Но отец не появился ни в это утро, ни в последующие. А потом от него пришло письмо, из которого стало ясно, что воюет отец далеко от Ленинграда и увидеться с семьей сможет не скоро. Матери он передавал наказ беречь Володьку, а Володьке - всеми силами помогать матери и не робеть ни при каких обстоятельствах.
Когда к городу подступила блокада, письма от отца вообще перестали приходить. Мать извелась в догадках, а в октябре устроилась работать на фабрику, которая раньше изготовляла детские игрушки, а теперь делала патроны для боевых автоматов. Володька тоже пошел на работу. Школа не действовала, а ему не хотелось в такое время сидеть дома без дела.
Однако к весне сорок второго Володьке стало совсем плохо. После того как умерла мать - прямо на фабрике, у станка, - остался он один. В нетопленой, промерзшей комнате с голыми стенами (обои еще в январе содрали на растопку). Без пищи, тепла и света.
Ощущение у Володьки было такое, будто он с каждым днем таял. Посмотрелся как-то в зеркало - истощал до неузнаваемости. Высох вроде египетской мумии, какую он еще до войны в музее видел. Кожа да кости. Голова большая, торчит, как на палочке.
И двигался уже с трудом. Еле ноги переставлял. До мастерской в Апраксином дворе, где Володька под руководством деда Трофимыча ящики для патронов сколачивал, ходу десять минут. Бегом и того меньше. Теперь же ему полчаса требовалось, а то и больше.
А есть как хотелось! Хоть плачь. Он и заплакал бы, если б знал, что поможет. А попусту зачем же? Да и гордость не позволяла.
Все ленинградцы голодали, многие умирали. Как Володькина мать. Но почти никто не плакал. Держались до конца. И умирали молча - дома, на работе или где доведется.
Можно бы, конечно, толкнуться к соседям, только никого почти во всем доме не осталось. Прежде в их коммуналке четыре семьи проживало. Взрослые мужчины в первые недели ушли на фронт. Когда на улицах появился плакат "Все на защиту Ленинграда!", ушел и старичок, учитель Белоногов, в народное ополчение записался. В школе он математику преподавал. Женщины с детьми эвакуировались, еще в августе. Жена Белоногова, Ксения Михайловна - душевная была, добрая, - так и не дождавшись весточки от мужа, умерла в начале зимы. Карточки продовольственные потеряла за целый месяц. А может, украли у нее.
Осталась теперь на всю квартиру одна Серафима Афанасьевна. Она самую ближнюю к выходу комнату занимает. Но к ней лучше не соваться. И прежде-то нелюдимая была, а тут словно осатанела.
Из своей комнаты Серафима появлялась редко. А если встречала Володьку в коридоре, старалась проскользнуть незаметно. И никакого внимания, будто не человек перед ней, а неодушевленный предмет - стол или тумбочка.
Однажды, когда они с Серафимой уже вдвоем в квартире остались и надо было мать похоронить, Володька попытался заговорить с неприветливой соседкой.
- Тетя Серафима, можно ваши санки взять? - попросил, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. - Мамку отвезти…
Соседка зыркнула на него осоловелыми глазами.
- Санки тебе? - прошипела сквозь зубы. - Ты их покупал? Заморыш несчастный! Бросишь где-нибудь, а я что буду делать?
И откуда такая злость берется?
- Верну я… - попытался возразить Володька.
- Не дам, - упорствовала Серафима. - Другой катафалк ищи.
И прошаркала в свою комнату. У Володьки даже дух перехватило от такой бессердечности.
- Сама ты катафалк! - бросил ей вдогонку. - А санки я все равно возьму.
И взял. Доплелся с ними до фабрики, оттуда отвез мать на сборный пункт, куда покойников со всего района доставляли, положил прямо на снег. Постоял, на прощание шепнул побелевшими губами: "Прости, мама". Всплакнул незаметно, чтобы не увидел кто-нибудь, и вернулся домой. Санки, конечно, поставил на место. Серафима потом и пикнуть не посмела. Сделала вид, что ничего не заметила.
На что она жила, никому не ведомо. Скрытная была, даже общей кухней не пользовалась. Но, судя по запахам, которые из ее комнаты расползались, питалась она неплохо. То ли оладьи пекла, то ли картошку жарила. У Володьки слюнки текли и голова кружилась, когда он мимо Серафиминой двери проходил. Манна небесная, что ли, на нее падала?
Кое-что Володьке стало понятно, когда дворничиха Варвара, повстречав однажды Серафиму Афанасьевну у подъезда, сказала ему - в тот момент он рядом оказался:
- Живет не тужит. На драгоценностях держится.
- Как это? - не понял Володька.
- А так, очень просто, - доходчиво пояснила дворничиха. - На Сенную шляется, толкучкой кормится. Там в обмен на золотишко да редкие вещи всего достать можно.
Разговор этот Володьке запомнился. Воображение нарисовало ему живописную картину изобилия. И когда стало совсем невмоготу, начал прикидывать: не сходить ли ему на толкучку? До Сенной площади рукой подать. Но с чем? Ясно, деньги там не в ходу. Да и не было их у Володьки. Тех рублей, которые он получал за работу в мастерской, хватало только на то, чтобы выкупить скудный паек по карточкам. И конечно, не было у него драгоценностей, такая роскошь в семье Чистяковых не водилась.
"Значит, - соображал Володька, - надо найти что-нибудь особенное, редкую штуковину какую-нибудь, пригодную для обмена на продукты".
А что? И где? Мысль обокрасть богатую Серафиму он отбросил сразу. Совесть не позволяла. То, что он воспользовался санками Серафимы, чтобы похоронить мать, еще ничего не значило. Надо было выполнить сыновний долг. И потом ведь он поставил санки на место, в целости и сохранности. Но украсть… Нет, этого он не смог бы.
Оставалось поискать у себя.
Наибольшую ценность из того, что он имел, представляли книги. С третьего класса начал собирать, когда в пионеры приняли. Отец посоветовал. За четыре года собралась небольшая библиотека. Юный боец парижских баррикад Гаврош, американские ребята Том Сойер и Гекльберри Финн, рабочий парень Павка Корчагин, герои гражданской "красные дьяволята" были как бы лучшими друзьями Володьки. С ними он участвовал - мысленно, конечно, - в увлекательных и опасных приключениях. У них учился честности и преданности долгу, находчивости и отваге. Им старался подражать и в своих поступках. Эти книги были для него чем-то вроде фильмов "Чапаев" и "Мы из Кронштадта", которые он раз по десять в кино смотрел.
В блокадную зиму книги пришлось спасать. Сначала - от огня. Когда дрова кончились и от мороза даже стены инеем покрылись, стала Володькина мать толкать в печку все, что могло гореть и давать тепло. Тут и книги подвернулись.
- Не надо, мама, - жалобно взмолился Володька. Ему показалось, что они не просто бумагу сожгут, а всех героев, о которых в книгах рассказано, в огонь бросят.