* * *
И чем дольше они бежали, тем больше успокаивались. Ведь как старушка не старалась, а крабы не подтвердились, в смысле, Салапапон и Мздыря ни одной беды до обеда не встретили, а после обеда и подавно! Потому что слово "отобедать" как раз и означает – отогнать беды!
К тому же солнце светило, куры неслись, мыло мылилось, здоровье позволяло! А когда им подмигнул встречный милиционер, чего ни один краб не умеет, Салапапон и Мздыря поняли, что сегодня свет не кончится, а до завтра ещё далеко. Поэтому они сразу перестали бежать и начали есть ледяные конфеты, которые в народе называются леденцами.
…Кстати, Салапапону вчера приснилось, что он одуванчик. Но Салапапон даже просыпаться не стал.
Он просто вытряхнул пух из головы и перевернулся на другой бок.
ПОЛУДЕННЫЙ БЕС
Однажды Салапапон всё утро доставал из пылесоса засосанную пуговицу, поэтому пришёл к Мздыре только в полдень.
Честно сказать, лучше бы он вообще не приходил, потому что полдень для Мздыри самое неудобное время. Даже неудобнее квадратного мяча или прищепок из пластилина. А как полдню быть удобным, если Мздыря уже давно проснулся, а до вечера, когда опять заснуть можно, ещё давней – просто ждать не переждать.
К тому же в окно солнце лупит и пыль на шкафу проявляет. И муха жужжит. На секунду к потолку прилипнет, лапки потрёт и снова жужжит. Уже все уши прожужжала! Нет, чтобы спеть! Или сплясать! Или носки заштопать! Или яичницу поджарить. Так нет, жужжит и жужжит – громче велосипеда с моторчиком!
Короче, не любил Мздыря полдень. Но обычно он через него кое-как переваливал. А сегодня застрял, будто на заборе – одна нога уже там, а другая ещё тут. Страшно неудобная поза – раскоряка называется. А когда ты раскоряченный, то тебе не до гостей. Только разве от Салапапона спрячешься. Он же в звонок будет тарабанить, как заяц в барабан, пока его не впустишь.
* * *
– Ты чего такой кислый? – спросил впущенный Салапапон, чтобы начать разговор.
– Ничего! – буркнул Мздыря, чтобы разговор не начинать.
Не хотелось Мздыре разговаривать. И даже смотреть на Салапапона не хотелось, особенно на его весёлую улыбочку. И даже мороженого не хотелось, особенно сливочного пломбира и особенно в шоколаде с орехами. И вообще ему жизнь надоела, хоть в проруби вешайся.
А всё потому, что ровно в полдень зашёл к Мздыре самый страшный из чертей, которого называют полуденный бес. А самый страшный потому, что нагоняет уныние. А страшнее уныния ничего не бывает. Ведь уныние, как паук: обмотает липкой паутиной и кровь сосёт. Даже икотка лучше, потому что она трусливая, и если её испугать внезапным криком "Гав!", икотка убегает.
Вот Мздыря и приуныл. И как его Салапапон не растормашивал, а никак растормошить не мог. Хотя и муху на балкон выгнал, и спел, и сплясал, и носки заштопал, и яичницу поджарил, только Мздырю ничего не растормошило. Сидит Мздыря и тупо в угол смотрит. А полуденный бес в углу паутину плетёт и лапки потирает.
Хоть скорую помощь вызывай! А толку, если скорая помощь спасает только от аппендицита?
А тут ещё из-за Мздыриной унылости Салапапону взгрустнулось. Это на него полуденный бес первую паутинку накинул.
* * *
Так бы и скисли друзья от уныния до полной простокваши, если бы не сосед сверху, который рано утром уехал, а воду не перекрыл. И ровно в полдень соседская вода стала с потолка капать. А когда на башку капает, нормально не поунываешь.
Первым не выдержал Салапапон. Он вскочил и забегал по комнате, увёртываясь от капель. При этом так отдавил лапки полуденному бесу, что тому не осталось чего потирать.
