Будь моим сыном - Печерский Николай Павлович 2 стр.

Что же, в конце концов, получилось у матери - поссори­лась с доярками, отругал ни за что ни про что председатель колхоза? Председатель был человек крутой, горячий и, как давно заметил Ванята, несправедливый. Однажды от него до­сталось и Ваняте...

Не зная беды, Ванята шел с рыбалки. На кукане болта­лись липкие пескари и живучие полосатые окуни. Председа­тель увидел Ваняту, перешел через дорогу и без всяких пре­дисловий спросил:

- Ты лодку зачем потопил? Говори!

Сказал "говори", а сам даже рта не дал раскрыть, сыпал без передышки вопросами - зачем, почему, до каких пор?

Лодку, на которой переправлялись косари, Ванята не тро­гал. Даже не подходил к ней. Он рыбачил с берега. Другое дело - Гриша Самохин. Станет в лодку, упрется ногами в борта и давай раскачивать. Только рыбу Ванятину распугает. За все Гришины проделки влетало почему-то Ваняте.

Грустные размышления Ваняты прервал шум мотоцикла. В селе на мотоцикле гоняли только двое - председатель и счетовод. Между прочим, председатель задавил в прошлом году петуха Пузыревых. Петух, правда, был дурак, сам лез, куда его не просили, но факт остается фактом.

Ванята поглядел вдоль улицы и узнал председателя. Он мчал по дороге на полном газу. Пыль клубилась сзади пыш­ным серым облаком. К плетням, размахивая куцыми крыль­ями, шарахались куры; с немым упреком смотрели вслед мо­тоциклу горбоносые рассудительные гуси.

Мотоцикл сделал по улице крутой вираж, подкатил к Ванятиным воротам, отрывисто фыркнул и тут же заглох. С черного потертого сиденья спрыгнул председатель в пыль­ных кирзовых сапогах и круглых космических очках на лбу. Он вынул из мотоцикла ключ, повертел его на длинной мед­ной цепочке и окликнул Ваняту:

- Дома мать?

Ванята снимал белье, уклончиво глядел в сторону - на корявую вишню с яркими лакированными листьями, на бе­лого голубя с красной подпалиной на груди, который сидел на коньке черепичной крыши. Голубь был не здешний, зале­тел из каких-то далеких краев. Возможно даже, из-за морей й синих океанов.

- Ты что - не слышишь? - спросил председатель.

Ванята молчал. После случая с лодкой он уже ниче­го хорошего от председателя не ждал. Только и умеет кри­чать!

Председатель подождал минутку, повертел ключ на це­почке и пошел в избу.

Ванята долго стоял среди двора с охапкой белья. Над селом разгорался во всю силу день. В небе плыли высокие чистые облака, расстилали по земле свет и тишину. Голубь с красной подпалиной на груди ходил по коньку черепичной крыши, озабоченно и удивленно смотрел на мальчишку. Никто не махал кепкой над головой, не кликал к себе, не бросал наземь горсти зерна.

Председатель все еще не появлялся. Ванята перебросил с руки на руку белье и пошел в избу. Как он предполагал, так и вышло - председатель расстроил и себя и мать. Крас­ный, злой, он ходил взад-вперед по комнате и дымил папи­росой. Мать Ваняты сидела возле стола и, уронив голову на руки, плакала.

Глава третья
КОЗЮРКИНО

Два дня и две ночи стучат колеса поезда. Ванята и мать в купе одни. На квадратном столике - сверток с едой, цве­точный горшок с тремя сухими пожелтевшими окурками. Кроме Пузыревых, в вагоне еще двое - дядька в синих очках и девушка с грибным кузовком. Поезд часто останавливался, но пассажиров не прибавлялось. Наверно, он мчал в такие края, которые вообще никого не интересовали.

Ваняте грустно. Льет без передышки холодный косой дождь. Книжка, которую он взял в дорогу, закончилась. В чемодане, под материным сиденьем, есть еще одна. Но мать спит, и Ванята не хочет ее тревожить. Уснула она сразу после обеда и до сих пор не открывает глаз, не боится проспать своей станции. Порой Ваняте кажется, что впереди вообще ничего нет - ни станций, ни городов. Только серые тучи, мокрые деревья да неглубокие лужи, из которых выпрыгивают под дождем торопливые солдатики.

