И тут Фарида прижалась к груди матери и горько-горько зарыдала. Мамаша обняла свою доченьку и давай тоже реветь. Ну точь-в-точь моя мама. Потом взяла ладонями круглое личико Фариды, поцеловала в лоб.
- Влюбилась небось, моя глупенькая?
- Мамочка…
- Маленькая ты моя! Влюбилась - радоваться надо, а не рыдать. Ведь любовь поселяется только в чистых сердцах!
- Но я стесняюсь папы…
- Не стесняйся, и папа твой был влюблен, и я. Знаем, что это такое. Любовью прекрасен этот мир, доченька, запомни. Скажи мне, кто этот счастливый парень, который похитил твое сердце?
- Не могу сказать, мамочка.
- Кому же ты это скажешь, дочь, если не мне?
Фарида выскользнула из объятий матери, выхватила из-под подушки мою фотокарточку, протянула ей. Теща взяла карточку, взглянула - и вскрикнула, точно ненароком схватила уголек:
- Ой, боже же ты мой, да ведь это давешний милиционер! - И отшвырнула мой портрет.
Фарида, насколько я понял, ожидала именно такой реакции. Она молча перетерпела первую вспышку гнева родительницы, потом начала говорить, низко опустив пылающее лицо. Рассказала, как мы встретились в больнице, о пельменях, разговоре в милиции, о моей караульной службе у их калитки, потом о крупном объяснении в саду за кинотеатром "Марс". Теща вроде несколько смягчилась, но я все равно о трепетом душевным ждал ее первой фразы.
- Но парень он вообще-то что надо! - сказала она вдруг, после секундного молчания. - Красивый, фигуристый. И глаза вон, смотри, смеющиеся…
- Вообще он очень веселый… Такой шутник! - просияла Фарида.
И голос ее сразу стал звонким, веселым, как серебряный колокольчик. В этот миг теща повернула фотокарточку и взглянула на надпись на обратной стороне. Я ее делал в спешке, выписываясь из психбольницы, поэтому даже не помню, что там нацарапал. Осторожно заглянул через плечо тещи. "Фаридахон - девушке, делающей безболезненные уколы, на память от глотателя пельменей Хашимджана". Ну и ну, тоже мне, написал, юморист несчастный.
Теща выбежала на веранду, взволнованно закричала:
- Папа, папочка, скорее сюда, сюда! Тут такие дела назревают!
Тесть, с клеткой в руке, неторопливо повернул к дому.
- Теперь суюнчи с вас, папочка! Гоните скорее магарыч!
Тесть не спеша бросил птице, сидевшей в клетке, червяка.
- Да что у вас там стряслось? Кричишь, точно мир перевернулся.
- Нет, выложите вначале суюнчи! - заупрямилась теща, но тут же не выдержала и с быстротой пулемета пересказала мужу все, что слышала от дочери, даже чуть-чуть приукрасила, потом сунула ему мой портрет. Тесть опустил очки со лба на глаза, посмотрел на фотографию, затем несколько раз перечитал надпись на обороте.
- А что это означает - "глотатель пельменей"?
- Это он шутя написал, - пояснила теща. - А вообще, оказывается, он очень любит пельмени.
- Выходит, этот парень и есть Кузыев? - задумчиво проговорил мой тесть, опять вглядываясь в мое фото. - Его имя, можно сказать, сейчас гремит, сам в начальство выходит… Ну, мать, скажу тебе, неплохой вкус у твоей дочки, отнюдь неплохой… - Тесть и теща некоторое время молча глядели друг на друга, потом захохотали во все горло, ударяя себя по бедрам. Мне показалось, что Фарида тоже присоединилась к ним, потому что очень уж весело и громко застонали пружины кровати.
- Ой, ой, держите меня, упаду! - хохотала теща.
- О-хо-хо, не хуже Насреддина-афанди мы оплошали, мать! - вторил ей тесть. К ним присоединились все птицы, что сидели в клетках на дворе. Веселье было - ни пером описать, ни словами сказать!..
После ужина тесть и теща отправились к соседям, чтобы перетащить обратно невесть зачем припрятанные у них пожитки. Я решил, что мне тоже пора, погостил и хватит. Хорошего понемножку.
