Ну, ладно, пойдем дальше. Вернее, начнем с начала. У самых дверей склада я обнаружил закуток, равный по размерам, ну, скажем, кабине грузовой машины. В нем сидел, печально подперев щеку рукой, знакомый нам с вами толстячок. На сей раз в шляпе и при галстуке, узел которого был с мой кулак. Лицо его было скучным, как лужа при солнечной погоде. Лоб его торчал почти на улице, словно готовый боднуть любого, кто только посмеет сунуться к нему. А руки будто живут сами по себе: порхают над счетами. А во дворе, перед складом, околачивается человек пятнадцать-двадцать завмагов, боязливо поглядывают на бодливый лоб толстяка-завскладом, подталкивают друг друга, как студенты, подзадоривающие товарища зайти к профессору первым…
Я включил магнитофон, вытащил из футляра фотоаппарат. Ах, да, забыл сказать - шапочку свою я еще на улице надел. В общем, приготовился работать. В этот момент один из завмагов решился проскользнуть в кабину толстяка.
- Ассалому алейкум!
Молчание.
- Как вы себя чувствуете, дражайший?
Толстяк поднял наконец голову. Куда девалась его робость там, в подземелье. Увидев его перекошенное лицо, горящие яростью глаза, право слово, я и сам испугался, хотя был невидимкой; а каково было бедному завмагу, можете представить сами!
- Я… я… - промямлил он испуганно.
- Ну что, я-я?! Чего надо? - крикнул толстяк, дернувшись вперед, точно собирался укусить вошедшего.
- Я… за товаром… приехал.
- Товару нету.
- Я и в прошлый раз ничего не получил.
- Бог даст, и впредь ни шиша не получишь.
- Прошу вас, хозяин, дайте хоть немного товару, чтобы план выполнить, не то горим синим пламенем!
- А что тебе, собственно, нужно?
- Я слышал, вчера привезли атлас и ковры…
- Привезти-то привезли, да дорого дали, пока достали…
- Да уж мы не дадим вам одному везти этот воз, дорогой начальник, сами понимаем…
- Хватит вертеться вокруг да около. Сколько даешь… чтобы повезти этот воз дальше?
- Сто рублей, хозяин.
- Гони сто пятьдесят, и десять ковров твои.
- Сто десять, хозяин…
- Ну ладно, давай сто сорок и покончим на этом. Ты ведь мне почти что брат!
- Дам сто двадцать, хозяин, ведь вы мне ближе, чем родной отец!
И эти два "брата" начали свирепо торговаться за каждый рубль, как на толкучке - только что не лупят друг друга. Наконец сошлись на ста двадцати пяти рублях взятки. Завмаг выудил из глубин кармана денежки, а завскладом протянул за ними лапу. Щелк! Мулла Хашимджан, само собой, зафиксировал милую сценку на память. Будем надеяться, скоро раздам карточки, и родные, поглядывая на них, будут носить передачки… А магнитофон был включен давно.
Кланяясь, спотыкаясь и рассыпая приветствия, в дверях появился еще один завмаг. По мере его приближения с лица толстяка сходило нечто, похожее на улыбку, появившееся при получении ста двадцати пяти рублей. И когда очередной завмаг вошел в кабину, перед ним снова были злые, колючие глазки и жестоко поджатые губы.
- Здравствуйте… Бог вам в помощь…
- Чего-чего? Помочь? Ишь чего захотел, бездельник! Может, тебе свою зарплату отдать, оставить детишек голодными, неодетыми, необутыми…
- Простите… Но я сказал… бог в помощь…
- Как же! Поможет он тебе! Чего надо, говори!
- Да вот… за товаром приехал, ака…
- Что ж, ладно. Дам я тебе сахару.
- Так ведь своего сахара некуда девать: который уже месяц только сахар и выдаете мне.
- Ну, бери тогда мешков сто соли.
- Зачем мне соль? Себя солить буду, что ли?!
- А у меня больше ничего нет.
- Я слышал, вчера привезли апельсины, индийский чай. Вот давайте эти товары, то-то обрадуются покупатели.
- А меня? Меня-то кто обрадует?
- Вас пусть ваша женушка обрадует.