Кроме белья и книжки, в чемодане Ваняты лежит еще жестяная коробка с крючками и обернутый полотенцем порт­рет отца. Отца Ванята не знал и не помнил. Он погиб в сибир­ской тайге, когда Ваняте исполнилось полтора года.

До этого отец работал на кирпичном заводе, который был рядом с селом. Ему надоело возить в самосвале кирпичи, по­тянуло в далекую, опасную дорогу. Мать долго размышляла над своей судьбой и в конце концов согласилась ехать с му­жем в Сибирь. Для начала отец тронулся в путь сам. А через год, когда Ванята подрос и уже бегал босиком по двору, мать написала отцу письмо и тоже стала готовиться в дорогу. Тут и пришла нежданно-негаданно в дом Пузыревых страшная весть. В тайге, где строили новый завод, случился от молнии пожар. Отец, спасая с рабочими стройку, сгорел в глухой, объятой пламенем чаще. Его даже похоронить не смогли. Много лет спустя среди гарей нашли только медную пряжку с темной расплавленной звездой. Это была пряжка от рем­ня, который носил отец.

На память о прошлом у Пузыревых остался лишь портрет отца в узенькой сосновой рамке. Ванята - вылитый отец. У отца такой же крутой лоб, поставленные чуть-чуть вкось глаза, а на щеках и возле переносицы разбросанные как попало пятнышки - наверно, веснушки...

Мать все спит и спит. Тихо вздрагивают тонкие, напол­ненные розовинкой губы. От ресниц падает на щеку синяя задумчивая тень.

Ваняте вдруг захотелось сделать для матери что-то боль­шое и значительное. Такое, чтобы она улыбнулась и ска­зала:

"Ну и обрадовал же ты меня, сына!"

Он помечтал еще немного, потом встал со скамьи и по­правил материну подушку. Мать быстро открыла глаза и улыбнулась Ваняте. Будто она вовсе и не спала, все видела и знает.

- Ты что, сына?

Ванята смутился, сделал вид, что подошел он совсем слу­чайно и вообще смотрит на станцию, которая в самом деле показалась за высоким входным светофором.

- Станция вон, - сказал Ванята. - Может, купить чего?..

Мать опустила ноги, достала из-под рукава платочек с деньгами, потянула зубами узелок и подала Ваняте бумаж­ный рубль.

- Бери, - сказала она и улыбнулась краешком губ, воз­ле которых недавно, но, видимо, уже навсегда прорезался острый горький ручеек. - Конфет купи или мороженого. Че­го хошь.

Ванята принял рубль, настороженно посмотрел на него и возвратил матери.

- Ты чего, Ванята?

- Так просто... спрячь, - охрипшим глухим голосом сказал Ванята. - Не надо...

Мать спрятала деньги и вдруг потянулась вся к Ваняте, прижала к себе крепкой, огрубевшей в работе рукой.

- Ты, Ванята, не сердись... Когда вырастешь, я тебе са­ма все обскажу. Ты из меня, сына, не мотай жилы...

Они посидели рядышком несколько минут, потом, сму­щенные и растроганные тем, что произошло, начали собирать вещи, стягивать веревками чемоданы. Долгий, загадочный для Ваняты путь подходил к концу.

Ехали они не в город или райцентр, как мечтал Ванята, а в какое-то село с тихим загадочным названием "Козюркино". Там жила вдовая двоюродная сестра матери Василиса. Она о приезде знает, ждет не дождется Ваняту. Мать будет работать на ферме, и все у них пойдет, как раньше. Не надо только распускать нюни. А тайна пускай остается тайной. У каждого есть какой-то секрет. У Ваняты, если подумать, тоже тайн до самой макушки.

Вскоре в их купе вошел заспанный, помятый проводник. Кашлянул, смущенно прикрыл рот ладонью, а затем громко прокричал:

- Граждане пассажиры, - Козюркино! Прошу приго­товиться...