…Салимджан-ака еще не вернулся. Джигиты Нигмата-ака не спали. Свалка среди них была в самом разгаре: шла борьба за первую очередь езды на Хашиме-ака, когда он принесет седло. Бахрам подскочил ко мне первым.
- Где седло? - строго вопросил он.
- Не успел: магазин закрылся.
Трехлетний Даврон уже карабкался по мне.
- Все лавно покатайте. Без седла.
- Сейчас, ребята! - Я сбегал переоделся, потом надел старый чапан Нигмата-ака, отвернув его полы назад, соорудил нечто вроде седла.
- Прошу, джигиты, по коням!
Джигиты не заставили повторять приглашение - налетели всем скопом. И катал я их не помню уж сколько, но так устал, что свалился посреди комнаты и уснул не расседланный.
Приснилась мне Фарида. Она тоже… ездила на мне, как на коне.
"Площадка отщепенцев", или как меня выкупали
Я шел по улице Мукими. Был в штатском, поскольку вышел просто погулять, подышать свежим воздухом. Вдруг на дороге раздались глухие удары плохо подогретой дойры, громкие крики. Гляжу, среди машин катится трактор с прицепом. В кузове прицепа стоят человек шесть, тесно сбившись в кучу. На шее у каждого болтается по гирлянде из пустых водочных бутылок, как предлагали рабочие в своем письме. Ниже бутылок висел кусок картона; на одном было написано: "Неисправимый пьяница Расул Усаров. Работник машиноремонтной мастерской". Расул Усаров, так же, как и остальные его друзья, не знали, что раньше прикрыть руками - надписи или лица; так что открытыми для обозрения оставалось и то, и другое. По бокам прицепа шла охрана - дюжие ребята с красными повязками. Рядом с трактористом-водителем стоял дойрист, видимо, самоучка: он просто колотил рукой по дойре - мелодия здесь и не ночевала. Но толпу, валом валившую за прицепом, интересовала не мелодия. Люди толкались, лезли вперед, чтобы получше рассмотреть пьяниц. Здесь были взрослые и дети, молодые и старые.
- Вай-вай, да ведь это отец Дильбар!
- Это который пропил ее новенькие туфли?
- Тот самый, будь он неладен…
- Так ему и надо.
- Мавлян, слышь, Мавлян, беги домой, выкинц бутылку, что стоит в кухне.
- Но, мама, она ведь пуста?!
- Все равно выкинь, вдруг отца тоже, как этих…
- Эй, соседка, вы узнаете вон того, что сверкает плешью?
- Как не узнать, милая?! Да это тот самый Касым, который напился на свадьбе своей дочери и захотел побороться с зятем…
- Молодцы, что такое наказание изобрели! Сколько можно терпеть от пьяниц!
- А как вы думали? Государство, уничтожившее Гитлера, да не справится с какими-то алкоголиками?!
- Это все дружинники. Вот кого надо благодарить.
Иногда в разговорах упоминалось о какой-то "Площадке отщепенцев", открытой в парке имени Мукими.
- Дехканбай, ты видел эту выставку, которую, говорят, открыли в парке? - спросил соседа старик, от чапана которого исходил запах хандаляков.
- Куда там, Махкамбай, - отвечал сосед, от которого несло запахом мяты. - Пятнадцать дней как лежу с пудом отрубей на пояснице. Сегодня еле выполз на свет божий…
- Сноха моя очень хвалила эту выставку, - сказал Махкамбай.
- А моя внучка говорит, что надписи делала к этим самым… экспонатам, - гордо сообщил Дехканбай.
Посовещавшись, старики порешили сходить на выставку, а поскольку Дехкан-бобо беспокоился, что опять схватит поясница, Махкам-бобо пообещал быть ему опорой. После этого они пустились в путь, сгорбленные, стуча палками.
Я знал, что открылась эта выставка, но за целый месяц так и не удосужился сходить на нее. Поэтому, долго не раздумывая, отправился за дедушками.
