- Заметят… Кто заметит?
- Заметят - всему конец!..
За кинотеатром густо росли деревья. Прошли туда, держась друг от друга подальше.
- Вы не приходили к нам? - продолжала Фарида свой допрос на ходу.
- Как не приходил?! Еще как приходил. Такую площадку вытоптал за чинарами перед вашей калиткой, что вертолет может садиться. Подумывал с раскладушкой заявиться…
- Ах, так это были вы… вы!
- Ну конечно, я!
Несчастный я влюбленный! Опять испортил все дело. Отец Фариды, оказывается, засек меня в первый же мой визит вечером, а мать - с утра, так что старики переполошились не на шутку. Вот какой произошел между ними разговор.
О т е ц. Мать, что-то, видно, случилось: этот милиционер следит за нашим домом.
М а т ь. Я его заметила еще утром.
О т е ц. На нас, наверное, возвели какой-нибудь поклеп, вот он и старается, ищет улики.
М а т ь. Уверена, это дело рук Хакима-пекаря…
О т е ц. Точно. У самого рыльце в муке…
М а т ь. Помните, в прошлом году за домом Хакима-завмага тоже так же следила милиция, а потом в один прекрасный день нагрянули с обыском и добра увезли на трех грузовиках. (Рыдания.)
О т е ц. Ну, ну, не плачь. Ворованного у нас дома нет. Все нажито честным трудом. Но сидеть, ждать, когда они нагрянут, тоже не имеет смысла…
Короче говоря, в течение дня они вынесли к соседям все мало-мальски стоящее барахло, оставили дома разве лишь зубные щетки и мыльницу. Отец сейчас носится по городу, пытаясь перевести свою машину на чужое имя. Все это порядком развеселилo меня.
- Пусть мой -будущий тесть переводит машину на мое имя, ведь так и так мне на ней ездить! - засмеялся я.
Фарида, однако, не разделяла моего оптимизма.
- Не дай бог, отец узнает… - заплакала она, затем сорвалась с места, побежала и крикнула мне, даже не обернувшись: - Забудьте мое имя и шагу не делайте в нашу махаллю!
В паршивейшем настроении я вернулся в отделение. Сел за стол, обхватил голову руками и погрузился в мрачные размышления о капризах судьбы. Тут же вспомнился бедняга Закир, перенесший столько мук и страданий ради своей любви.
- Хватит вздыхать, она ведь осталась жива, - раздался вдруг спокойный голос Сурата-ака. Занятый своими мыслями, я и не заметил, как он вошел в комнату.
- А? Кто осталась жива? - вздрогнул я. - О ком вы говорите?
- Да о Шарифе той самой!
- О какой Шарифе?
- Вы разве ничего не слышали?
- Нет.
- Шарифа, которую вы тогда спасли от смерти, сегодня тяжело ранена ножом!
- Что вы говорите?! - вскочил я с места.
- За ней, видно, давно охотились. Удар нанесен сзади, в область сердца, острым колющим предметом. Скорее всего, финкой…
Сурат-ака еще о чем-то говорил, но я ничего не слышал.
Разговор в гробнице
Немало неприятностей принесло нашему отделению бегство Адыла-баттала. Городское управление милиции выразило недоверие Халикову, взяло дознание по делу группы Аббасова в свои руки. Если добавить ко всему этому покушение на убийство Шарифы, попросту говоря, дальше ехать было некуда.
Шарифа Усманова с нашей помощью устроилась работать на чулочной фабрике, получила комнатку в общежитии и старалась наладить честную жизнь. И вот теперь это происшествие. Одни говорили, что покушение - дело рук Аббасова, другие утверждали, что это могли сделать и старые ее дружки. Во всяком случае, Шарифа лежала в больнице в бессознательном состоянии, помочь следствию пока не могла. Несмотря на это, убийц разыскивал весь город: милиция, дружинники, даже товарищи Шарифы по общежитию, но пока что безрезультатно.
Мне было жаль ее. Перед глазами так и стояла картина: перепуганная насмерть, взлохмаченная женщина прижимает к груди малыша, рыдает и твердит, будто заклинает: "Буду жить, как все люди! Буду жить, как все люди!"