- Ты еще грубишь! Ничем не могу помочь тебе, склад пуст.
- Апельсины и чай привезли вчера. Знаю точно.
- Но чтобы привезти их, мы здорово поистратились…
- Ерунда!
- Вон отсюда!
- Я буду жаловаться, дойду до ОБХСС!
- Вон отсюда, тебе говорят! Ты мараешь высокое звание работника советской торговли! - Грохнув кулаком по столу, толстяк грозно поднялся со стула. Он широко раскинул руки в стороны, пошел на завмага, будто хотел вначале, на прощание, обнять его, а затем задушить. - Как смеешь ты ставить под удар выполнение государственного плана, отказываешься брать те товары, которые есть на складе! Тебя надо призвать к ответственности, твое место не за прилавком, а в тюрьме! Ты хапуга и рвач, наживающийся за счет честных советских покупателей!
- Э, не ори ты, нет тут дураков, которые клюнут на твою болтовню, сунут тебе взятку! - Парень-завмаг был, видно, крепенький орешек, не из пугливых, таких нахрапом не возьмешь: сжал довольно-таки увесистые кулаки, стоял, набычившись.
- Во-он, тебе говорят!
- Не ори, задохнешься. Мои работники честно трудятся, ни копейки с них не возьму, ты понимаешь? И своих не дам - дома мал-мала меньше восьмеро сидят. И были бы - не дал! Я тебя спрашиваю, ты отпустишь товар или нет?
- Не получишь…
Вдруг завмаг схватил увесистые счеты толстяка, занес их над головой.
- Ну ладно! Уж пришибу тебя, хоть за дело сяду - погань уничтожу!
Толстяк вдруг обмяк, неловко попятился, плюхнулся на стул и вдруг фальшиво расхохотался:
- Положи на место счеты, сумасшедший! Я ведь только пошутил. Сколько тебе нужно чаю?
- Четыре ящика.
- А апельсинов?
- Сколько дадите.
- Ну нельзя быть таким серьезным, совсем шуток не понимаешь. Как у тебя дома-то, детишки живы-здоровы?
- Да. Живы. И здоровы.
- А жена все еще учится?
- Учится.
- Я тебе все выдам, друг, но ты должен подбросить мне хоть двадцатку. Если я с тебя ничего не сдеру - непременно заболею. Пожалей меня…
- У меня нет ни копейки!
- Дай хоть рубль, чтобы я смог пообедать.
- В кармане у меня ничего, кроме автобусных абонементов.
- Ну ладно, давай хоть абонементы.
Отдав толстяку два абонементных билета, завмаг взял листок бумаги, на котором было выведено многозначительное слово "Фактура", и пошел прочь. А толстяк стал больно щипать себя за бока и хлопать ладонью по голому черепу, приговаривая: "Ох, какая же я тряпка, невозможная тряпка, и притом половая тряпка!" Однако вспомнил про очередь и снова приосанился…
Начали заходить еще завмаги. Эти особо не спорили, выкладывали то, что просил толстяк, и отправлялись за товаром довольные. Довольно потирал руки, само собой, и наш толстячок. Да и я не имел оснований для недовольства: фотоаппарат мой и магнитофон работали безостановочно, значит, задание свое я выполнял как следует. Весело чувствовала себя и волшебная моя шапочка: как-никак немалую услугу оказывала она сегодня нашей родной милиции!
Толстячок начал заносить в толстую общую тетрадь список взяток, полученных сегодня. Чтобы лучше сфотографировать, я влез на стол, широко раздвинул ноги, - между ботинками оказалась строго разграфленная тетрадь - и с полчаса мы с завмагом работали молча и сосредоточенно. Затем толстяк принялся считать деньги, негромко напевая себе под нос что-то лирическое… Потом запихал деньги в пухлый портфель, любовно чмокнул его в пузо и нагнулся, чтобы отпереть несгораемый шкаф.
Я не спеша поднял портфель: в нем деньги, добытые нечестно, и толстяк не имеет на них никаких нрав. С другой стороны, мне, правда, тоже не приказано конфисковать их; поэтому, решил я, посоветуюсь с Салимджаном-ака, а пока припрячу на крыше склада. Никуда они не денутся.