Вот и парк. Выставка заняла в глубине его примерно полгектара; крытая шифером крыша, стеклянные стены. Народу стояло на выставку - туча, хвост очереди торчал где-то за воротами парка. Мне подумалось, что в цирке, в театрах и кинотеатрах города, в которых как раз в эти дни гнали фильм про шпионов, сейчас пусто-пусто. Казалось, весь город собрался в парке.
Я со своими старичками простоял два часа, и вот мы входим в павильон. Над его фасадом аршинными буквами светится надпись: "Моя милиция меня бережет".
Залы оформили, скажу я вам, на славу. Здорово потрудились ребята, молодцы. А Умаров, председатель райисполкома, по-видимому, побросал все свои дела, занялся одной этой выставкой, собрал сюда всех мастеров, художников-оформителей. И они уж постарались, дай бог! Будь я такой сочинитель, как Сурат-ака, вмиг сварганил бы стихотворение про все эти чудеса. У самого выхода, слева, на стене висят портреты работников милиции, под ними подписи. Справа - тоже фотографии, но это уже, оказывается, "Аксакалы милиции".
Дехкан-бобо остановился перед портретом русоволосого майора, улыбающегося во весь рот.
- Махкамбай, посмотри-ка, не Иван ли это Козлов наш?
- Он самый, - почему-то с гордостью ответил тот.
- Помнишь, как он любил дыни?
- Еще бы! Хлебом не корми - дыню подавай!
- Ты все еще посылаешь ему свои дыни?
- Послал в прошлом году посылку. Дыни были зрелые, по дороге сгнили, потекли. Так что дошли одни семечки. Вот Иван и написал мне: "Махкам, спасибо за присланные семена. Но - увы! - как ты знаешь, на четвертом этаже не больно-то вырастишь дыни".
- Широкой души был урус, дай бог ему долгой жизни.
- Не любил он жуликов, терпеть не мог…
Оставив стариков у портрета Козлова, я перешел в отделение "Народная милиция". Шагнув за порог, я растерянно остановился. На меня со всех сторон смотрели десятки знакомых лиц: дружинники, общественные завотделами, добровольные пожарники, в общем, хорошие люди, и среди них - портрет моего любимого помощника и чудесного человека Мамаразыка-ака. Правда, на фото он получился хмурый и злой: верно, в тот момент на что-то сердился.
Воздав должное искусству оформителей, я заспешил за своими старичками, уверенный, что увижу еще кое-что интересное. Они повернули к залу, название которого определялось народным афоризмом: "Уворованный кусок не идет впрок". Здесь были выставлены вещественные доказательства, различное имущество и другие ценности, конфискованные в домах и тайниках субчиков из группы Адыла Аббасова. Все это я, конечно, видел, но, собранные вместе, они заняли столько места, что производили особенно сильное впечатление.
- Бай-бай-бай! - пораженно остановился Дехкан-бобо, глядя на "экспонаты", стоящие и лежащие под стеклом. - Неужто все эти богатства принадлежали Адылу?
- Да вон ведь написано, что ему.
- Бай-бай-бай! Ты погляди, сколько здесь золота! Можно подумать, царь Николай передал ему в наследство свою казну!
- Это не Николаева казна, а пот наш с тобой.
- А сейчас он опять гуляет на свободе. Говорят, сбежал.
- Бай-бай-бай! Вот подлец, а? Его непременно должны поймать. Если бы не поясница - сам бы пошел искать негодяя. Постой-постой, Махкамбай, вот этот же - наш толстячок Абдурахман!
- Он самый, завскладом был.
- Бай-бай-бай! Есть все-таки бог на свете, есть: карающей рукой святой милиции наказал-таки сволочей. Прошлой зимой решили снохе пальто купить. Ну я и попросил Абдурахмана достать. И что, думаешь, он сделал? За семидесятирублевое пальто содрал все сто. Спасибо милиции, благое дело сделала!