- Ох, шапочка моя, опять я нуждаюсь в твоей помощи, - молвил я, вспомнив свою давнюю подругу.
- Я всегда к твоим услугам, Хашимджан, - ответствовала она.
- Я должен наконец найти Адыла-подлеца.
- Что ж, надевай меня - и за дело!
- Слушаюсь, моя советчица! - Я разгладил складки на шапочке, образовавшиеся от долгого лежания, поцеловал ее кисточку, надел.
- Ну, веди меня, дорогая.
- Гони к мечети, Хашимджан.
- Ты что, помолиться хочешь?
- Повидаемся с Адылом-батталом.
Для начала я заглянул в стеклянный павильон с вывеской "Манты", подсел прямо к печи, обжигаясь, съел штук десять пахучих манты; потом перешел в чайхану на противоположной стороне улицы, осушил целый чайник зеленого чая. Вечерело. Я поднялся и отправился в мечеть Ходжа Ахрару Вали. Как раз кончилась вечерняя молитва и десятка два старцев расходились по домам, помогая друг другу переходить через дорогу. Они обсуждали достоинства и недостатки молодого муллы, прибывшего из Бухары прочесть проповедь.
- Мы на месте, - объявил я шапочке, кивнув в сторону темнеющей громады мечети.
- Терпение, мой друг, терпение.
Ушел последний молящийся, всячески понося человека, по ошибке или нарочно надевшего его новенькие галоши. Здоровенный хмурый дядька пожилых уже лет - хромой на одну ногу, без одного уха и одет в белый яхтак - запер изнутри массивные ворота мечети. Затем замер на некоторое время, прислушиваясь, убедился, что все разошлись, и прихрамывая, но беззвучно направился к гробнице. Я кое-что знал об этом человеке. Его звали Могильщиком Суфи. Он появился здесь еще задолго до моего рождения. Поначалу работал могильщиком, потом, так сказать, получил повышение: стал суфи. Сейчас он выполнял сразу обе свои обязанности.
Могильщик открыл дверь гробницы, прошептал: "Бисмилляху рахману рахим" и осторожно шагнул внутрь. Засветив свечу, занавесил дверь гробницы. Пахло затхлым запахом могилы. В центре помещения стоял новенький гроб, чуть в глубине, у стены - два гроба, один на другом, причем верхний был перевернут и закрывал нижний. Могильщик снял верхний гроб. Из нияшего стала медленно подниматься голова… мертвеца. Я вздрогнул. Чуть отступив назад, все-таки еще раз взглянул на гроб: из него вылезал, охая и ахая, не мертвец… а мой дорогой "несчастный" Адыл-баттал! Да, да, он самый, широколобый, похожий на жабу, изготовившуюся к прыжку, Желтый Див! Сердце застучало сильнее, ладони вспотели от волнения.
- А, Могильщик, явился? - спросил Аббасов, широко зевнув.
- Как вам отдохнулось, мой благодетель? - Могильщик протянул Аббасову сверток, который держал в руке.
- Погаси свечку!
- Я занавесил дверь, бог даст…
- Погаси, говорят тебе!
Вы только полюбуйтесь на этого "покойничка!" Спит в гробу, скрывается от милиции, а приказывает, что твой шах. Голос властный, взгляд острый, пронизывающий. Обращается с Могильщиком, как со своим рабом.
Свеча погасла, в гробнице стало темно… точно в гробнице. Хорошо, что со мной моя верная подруга - волшебная шапочка, а то не знаю, как бы я себя чувствовал.
- В свертке самса… - пролепетал Могильщик.
- Болван, не мог найти ничего другого. Самса, самса, - каждый день самса! - рявкнул Адыл-баттал. Затем начал есть, чавкая, хлюпая носом; изредка прихлебывал чай прямо из термоса. Адыл-наглец при каждом глотке, видно, открывал и закрывал глаза, в темном углу, где он сидел, вспыхивали два зловещих огонька.
- Рассказывай! - приказал он наконец.
- О чем рассказать, мой благодетель?