Набегавшись, промокший Салапапон схватил Мздырю в охапку и бросился на поиски сантехника Ерёмушкина, который ходил вдоль дома и мерил резиновыми сапогами глубину лужи. И хотя глубина была совершенно непонятной, Ерёмушкин сразу всё понял.
– С потолка капает? – задумчиво проговорил сантехник и сразу успокоил друзей научными словами: "круговорот воды в природе" и "капля камень точит".
А потом они долго лазили по подвалу и искали какой-то главный вентиль.
А потом с помощью молотка и зубила его перекрывали.
А потом мыли полы и сушили феном потолок.
А потом мыли руки по самые колени.
А потом пили чай и смеялись, когда сантехник Ерёмушкин опрокинул чашку себе в сапог, но не обжёгся, потому что был в портянках, и не расстроился, потому что ему нового чая налили.
А потом у Мздыри резко кончилось уныние, потому что полуденный бес боится людей, занятых работой, в сто раз больше, чем икотка внезапного крика "Гав!"…
НОЧНЫЕ БАБУШКИ
Мздыря так боялся ночных бабочек, что даже утром свет не включал. Ведь ночные бабочки на свет сразу прилетают и по голове крыльями – бум! бум! бум! Прямо не бабочки, а китайские боксёры.
А Салапапон наоборот. Свет включит – и давай с бабочками разговаривать. Типа кто такие, откуда и куда вы днём деваетесь?
Только Салапапон ночных бабочек бабочками называть стеснялся. Ведь бабочки весёлые, шустрые и цветные. Они с цветка на цветок перепархивают и машут своими крыльями-одёжками – такими яркими, что даже некоторые цветы им завидуют.
Прямо не бабочки, а девчонки – короткие юбчонки!
А вот у ночных бабочек одёжка серая и старая, отчего из неё пыль сыпется. И на порхающих девчонок они ни капельки не похожи. Поэтому Салапапон называл их ночными бабушками и очень жалел. Им же в темноте темно, вот они из предпоследних сил и ковыляют на огонёк, чтобы молодость вспомнить. А некоторые до того навспоминаются, что серые крылышки обожгут и тут же умирают.
Только Салапапон не любил слова "умирают" и никогда не брал его в разговор. Это слово у него в каком-то дальнем ящике валялось, куда Салапапон сто лет не заглядывал. А зачем в ящики заглядывать, когда окно на стене висит. В окне всё время что-то творится, а в ящике ничегошеньки не происходит. И в слове "умирают" тоже ничего не происходит, потому что у него нет продолжения.
Зато в слове "заснуть" продолжение есть! Оно называлось "проснуться". И когда ночные бабушки обжигали крылья и падали вниз, Салапапон сам себе говорил, что они заснули.
Это, конечно, тоже печалило, но не так. Ведь, когда в толпе ночных бабушек, которые бились о кухонное стекло новой ночью, он узнавал заснувших – сколько радости было!
А когда Салапапону было радостно, он сразу вспоминал свою любимую бабушку. Любимая бабушка тоже когда-то давным-давно была бабочкой-девочкой, но при Салапапоне сразу стала старой. Из-за этого бабушка не порхала, а хромала, потому что у неё болели ножки и она их забинтовывала бинтами.
Но свет она всё равно любила и каждый вечер зажигала три свечки возле икон, которым что-то тихо говорила, смешно шевеля губами.
Однажды бабушка рассказала Салапапону, что все люди рано или поздно засыпают. При этом некоторые говорят, что они умирают. Но это неправильно. Потому что у слова "умирают" нет продолжения. А у слова "засыпают" есть! Значит, все заснувшие обязательно проснутся.
…Салапапон открыл окно, и ночные бабушки закружили вокруг лампочки. Одна из них была очень большой, и Салапапон понял, что это ночной дедушка, который прилетел на свет, чтобы поскорее проснуться.
ЦВЕТОЧЕК
Однажды Мздыря полюбил цветочек. Так полюбил, вроде сам его сажал, поливал, лелеял и окучивал. Но на самом деле Мздыря его не сажал, не поливал, не лелеял и не окучивал, но всё равно полюбил.