Послушал я немного, вижу, еще долго мои бобо будут изумленно хвататься за воротники, качать головой и тянуть свое: "Бай-бай-бай". Решил, пока не поздно, обойти другие залы и отделения. У выхода, на низеньком столике, увидел "Книгу отзывов". Подсел к столу, начал листать книгу: шестнадцать тысяч человек написали шестнадцать тысяч отзывов. Почти половина из них возносила до небес товарища Кузыева, обезвредившего группу Аббасова, другая половина предлагала зарядить этой шайкой самую большую в стране пушку и выстрелить в небеса. Я, как вы понимаете, не без удовольствия прочитал похвалы в свой адрес. И сам не заметил, что направился в зал "Хулиганы", по-строевому печатая шаг. Наверное, опьяненный похвалами, я не все экспонаты запомнил, только некоторые - посвященные удивительным подвигам хулиганов школьного возраста. Запечатлелись в памяти, например, фотография мальчишки, который из своей рогатки вдребезги разбил семнадцать окон, или тринадцатилетнего торгаша, укравшего у соседа огурцы и продававшего на рынке. Меня удивило лишь одно: почему-то рядом с их портретами вывесили также фотографии родителей, надписи с обозначением места их работы и жительства. Справедливо ли это? Ах, бедные родители… Молча пожав плечами, я направился в зал под названием "Площадка отщепенцев".
Не думайте, пожалуйста, что Хашимджан опять привирает, что в наши дни такое не случается. Клянусь, до сих пор я и сам так думал. Ну кто поверит, что директор школы собирает у себя дома мулл и имамов (притом самозванных, то есть, просто шарлатанов) и читает с ними коран, справляет всякие религиозные ритуалы? Никто, вы говорите? А вот его фото. И адрес школы, где он работал.
Или вот другое. У аптекаря заболела жена. И чтобы она поскорее поправилась, он зарезал годовалую овцу у могилы святого Курбана-ата и ждал положительных результатов до тех пор, пока благоверная не скончалась.
Еще фото. Мясник избил соседа. За что? Да ни за что. Просто гадалка сказала, что сосед с дурным глазом, может сглазить его семейную идиллию. Мясник взял черенок от кетменя, пошел бить соседа. Избил до полусмерти. Хорошо хоть свой мясницкий топор не схватил.
Бр-р… хватит, думаю. Этот зал оправдывает свое название. Полностью, - подобные люди в самом деле отщепенцы.
Я бродил по выставке до шести часов. Поверите ли, устал, как собака. Ноги гудели, будто телеграфные столбы, да и в голову не все уже лезло. Вот сейчас, хоть убейте, не смогу рассказать, что видел в зале "Народное осуждение" или в отделе "Эй, товарищ, разоблачи преступника!" Под конец у меня уже голова закружилась и я ринулся к выходу, разрезая людской поток. У дверей даже рявкнул на старуху, которая налетела на меня: "Сидели бы дома, нянчили внуков!"
Устать я, конечно, устал, но в то же время чувствовал невыразимую гордость и удовлетворение. Да, не пропали даром усилия Салимджана-ака, принесли свои плоды его бессонные ночи, и это - самая высшая награда для него…
Страшно хотелось пить, поэтому, недолго раздумывая, я свернул к пивной, расположенной в трехстах шагах от выставки, на берегу Анхора.
Под тентом сидели человек десять, в основном парни моего возраста или чуточку старше. Они пили пиво из высоких граненых кружек, ели соленый миндаль, завернутый в маленькие кулечки. Взяв две кружки пива, я подсел к ним. Прислушавшись к разговору, понял, что речь идет о прекрасном начинании райотдела милиции, о необыкновенном детективном таланте младшего лейтенанта Кузыева, о справедливости полковника Атаджанова. Послушал я их, послушал, потом решил малость разыграть.
- А мне кажется, - встрял я в разговор, - что этот Кузыев не такой талантливый, как вы считаете.
- И неправильно кажется, - хмуро буркнул высокий худой парень.
- К тому же, - продолжал я, - он хвастун и растяпа…
- Что-что? - привстали с места сразу пять здоровенных детин.
- К тому же он пьет пиво бочками, вот как я. Почти что алкоголик…
Не успели эти слова слететь с моих уст, как возле меня в один прыжок оказался тот самый длинный худой парень.
- Возьми свои слова обратно. Не то плохо будет, - жестко потребовал он.
- Не возьму, - отказался я. - А этот полковник ваш - фантазер, выживший из ума старикашка… Настоящий, бумагомаратель и крючкотвор.