- Что в городе происходит?
- Слава аллаху, все в порядке… Но Шарифа еще жива, - сообщил с сожалением Могильщик.
- Подохнет… - заверил Адыл-баттал. - Я ударил ее прямо в сердце. Так, что там еще нового?
- Все те же разговоры, благодетель. С ног сбились - вас разыскивают. Бог сохранит, я думаю, не найдут. Улицы наводнены этими… С красными повязками. Хотят порядок навести.
- Шиш им, а не порядок. Ну, а то наше дело как?
- Плохо, мой благодетель! Боюсь вам даже говорить.
- Как, плохо?!
- Сначала я поехал к старшей вашей жене.
- Ну, ну…
- Я сказал ей, что вы больны и надо приютить вас, пока не наберетесь сил. Услышав сию весть, ваша половина, мой благодетель, казалось, сошла с ума - совсем онемела. Потом аллах вернул ей дар речи и она изрекла слова, недостойные ваших ушей. Имея меня супругой, сказала сия женщина, он каждый год брал новую жену, и так длилось тридцать лет. Опозорил меня перед родными и знакомыми, перед всем белым светом. И теперь, значит, когда провинился и скрывается от властей, я опять понадобилась ему? Нет, пусть идет к тем своим женушкам, которых любил и холил… Не сердитесь, мой благодетель, такова вообще эта женская порода. Ведь из-за этого-то и зарезал ваш раб несчастный свою жену и дочку. Тысячу благодарностей аллаху, что тогда вы повстречались мне и спасли от неминуемого расстрела… Да, черную неблагодарность проявила ваша половина, велела и носа не казать.
- О, ведьма, неужто так и сказала? - Мне показалось впотьмах, что Адыл-убийца вскочил на ноги.
- Именно так, благодетель.
- И ты не зарезал ее, как барана?
- Нет, мой благодетель, не зарезал. Я ведь поклялся, что никогда не возьму в руки нож.
- Ну, а что потом?
- Потом, мой благодетель, точно так, как вы велели, отыскал вашу другую, самую младшую жену. Особняк, который вы построили для нее, она сдала государству. Там сейчас разместился детский сад, где и работает воспитательницей эта ваша самая молодая половина. Поначалу, увидев ее среди детишек, я ошалел, подумав, что все эти сорок отроков - ваши. Потом, когда суть дела прояснилась, я обратился к женщине так, как вы учили сами: "Доченька, я приехал к вам за пятьсот верст, от вашего супруга. Он болен. Примете ли вы его, если приедет, дадите ли ему приют?" После этого ваша женушка - очень горячая особа, оказывается, побежала к телефону вызывать милицию.
- Гадина!
- Простите, мой благодетель! - испугался Могильщик Суфи.
- Не о тебе речь! Рассказывай побыстрее! - заскрипел зубами Аббасов.
- Слава богу, отговорил я ее кое-как. "Не слушайте нашептыванья шайтана, - сказал я. - Это он мутит ваш разум". Тогда она начала лить слезы, - женщина, сами понимаете, - рвать на себе волосы, бить в грудь. Я, мол, несчастная, такая-сякая. Молодость свою погубила, спутавшись со стариком, а что я могла поделать, была молода, всего шестнадцати лет пришла официанткой в его столовую - он и заморочил мне голову…
- Дура!
- Простите?..
- Что потом?
- Потом, мой благодетель, перестала плакать и велела мне немедленно исчезнуть. Не то, пригрозила, и вас передам милиции.
- Денег ты у нее не попросил?
- Попросил, мой благодетель, как же! Но неблагодарная женушка ваша заявила, что все ваши грязные деньги сдала в милицию.
- Ложь!
Адыл-хитрец не на шутку рассвирепел, начал метаться по склепу, пиная и опрокидывая все, что ни попадется: гробы, термос; видно, саданул по животу и Могильщика Суфи.
- Я, я это, благодетель мой! - завопил тот, забиваясь в угол.