Короче, была у них во дворе клумба. И на этой клумбе жили всякие живые цветочки, кроме роз в целлофане и кроме кактусов в горшках. Только розы в целлофане и кактусы в горшках – это разве цветочки? Ведь они за деньги продаются, а настоящие живые цветочки и за рубль не продашь, потому что они такие незаметные, что все рубли в трубочки сворачиваются, чтобы их разглядеть.
А Мздыря разглядел! Причём самый незаметный! Зато он не кололся, как розы и кактусы, и давал себя гладить. Вот Мздыря его и гладил, только не пальцами, а глазами, отчего глазам было так хорошо, что они сразу начинали смеяться.
* * *
Но однажды глаза заплакали. Цветочек-то рос с краю, и кто-то на него наступил. Может, не нарочно. А может, и наоборот? Может, он специально на кого-то наступить хотел, который его обидел? А который его обидел, не дал на себя специально наступать, вот цветочку и досталось…
И Мздыре досталось, потому что теперь Мздыря стоит перед цветочком и плачет. А цветочек не плачет, потому что стебелёк на земле лежит. Маленький такой, тоненький, как верёвочка. А верёвочкой сильно не поплачешь.
Короче, стоит Мздыря и плачет, и не знает, как цветочку помочь. А тут Салапапон пришёл. Увидел, что Мздыря плачет, и тоже заплакал, так ему Мздырю стало жалко. А небо увидело, что два человечка плачут, и тоже заплакало. И плакало целую ночь, и слезами по крыше стучало…
* * *
А на следующее утро вышел Мздыря на мокрый двор и засмеялся. Потому что от небесных слёз цветочек ожил и распрямился, и снова стал жёлтеньким-жёлтеньким, как солнышко.
Так что не верьте, когда говорят – слезами горю не поможешь. Ещё как поможешь!
Только если плакать честно…
ЛЁГКИЕ ДЕЛА
Однажды Салапапон попал в село. Потому что трудно не попасть в село, если упасть с дерева, которое посреди села стоит. Вот он и попал.
И Мздыря, чтобы не отставать, тоже залез и тоже попал. А дерево в село ещё раньше попало. Оно выросло из яблочной косточки, поэтому с ног до головы было покрыто красными яблоками и называлось яблоней.
А село называлось Новосёловкой. Правда, жили в нём не новосёлы, а старожилы, потому что их детки-новожилы в город укатили, чтобы пожить как люди. Хотя это непонятно. Вроде в селе они были не люди, а иностранные планетяне с присосками вместо пальцев…
В общем, взяли и укатили! Но оставшиеся старички и старушки всё равно одни не остались, потому что каждое лето в Новосёловку приезжали детки их деток, которые по-научному называются – внуки. Приезжали попить коровьего молока, съесть колючий огурец, искупаться в речке, погладить живую собаку, попрыгать босиком по луже и залезть на яблоню, чтобы уж наверняка в село попасть и пожить по-человечески.
Кстати, пожить как люди и пожить по-человечески совсем не одно и то же. В городе пожить как люди можно, а вот по-человечески не получается. Потому что в городе вместо коровьего молока заставляют пить пакетное, и огурцы там не колючие, и речка так далеко, что пока доедешь, уже возвращаться надо, а встречные собаки гладиться не дают и кусаются, а лужа бензином пахнет, а вместо живых яблонь вдоль дороги мертвецы стоят и столбами притворяются.
Зато в селе даже самая завалящая лужа пахнет воздухом, и полно витаминов. Только не в аптеке, а прямо во саду-ли-в-огороде . Их даже мыть не надо – об живот вытер и готово!
* * *
А ещё в селе церковь есть. В деревне нет, а в селе есть! Этим как раз село от деревни и отличается. В церкви хорошо, потому, что там всё плохое оставить можно – как в больнице больной зуб. И главное, для этого ничего выдирать не надо, а надо просто рассказать Богу про свои плохие дела, и Бог сотрёт их, словно нехорошее слово на заборе, чтобы нехорошие слова хорошее не заслоняли.