Они сошли с поезда, поставили на землю чемоданы.

Вокруг - ни души.

В стороне от низенькой станции стояла телега. Подымая лапы, бродила возле луж курица.

Через минуту из дверей станции вышел человек с двумя цинковыми ящиками в руках. Он отнес груз на телегу, ки­нул сверху брезент и пошел прямым ходом к матери и Ва­няте.

Когда он приблизился, Ванята увидел, что это был маль­чишка. Такой, как Ванята, а может, на год или два постар­ше.

На мальчишке был синий замасленный комбинезон с длинной "молнией", матросская тельняшка и заляпанные снизу доверху сапоги.

- Здрасте, - сказал он. - Вы Пузыревы?

Лицо матери вмиг просветлело, на щеках, расплываясь по всему лицу, зардел румянец.

- Пузыревы мы, - поспешно сказала она. - И я и Ва­нята. Вы за нами?

- Что же вы перепутали все? - недовольно сказал мальчишка. - В телеграмме один поезд, а приехали - дру­гим. Мне кино в Козюркино все-таки везти надо.

Мальчишка поглядел на смущенные лица прибывших и взял на полтона ниже.

- Давайте чемоданы. Чего тут!

Ванята не допустил мальчишку к чемоданам. Согнулся, подцепил их за ручки и, раскачиваясь из стороны в сторо­ну, пошел к телеге. Сам поднял их, бросил к грядушке и по­лез на рыхлую, пахнувшую горькой прелью прошлогоднюю солому.

Мальчишка обошел вокруг телегу, оглядел колеса, хотя они исправно стояли на своем месте, и начал неторопливо затягивать подпругу.

- Ну что, поедем? - спросила мать.

- И не подумаю! Чего это ради?

- Вы же за нами приехали или как? - смутилась мать.

Мальчишка ответил не сразу. Наморщил узенькие беле­сые брови, озабоченно поглядел на часы, которые висели возле станции на высоком столбе, и сказал:

- Обождем еще чуток. Скоро сорок третий придет... Ну и новости! Торопил, говорил, что надо ему поскорее везти в Козюркино кино, а теперь...

- Приедет еще кто? - спросила мать.

- Может, и приедет, В общем, подождем... Мальчишка бросил мать и Ваняту и снова пошел на стан­цию.

Сорок третий, о котором говорил мальчишка, пришел только через час с четвертью. Он постоял минуту, коротко просигналил и помчался дальше.

Вернулся мальчишка один. Был он чем-то озабочен и рас­строен. Не глядя на седоков, прыгнул в телегу, щелкнул вож­жами по лошадиным бокам и протяжно, хрипловатым, простуженным басом сказал:

- Но-о-о!

Застучали, запрыгали по серым горбатым камням коле­са. Потом мостовая окончилась, потянулась вязкая, размы­тая дождями полевая дорога.

- Вас как зовут? - спросила мать угрюмого возницу.

- А так и зовут - Иваном... У тетки Василисы остано­витесь, что ли?

- У нее, Ваня... Как вы там живете в колхозе?

- Ничего, живем, - не оборачиваясь, ответил мальчиш­ка. - На одном месте топчемся. Топтунами в районе задраз­нили. Ужас!

Мать удивленно подняла брови, подумала о чем-то своем и спросила:

- Чего ж это вы... топчетесь? Кругом люди вон как ста­раются... Не знаешь?

Возница в комбинезоне поглядел на кончик кнута и серьезно, будто о чем-то давно решенном, сказал:

- Тут дело ясное - оргвопрос!

Ванята сидел молча. Ему не нравился ни мальчишка, ко­торый оказался его тезкой, ни то, что мать называла его на "вы", будто какую-то важную птицу.

Ванята вспоминал Гришу Самохина, сравнивал с новым знакомым. Гриша был настоящим другом. Подарил ему крю­чок, проводил до самой станции и вообще обещал писать и никогда не забывать.

Тут даже сравнивать нечего! Если человек, так сразу видно, что он человек.