Адыл Аббасов бушевал в темноте еще минут десять, потом опустился на краешек гроба, перевел дух. Совсем недавно, когда потушили свечу, я не видел ничего. Теперь, то ли глаза привыкли к темноте, то ли нежелание тоже получить тумака, как Могильщик, сделало зрение зорче, но я уже видел все, что происходило в гробнице.
Адыл-негодяй некоторое время молча глядел в угол, потом налил в кружку остатки чая из разбитого термоса, жадно выпил.
- Дай папиросу.
- Я употребляю насвай, мой благодетель.
- Насыпь. - Аббасов протянул Могильщику ладонь, потом отправил насвай под язык и прошепелявил:
- Не обизяйся, Могильщик, поголячился я.
- Чего мне обижаться, благодетель мой, из-за одного какого-то пинка, - хихикнул Суфи. - Пинки ваши я снесу с удовольствием. Ведь благодаря вам я живой, не то бы давно расстреляли или сгнил в тюрьме.
- Один у меня велный длуг остался, и тот могильщик, - ухмыльнулся Адыл-баттал.
- До самой смерти я ваш верный пес. - Суфи тоже бросил под язык щепотку насвая. - Бог дашт, и на том сфете путу вашим лабом.
Потом они разом выплюнули насвай, растерли ногами, вытерли рукавом рот и продолжали прерванный разговор. Могильщик рассказал, что он побывал также дома у юрисконсульта, которого мы с Аббасовым посетили некогда и который с великой застенчивостью принял от Адыла-лиса золотое кольцо с изумрудным глазком и три мешка муки. Шакир просил в два часа ночи быть на кладбище, в склепе шейха Адыла, только непременно на сей раз принести обещанное, так как он опасается впредь встречаться с "дорогим другом".
- Я… я не смогу передать ему сегодня золото, - пробормотал баттал, как бы размышляя вслух. - Он, конечно, вызволил меня из лап милиции, но коли сейчас отдам ему золотишко, он постарается запродать меня. Я этого Шакира хорошо знаю. Он всегда был плохим другом и впредь останется таким же.
Потом Аббасов попросил Могильщика приготовить шурпы, и тот заторопился к выходу.
- Если не найду чего покрепче, вина что ли брать? - словно прочитав мысли "благодетеля", поинтересовался он, откидывая завесу на двери.
- Нет, только коньяк, а если не найдешь, бери тогда водку, - напутствовал его Аббасов.
Живые трупы в склепе шейха
В гробнице, пахнувшей могилой, остались мы вдвоем с Аббасовым. Посидев немного, он нащупал рукой один из гробов, лег в него и задумчиво уставился в потолок.
Ну, а мне как теперь быть? Связать его по рукам и ногам и прямо приволочь в милицию? Или малость потерпеть? Лучше, конечно, подождать, выявить остальных сообщников, а тогда всех гуртом и пригнать в отделение. В городе идет, как мы надеемся, последняя битва с преступным миром, и неплохо будет, если героем этого боя опять стану и я. Этот негодяй не впустую, конечно, бежал из-под стражи. У него наверняка еще немало припрятано добра.
Появился Могильщик с дымящейся кастрюлей в руках. Из кармана торчало горлышко водочной бутылки.
- Бай-бай-бай, - сказал он, ставя кастрюлю на дно перевернутого гроба, - за поллитра водки пришлось заплатить красную цену хорошего жеребенка!
- Надо было порасспрашивать у ближайших сторожей, - заметил ворчливо Адыл-хитрец, откупоривая бутылку.
- Какое там! Эти дружинники такого страха нагнали на сторожей, что промышляли водкой, просто не говорите, - вздохнул Могильщик. - К которому ни подойду, говорит, эх, братец, прошли те золотые времена… Почти весь город объездил на такси.
- Это дело полковника, его дело! - воскликнул Аббасов, скрежетнув зубами. - Сам не пьет и другим не дает. Бог даст, я его похороню вот в этом гробу!
- Да сбудутся ваши добрые слова, мой благодетель!
Водку разлили в стакан и крышку от разбитого термоса, выпили.
- Аллах ниспошлет свою кару на наших врагов, и настанут времена, когда дела наши пойдут опять на поправку и заживем мы, как бывало, - размечтался Аббасов.