Когда я опустился вниз, надежно захоронив портфель, толстячок носился по складу, как курица-наседка, потерявшая цыплят. Вот он подскочил к грузчику, который перетаскивал тяжелые тюки, схватил его за грудки, поволок к себе в кабину.
- Ну-ка, милейший, выкладывай денежки! - потребовал он.
- Какие такие денежки? - удивился рабочий.
- Те, которые ты сейчас упер!
- Да господь с вами, я и не знаю, о чем вы говорите!
- Я же сам видел, как ты заграбастал портфель с деньгами.
- Да убей меня бог, если я хоть видел этот ваш портфель!
Толстяк до самого вечера носился по складу и своей кабине, разыскивая портфель; представляете, он искал его даже под соломинкой, лежащей у порога! И, разумеется, без толку. К концу дня он исщипал и избил сам себя так, что еле держался на ногах. И все время повторял: "Что я теперь скажу жене, этой карге, ведь она меня со свету сживет?!"
Салимджан-ака всегда учил меня: "Если ты напал на кончик ниточки, постарайся размотать клубок до конца!" Эти слова глубоко запали мне в память. Поэтому после работы, недолго думая, отправился вслед за толстяком. Кто знает, быть может, этот тоже прячет свой клад в каком-нибудь подземелье? Надо выяснить.
Жена Адыла-коварного боялась мужа, а толстяк, оказывается, боялся жены.
- Волк или лиса? - игриво спросила она, лишь только толстяк переступил порог.
- Лиса… - помявшись ответил тот.
- Что? Лиса? А вот этого не хочешь? - Жена засучила рукава, показала мужу огромнейший кулак и грозно поплыла к нему. - Вчера заливал мне уши: дескать, не привезли товара, а сегодня, выходит, опять лиса! Опять пустой пришел?! Не-ет, милый, так не пойдет!
- Поверь мне, женушка, стащили у меня всю выручку…
- Чтоб у тебя да стащили деньги?! Расскажи это какой-нибудь дурочке. Учти, тебе сегодня придется поголодать - на ужин не рассчитывай. Сколько уж я маюсь, чтобы наполнить эти несчастные клетки, а муженек проклятый все старается надуть меня!
Клетки? Зачем и чем их надо заполнять?
Я внимательно огляделся вокруг. И заметил то, на что до сих пор не обратил внимания: весь двор - яблони, персики были увешены перепелиными клетками, основанием которых служили тыквенные половинки. Свисали они и с карнизов айвана, и с перекладин деревянной сури. Штук двадцать-тридцать перепелов и перепелок верещали, словно собравшиеся на свадьбу кумушки, - в ушах аж звон стоял. Странно, с каких пор птицы стали клевать деньги?.. Надо вникнуть… Ведь это обязанность милиционера - проверить все, что вызывает подозрение.
Я принялся за дело: и вот тебе загадка, ребус, кроссворд, чайнворд или что еще там?! Ну и хитрецы, ну и ловкачи! Проверил подряд все клетки на айване, слазил на все яблони, персиковые деревья, на старый тутовник, с веток которого тоже свисали перепелиные клетки. И лишь в половине клеток обнаружил двадцать худущих, голодных птиц, остальные были полны деньгами в крупных купюрах, золотыми украшениями и монетами! "Несчастненький" директор хранил свои сокровища под землей, а милая супружница толстяка - над землей, в перепелиных клетках. "Ну и пройдохи, ну и хитрецы!" - не переставал я удивляться про себя. Сфотографировал между тем все клетки и дунул в отделение, как бродяга, за которым гонятся бешеные собаки, то есть, простите, как человек, который очень спешит.
Немедленно проявил в лаборатории отснятые пленки, отпечатал тридцать снимков, взял кассету с магнитозаписью и пошел к своему начальнику.
- Как дела, сержант? - встретил меня вопросом Салимджан-ака.
- Довольно недурно, товарищ полковник, - скромно ответил я и положил перед ним на стол фотографин и магнитофонную кассету, которым он, разумеется, очень обрадовался. Минут через пятнадцать явился Али Усманов, он чуть ли не расцеловал еще мокрые фотокарточки, а запись слушал, как самую очаровательную музыку на свете, слегка покачиваясь из стороны в сторону, мечтательно прикрыв веки. Потом вдруг встрепенулся и воскликнул:
- Молодец, сержант, вы оправдали наши лучшие надежды! Салимджан-ака, - обернулся он к полковнику, - сегодня же возьмите под наблюдение любителей перепелок и их дом!