Погруженные в свои мысли, Пузыревы ехали молча, Скрипели колеса, отрывисто, будто кто-то щелкал языком, чавкала копытами лошадь, месила густую дегтярно-черную грязь.

- Чего же это у вас не ладится в колхозе? - снова спросила мать. - Председатель, что ли?

- Председатель сейчас ничего, - ответил мальчишка. - Из Тимирязевки прислали... - Тезка Ваняты взмахнул кну­том и добавил: - Вот парторг вернется, вместе с председа­телем колесо вертеть будет. Он, парторг, кое-кого прижмет... это уж точно!

- А где он, парторг ваш? - спросила мать.

- В больницу умирать повезли, - просто, чуть понизив голос, ответил возница. - В областной центр.

- Это как же - умирать? - удивленно спросила мать. - Ты чего выдумываешь?

- Я не выдумываю. Его третий раз возят. У него... -

Мальчишка поглядел на Ваняту и замялся.- Болезнь, в об­щем, у него... Возят-возят, а он все удирает.

- Ну, а сейчас как? - смущенно спросила мать.

- Все то ж. Фельдшер давеча к отцу приходил. Гово­рит, теперь насовсем увезли.

- Помрет, значит?

Мальчишка резко обернулся. На тонкой загорелой шее напряженно вздулась жила.

- То есть как это помрет? - строго и недовольно спросил он.

- Ты ж сам говоришь...

- "Говоришь, говоришь"! Мало чего наболтают... Я б этому фельдшеру!.. - Мальчишка озабоченно подергал вож­жами и тихо, так, что Ванята едва расслышал, произнес: - Верне-о-тся! Обратно сбежит наш Платон Сергеевич...

За поворотом дороги, там, где кончалась лесная полоса, показались избы Козюркина. Деревня засела меж двух от­логих холмов. Внизу петляла небольшая речка. В темной во­де мерцали серебряной подкладкой листья густой, разрос­шейся по берегам лозы.

Мальчишка ткнул куда-то в сторону кнутовищем и ска­зал:

- Во-на тетка Василиса бежит. Видите?

По дороге, выбирая сухое, вприпрыжку бежала полная женщина в красной косынке. Вскоре она подбежала к теле­ге, распахнула руки и кинулась к Ваняте.

- Ах ты ж боже ж мий! - запричитала она. - Ах ты ж Ваняточка мий! Ах ты ж риднесенький!

Выпустив Ваняту, тетка Василиса принялась за мать. Когда первый прилив радости прошел, она запрыгнула в те­легу, ткнула в спину мальчишки толстым коротеньким паль­цем и крикнула:

- Та чего ж ты стоишь? Та гони ж ты ее проклятую!

Свистнул кнут, и телега, кренясь и грохоча, помчала в Козюркино.

Глава четвертая
У ТЕТКИ ВАСИЛИСЫ

Вот и тетки Василисина изба. Камышовая, тронутая бар­хатной зеленью крыша, узенькие окошки, дверь из двух по­ловинок - нижней и верхней. Тетка Василиса погремела де­ревянным засовом и раскинула двери настежь.

- Та чого ж вы тут стоите? Заходьте, дороги гости!

Перво-наперво тетка Василиса показала свое жилье. В од­ной комнате стояли кровать с рыхлой горой подушек, диван с выпиленным на деревянной спинке сердечком и комод, лихо разрисованный под орех.

На комоде ютились фотографии в облупленных рамках. В зеленом стеклянном шарике безнаказанно плавал лебедь с расплющенным клювом. В красном углу, обвитый рушни­ками, висел портрет Тараса Шевченко в барашковой шубе и шапке.

Тетка Василиса стояла возле притолоки; утопив палец в щеку, ревниво наблюдала за гостями. Мать обошла комна­ту мелкими шажками. Похвалила и подушки с мелкой кру­говой прошвой, и рушники, и вообще все, что бросилось в глаза и что надо было отметить и оценить.

Тетка Василиса расцвела. Начала объяснять, кто снят на карточках и какие родственные корни связывают этих лиц с Пузыревыми. Ванята рассеянно слушал рассказ о тет­ки Василисиной родословной, украдкой щелкал пальцем по зеленому шарику с водой. Лебедь неторопливо раскачивался и кланялся Ваняте.