А к хорошему быстро привыкаешь. Вот Салапапон со Мздырей и привыкли. А когда привыкли, стали и в городе хорошее искать. И нашли! Оказалось, что в городе тоже церковь есть – точь-в-точь как в Новосёловке, только больше. Но это хорошо, потому что Салапапон и Мздыря тоже не маленькие! Вот они и обрадовались, ведь в Новосёловку не наездишься, а в городе церковь – прямо через дорогу. Даже странно, как они раньше не заметили?
Хотя чего тут странного, если раньше они много чего не замечали. Например, не замечали, что таскают на спинах целые рюкзаки плохих дел и лямками плечи натирают. Потому что плохие дела – тяжёлые, а хорошие дела, наоборот, лёгкие. Такие лёгкие, что тянут не вниз, а вверх. Вроде ногами по земле идёшь, а душа в небе летает! И это не какие-то поэтические враки, а самая прозаическая правда. Ведь все знают, что огурец в основном состоит из воды, но не все знают, что человек в основном состоит из души. Просто её не так сильно заметно, как руки, ноги, брови и остальные мелкие детали организма. Но душа – это самое главное, потому что детали у всех одинаковые, а все почему-то разные.
В общем, человек состоит из души, как яблоня из яблок. И тут даже спорить не о чем, ведь, если бы на яблоне не было яблок, то чем бы она отличалась от дуба?
Поэтому когда твоя душа от радости в небе летает, считай, что к твоим запчастям добавились крылья. Пусть пока маленькие, но это ведь только пока…
* * *
Когда Салапапон и Мздыря поняли, что душа умеет летать, то стали делать только лёгкие дела, чтоб не сломать крылья. Правда, не всегда выходило. Иногда у них и тяжёлые дела случались. Такие, что пригнут к земле, хуже кирпича за пазухой, а то и целого кирпичного завода, да так, что и подъёмный кран не разогнёт.
Только Салапапон и Мздыря не любили пригибаться, а любили весело прыгать, громко плавать и с реактивным визгом гоняться за воробьями. Но с кирпичным заводом за пазухой не сильно попрыгаешь и не сильно до буйка доплывёшь, и воробьёв не сильно погоняешь.
* * *
В общем, не любили Салапапон и Мздыря тяжёлых дел. Но иногда делали… Да вы и сами знаете, как это бывает. Ведь, бывает, и сам удивляешься, для чего ты железную гайку с балкона сбросил, когда под балконом один дядя проходил, которого даже шляпа не спасла?
Но и такое тяжёлое дело можно легко исправить. Например, спрятаться и никому не сказать. А если найдут, долго бубнить с честным лицом: "Я больше не буду!".
Ну, и прячься или бубни, только поможет тебе это как дубу яблочный компот.
Но ведь можно и по-другому. Можно побежать в больницу и попросить у контуженого дяди прощения, а потом угостить его своей любимой конфетой, а потом отнести на завод срочный чертёж, который он не донёс…
Вот и выбирай. Но знай, что обмануть честным лицом ты сможешь только учителей и милиционеров, в общем – всех! Кроме двоих – себя и Бога. Себя не обманешь, потому что ты сам эту гайку и сбросил. А Бога – потому что Он смотрит прямо в сердце и на в понарошку честные лица внимания не обращает. И в отличие от учителей и милиционеров, Он не станет проверять, кто твой папа – министр или продавец носков, и кто твой дедушка – русский или японец, и что у тебя в кармане – дырка или миллион, и как ты умеешь говорить – красиво или заикаясь и краснея.
Потому что Богу важны не лица, не папы, не японцы, не миллионы и даже не самые распрекрасные слова, а важны твои ДЕЛА.
* * *
Вот почему Салапапон и Мздыря старались плохих дел не делать. Так старались, что на их смешные имена, рыхлые фигуры и постоянное отсутствие миллиона в кармане никто внимания не обращал. Зато все сразу обратили внимание на то, что они бабушке Бабарыкиной два ведра картошки с базара притарабанили. Из-за чего бабушке Бабарыкиной пришлось не ковылять в три погибели и не кряхтеть, как обычно, а всю дорогу радостно припрыгивать и весело присвистывать.
Конечно, картошка была тяжёлой, зато дело получилось лёгким. Таким лёгким, что душа не просто летала, но ещё и пела!