- Да сбудутся ваши слова, аминь!.. Я вот о чем хочу попросить вас, мой благодетель: когда вы опять будете на коне, помогите мне занять место имама в этой мечети.
- Иншалла! - ответил Адыл-баттал. - Я тебе еще немало добра сделаю, Могильщик. - Он несколько раз глотнул прямо из кастрюли. - Только ты, братец, должен мне помочь еще в одном деле.
Могильщик прижал руку к сердцу.
- Готов жизнь положить ради вас.
- Что мне твоя жизнь! Надо убрать полковника. Тогда опять мы сами будем хозяевами в городе.
- Да ниспошлет аллах исполнение ваших желаний! - провел Могильщик руками по физиономии.
- Но ты мне должен помочь.
- Благодетель мой, я поклялся, что никогда в жизни не возьму в руки нож!
- Не бойся, я сам убью его. А ты должен изучить расположение дома Атаджанова: сколько комнат, куда выходят двери, есть ли подвал, в какое время в доме никого не бывает. Вот что мне нужно от тебя. Нападу на него ночью, когда он спит. Если не превращу его в решето, и на том свете не найду успокоения! Но это потом. Сейчас надо выправить паспорт. Вот после этого… Эх, поскорее бы!..
- О создатель! - Могильщик проворно упал на колени, простер руки для молитвы. - Помоги моему благодетелю во всех его начинаниях, аблоху акбар!
- Аминь! - благочестиво провел руками по лицу Аббасов. Потом вынул из кармана часы на золотой цепочке.
- Скоро два. Пора трогаться.
Поверите вы или нет, но я боюсь ходить по кладбищу даже днем, хотя не верю в существование всяких там чертей, ведьм и призраков. Не люблю ходить - вот и все. А тут изволь топать, хочешь или нет.
Время - далеко за полночь. Все честные люди сладко спят в своих постелях. Стоит жуткая тишина, отчего кладбище становится еще жутче. Лишь изредка где-то за каменными плитами ухает филин. Деревья, освещенные луной, бросают на землю причудливые, фантастические рисунки, в которых напряженный взгляд угадывает то фигуру семиголового дракона, то другого какого-нибудь сказочного чудовища. А вон… и настоящие: сидит дюжина мертвецов под огромным деревом, о чем-то совещаются. Все обернуты в саваны, иные беспрестанно кивают головой, другие хлопают в ладоши, высоко подняв руки. А один, длинный-предлинный, вышел в круг и пустился в пляс…
Ужас кипятком обдал меня. Сердце сорвалось и покатилось куда-то вниз. Я крепко зажмурился и кошкой вскарабкался на спину Адыла-баттала.
- Товба! - остановился тот, удивленный. - Послушай, Суфи, что-то я вдруг стал вдвое тяжелее, с чего бы это, а?
- Мысли на вас давят, мой благодетель, мысли давят! - философски пояснил Могильщик. - Со мной тоже частенько такое случается.
Мы остановились под тем самым деревом, под которым плясали мертвецы. Открыв глаза, ничего страшного я не обнаружил. Просто меня, оказывается, напугали тени от ветвей, колышущихся под ветром. А звуки аплодисментов создавали несколько сухих веток, ударявшихся друг о друга.
Стоим, оглядываемся. Тишина. Тысячи, десятки тысяч погребенных на этом кладбище тоже покоются на своих местах тихо и смирно. Беспокойны только живые, а они спят вечным сном. Все заботы у них остались позади, все забыто: недостроенный дом, недополученный долг, забыт даже маленький сын, считающий, что отец уехал в длительную командировку, и при малейшем стуке выбегающий к калитке…
Полная луна заливает все кругом мягким, как шелк, белым, как молоко, светом. Сова то и дело издает глухой печальный крик. И опять глухая тишина. Не спим только мы трое. У каждого своя цель, сбои заботы…
Где-то в дальнем конце кладбища вспыхнул и погас свет. Адыл-хитрец тотчас зажег спичку и трижды поднял над головой.
- Могильщик, ты на всякий случай будь начеку, - прошептал он.
- Не беспокойтесь, благодетель.