Из спальни тетка Василиса повела гостей в другую ком­нату. Весь левый угол ее занимала плита с глиняной лежан­кой. Слева и справа возле стенок стояли две кровати. Види­мо, специально приготовленные для Пузыревых, а возле окна - накрытый снедью стол. Еды на нем была прорва: и нарезанное мелкими ломтиками сало, и яичница с потуск­невшими желтками, разрезанная поперек квашеная кочан­ная капуста... В центре стола мерцали бутылки с белым и красненьким.

- Зачем это вы, Василиса Андреевна? - смутилась мать.

Тетка Василиса, подбоченясь, стояла возле стола. Слова матери были ей приятны.

- Ах боже ж мий, та що ж тут такого! - воскликнула она. - До мене ж люди прийдут. Я ж уже всим про тебе рассказала. И доярки твои пожалуют. Тебе на ферме от як все ждут. Ей-богу!

Между тем свечерело. Тетка Василиса зажгла свет. В из­бу один за другим потянулись званые и незваные гости. Одни выпивали стопочку, клали для приличия на зубок гор­стку капусты и, поздравив мать и Ваняту с прибытием, ухо­дили. Другие напрочно усаживались за стол, расстилали на коленях полотенца и, крякнув, принимались за дело.

Тетка Василиса ждала какого-то Трунова, то и дело по­глядывала на двери. Но гость не появлялся. Тетка Василиса расстроилась, выпила с гостями маленькую, вытерла губы ладонью-ковшиком и сердито сказала:

- Я ж його як чоловика приглашала! Тьху на нього, и все!

Ваняте тоже стало обидно за тетку Василису и за мать. К ним на праздники, например, приходили все, кого пригла­шали, - и председатель колхоза, и дед Антоний, который возил с фермы молоко, и агроном, и даже строгий и непод­купный участковый милиционер Федор Федорович. О заве­дующем фермой вообще говорить нечего. Хоть и не зови его, все равно первый явится.

Рядом с матерью сидели две доярки. Одна пожилая - тетя Луша - с круглыми цыганскими серьгами в ушах, а вторая совсем молоденькая - Вера, в пестрой капроновой косынке на узких плечах.

Доярки рассказывали матери о своих делах и тоже вспо­минали Трунова, который побрезгал компанией и не поже­лал прийти в гости.

Вскоре Ванята понял, что это - заведующий молочной фермой. Той самой, где будет работать мать.

Видимо, тетка Василиса пригласила Трунова, чтобы побыстрее сблизить и сдружить его с матерью, а возможно, просто из-за этикета.

Старшая доярка, поблескивая тяжелой литой серьгой, неторопливо разматывала нить рассказа о житье-бытье на ферме. Ванята ковырял вилкой в тарелке, прислушивался к разговору. Похоже, на ферме Трунова не любили. Как за­ключил Ванята, он был заносчивый и гордый. Но доярка говорила об этом вскользь, не хотела огорчать мать.

- Ты, Груша, не бедуй, - заметив, как помрачнела вдруг мать, сказала доярка. - Мы ему с тобой сразу укорот сделаем. Председатель давно на этого Трунова зуб точит... Не сумлевайся, в общем.

- Не хозяин он у вас, что ли? - нервно покусывая гу­бу, спросила мать.

Пожилая доярка не ответила, а молоденькая, с косынкой на плечах, вдруг фыркнула и виновато прикрыла рот ла­донью.

- Он у нас, тетя Груша, ушибленный. Он думает, что под него яму копают, и кляузы на всех строчит... Он, тетя Груша, и про вас тоже болтал...

Пожилая доярка кинула быстрый взгляд на девушку. Сережки ее недовольно качнулись.

- А ты, Верка, молчи! Чего зря плетешь?

Доярка обняла мать за шею и притянула к себе.

- Ты ее, Груша, не слухай. Ить чего выдумала. Народ у нас ладный, в обиду не даст! Споем, что ли, Верка? Давай заводи... Только петь, анафема, и умеешь!