- Слушаюсь, товарищ начальник! - вытянулся полковник.
- Вы сказали, товарищ Кузыев, что больше всего товара получил заведующий магазином номер шестнадцать? - продолжал Усманов.
- Зато он и взятку дал больше всех!
- Поручаю вам поближе познакомиться с работой этого магазина. И позвольте еще раз поблагодарить вас, сержант. Вы владеете неоценимым талантом, таких людей мы должны всемерно поощрять. Объявляю вам благодарность и сегодня же обращусь в Министерство с предложением повысить вас в звании.
Ну, признаюсь, начальник сказал не "талантом", а "способностями", но ведь это одно и то же - верно? Зато уже все остальное - чистая правда.
Как дела, дядюшка Махсум?
Что скрывать, люблю я поспать и потому всегда просыпаюсь позже, чем надо. Так случилось и сегодня. Когда я открыл глаза, Салимджана-ака не было: давным-давно отправился на работу. Вообще привычка у него такая - часа на два раньше всех заявляться в отделение. Быстренько перекусив, я тоже побежал на службу. Проходя по коридору, услышал громкие голоса, доносившиеся из-за открытых дверей кабинета секретаря партийной организации капитана Хашимовой.
- О, Хашимджан, входите! - крикнула она, заметив меня.
Я вошел. На диване сидел, положив скрещенные руки на колени, Салимджан-ака. Я опустился рядом с ним.
- …Таким образом, я обнаружила женщину, подбросившую вам грудного ребенка. Зовут ее Шарифа. Три года назад работала в столовой на Чорсу, при обнаружении недостачи скрылась. Около года, оказывается, была проводницей в поездах дальнего следования - тоже, видимо, не безгрешно. Потом окончательно связалась с темными личностями и неуклонно покатилась вниз.
- Вы видели ее?.. - нетерпеливо спросил Салимджан-ака.
- Видела, дважды. И даже в последнюю встречу вызвала ее на откровенный разговор. Сказала, что сравнение группы крови малыша и вашей дало противоположные результаты. Ясно, что отец ребенка совсем другой человек, - заявила я. - За все твои художества можешь быть привлечена к ответственности. Лучше откройся мне честно, сестра, ведь я тоже мать, пойму тебя, постараюсь помочь.
- Что же она ответила?
- Расплакалась. Тогда я подала ей бумагу, карандаш, попросила изложить все как было. Она пообещала написать дома и потом принести.
- И что она написала?
- Увы, она исчезла.
- Исчезла?!
- Да.
- Опять двадцать пять. А где малыш?
- В нашем детсаду в круглосуточной группе.
На этом месте разговора я поднялся. Все это, безусловно, интересно, но ведь работа не ждет. Я тоже занимаюсь этим делом, только с другого конца. Вот выполню свое задание - и бремя клеветы с названого отца моего будет отметено прочь. Надев волшебную шапку, я снова взял свою "волшебную" аппаратуру - магнитофон, фотоаппарат и тронулся в путь. На сей раз в магазин смешанных товаров. Я спешил узнать, цело ли все, что вчера получил завмаг, отвалив завскладом большой куш. Спустившись в склад, с облегчением обнаружил, что все товары еще тут, никуда не успели сбагрить.
Затем прошел в кабинет завмага, круглого, как колобок, и черного, точно ворон, человека. Голова его была обрита наголо, самую макушку скрывала черная бархатная тюбетейка. Коротенькие усы, точно смазанные маслом, блестели и издали казались похожими на двух жучков, ползущих навстречу друг другу, чтобы встретиться наконец под самым носом хозяина.
Вчера Толстяк называл его дядюшкой Махсумом. Сейчас он возносил к небу странную молитву, уставившись в грязный потолок.
- О всевышний, ниспошли людям благоденствие, чтобы кое-что перепадало при этом и нам! Надоумь ОБХСС замешкаться, чтобы мы успели сплавить дефицитный товар. Увеличь число людей, стесняющихся или забывающих брать сдачу, и отними руки любителям писать кляузы в книге жалоб и предложений. Аминь!