- Ты почему, подлец, оскорбляешь товарищей Кузыева и Атаджанова? - Парни бросились ко мне, схватили за шиворот. - Проси прощения, не то…
Длинный парень уже не хотел, чтобы я просил прощения. Он скомандовал:
- Сунуть его в Анхор! Пусть утонет бочка пива - не жалко.
Пятеро детин схватили меня за ноги, пятеро за руки, поволокли к реке. Я начал отчаянно отбиваться, одновременно признаваясь, что хотел разыграть их.
- Ребята, отпустите, ведь это я и есть тот самый Кузыев!
И зря сказал. Эти славные парни взбеленились еще больше.
- Ты смотри, этот пьянчуга еще выдает себя за товарища Кузыева! Да это же настоящий мошенник!
И тут я шлепнулся в воду, хлебнул несколько глотков, схватился за ветки ивы, стал взбираться на берег.
- Ну, детка, изменил свое мнение о работа ОБХСС? - пропел длинный.
- Нисколечко, - простучал я зубами. И опять полетел в воду. Только хотел вылезать, длинный снова вопросил:
- Теперь-то, надеюсь, изменил?
- Нисколечко. Остаюсь при своем мнении, - ответил я и поплыл к другому берегу…
Люди в саване
День возвращения Салимджана-ака из Ташкента стал настоящим праздником. Потомки Нигмата-ака устроили хорошенький кавардак при дележе подарков, слегка даже повздорили, затем наконец угомонились. Мы остались с полковником вдвоем на кровати посреди цветника.
- Ну, Хашимджан, как идут дела? - поинтересовался мой начальник, обмахивая лицо веткой мяты.
- Ничего. Как вы сами съездили?
- О нашем начинании уже известно всей республике.
- Серьезно?
- Каромат Хашимова сделала доклад на час, а аплодировали ей двадцать минут.
- Здорово!
- Министр лично поздравил нас, обещал всячески помогать.
- Это хорошо!
- Да, сынок. Еще он просил не оставлять дела на полдороге. По их замыслу, наш район должен стать образцово-показательным.
- Салимджан-ака! Я тоже хочу сообщить вам одну приятную новость.
Салимджан-ака так увлекся, что не слышал меня, продолжал говорить о своем:
- Это великое дело, сын мой Хашимджан: доверить борьбу с преступностью самому народу, а нам возглавить ее.
- Я нашел, где скрывается Адыл Аббасов.
- А?! - мой наставник так подскочил, что чуть не перевернул кровать. - Что ты сказал?
Я поведал полковнику все, что выяснил в последние дни, правда, скрыл, насколько помогла мне волшебная шапочка.
- Выходит, побег организовал Шакир - "консультант?" - с ненавистью и презрением произнес Салимджан-ака, высоко приподняв брови, точно перед ним сидел не я, а Адыл-негодяй.
- Да.
- Шарифу тоже пытался убить Аббасов?
- Точно так.
- И теперь подбирается ко мне?
- Да. А сейчас пытается выправить себе чистый паспорт.
- Пусть. Мы возьмем и того негодяя, который продаст ему паспорт. Дай, Хашимджан, поцелую тебя в лоб, сын мой!
Затем полковник начал действовать, как по тревоге. Он побежал к телефону, не нацепляя даже шлепанцев. Позвонил генералу, тому самому, которого я некогда брил, потом в областной центр, Али Усманову на квартиру. Через полчаса вышел обратно, сел на кровать, залпом осушил пиалу с остывшим чаем.
- Они одобряют твой план, Хашимджан. Аббасовым мы должны воспользоваться как приманкой. Ты никому не говорил, что напал на след?
- Нет, конечно.
- Правильно. Начальство предлагает хранить все в строгой тайне. Об-бо, Хашимджан, сын мой, целую гору с плеч снял. Помощь нужна?
- Нет, не беспокойтесь. Пока сам справляюсь.
Опустив в карман пистолет, я направился на новую "квартиру" Аббасова, в склеп святого Шейха Адыла. По пути решил проведать Могильщика Суфи. Время было как раз после вечерней молитвы. Могильщик возился во дворе мечети: готовил ужин на керосинке. Вскоре, поглядев на часы, он заспешил в магазин за водкой.