- Аминь! - повторил я, как эхо, желая посмотреть, как среагирует завмаг. А он даже ухом не повел. Подсел к счетам и давай перебрасывать костяшки туда-сюда. У меня аж в глазах зарябило. "Ну тебя, - подосадовал я. - Развел скуку! Хоть бы потешил чем-нибудь невидимого сыщика"…
Вышел в торговый зал. За прилавками метались тридцать продавщиц, словно угорелые, а очереди не убывали. Я приблизился к одной, с румяными, как яблоко, щеками, и положил перед ней записку: "Будьте осторожны, сегодня здесь работники ОБХСС!" У продавщицы тотчас изменился цвет лица: будто вместо румян залили белила. Перегнувшись к другой продавщице, она что-то шепнула ей. Та кинулась к третьей, третья - к четвертой…
За какие-то считанные секунды все тридцать продавщиц успели перешептаться между собой и стать удивительно внимательными, сердечными и вежливыми. С губ их не сходила приветливая улыбка. Иные куда-то побежали и вернулись в изящных синих халатиках, другие взбивали волосы, третьи тщательно мазали помадой губы. Не успевал покупатель переступить порог магазина, все они били ему глубокий поклон и хором тянули: "Добро-о пожаловать!" А провожали до самых дверей, щебеча, как заведенные: "С покупкой вас, дорогой товарищ! Приходите к нам еще, обслужим с удовольствием!"
В зале появился дядюшка Махсум и пригласил заведующих секциями к себе в кабинет. Первой к нему направилась заведующая трикотажной секцией, как я узнал, Анвара-опа, - женщина громадного роста и с такими кулаками, что одним ударом могла бы, наверно, превратить в смятую подушку любого мужчину. Я, разумеется, был готов к работе. Тотчас включил магнитофон.
- Как идет торговля, Анвара-ханум?
- Неплохо, дядюшка Махсум.
- Что-то вы вроде не в духе?
- Ничего… Так себе…
- Хотите, обрадую вас?
- Попробуйте.
- Хочу передать в ваш отдел товару на пять тысяч рублей.
- Спасибо.
- Но за это придется выложить триста рубликов.
- Э, бросьте вы эти разговоры, надоело! - Богатырша выпрямилась во весь рост. - С одной стороны - ОБХСС, с другой - вы прижимаете. Я уже сердечницей стала! Если согласны, чтобы работала честно, я готова, нет - тогда ухожу. Не пропаду. Слава богу, муж кандидат наук, неплохо зарабатывает, все у нас есть. Больше не желаю химичить, хватит.
- Да вы в своем уме? - поразился дядюшка Махсум.
- Будьте уверены, в своем, - подтвердила Богатырша.
- Разве можно прожить на одну зарплату?
- Но другие-то живут!
- Иди, иди отсюда! Не могу видеть тебя и слышать! - завопил дядюшка Махсум, на что могучая Анвара-ханум только презрительно фыркнула.
Не успела Богатырша выйти, как в комнату вплыла сильно накрашенная женщина. Она звонко прищелкивала пальцами, словно вот-вот пустится в пляс.
- Ой, заходи, доченька, заходи! - радостно встретил ее дядюшка Махсум.
- Ой, захожу, папочка, захожу! - женщина плюхнулась на стул, что стоял у самых дверей.
- Как идет торговля, доченька?
- Ох, не говорите, папочка. Хуже некуда.
- Отчего же так, моя хорошенькая?
- Оттого, мой хорошенький папочка, что товары вы держите за семью замками на складе.
- Ох, и остра ты на язык, Шахиста, остра! Но сегодня ты будешь довольна, детка. Я привез джерсовые пальто…
- Джерсовые! - сбрадованно вскочила с места Шахиста.
- …И еще пятьсот ондатровых шапок.
- Ой, папочка дорогой! - кокетливая Шахиста проворно подбежала к дядюшке Махсуму, несколько раз звучно чмокнула его в лоб… и вдруг в самом деле пустилась в пляс, прищелкивая пальцами.
- Но придется выложить пятьсот рубликов. Не подмажешь - не поедешь.