Встречал он Заморского и в обществе других людей, мужчин и женщин, и установил, что между собой они говорили на языке, который ни на какой не похож; при немцах он встречался Королю с немцами и говорил по-немецки, в этом Его Величество уже разбирался, но всегда везде на цыпочках… Король не знал, что и думать - с какой планеты эта личность?
Он очень удивился, застав однажды Заморского у Калитко. Тогда-то, собственно, он и узнал, что этот странный тип есть Заморский, хотя никто ему не объяснил, что это означает. Надо сказать, что Жора Калитко говорил неплохо на родном языке Короля Люксембургского - на эстонском, но вместо "ты" он говорил "те", вместо "сюда" - "суйда", вместо "пришел" - "ушло" и так далее. Примерно так же великолепно объяснялся на эстонском и Заморский, которого никто не называл по имени. До чего же интересный получался у Жоры с Заморским говор, когда они оба спорили "по-эстонски"!
Часто бывали у Калитко красивая русская женщина, Ирина, и пограничный офицер Григорий. Что офицер - пограничник, Королю разъяснил Маленький Иван: такая ярко-зеленая форма с двумя рядами пуговиц на кителе принадлежит только пограничникам. Приходили к Жоре и другие люди, главным образом одалживать керосин для примуса.
Когда к Жоре приходили гости, почти всегда распивали водку. Гости сидели в передней комнате за длинным дощатым столом, в это время в задней, где у Калитко расставлены топчаны, коротали время Иван с Королем, валяясь на "кровати" за картинами, на той самой, которую Иван называл нарами, что также для уха Короля звучало непривычно. Таким образом, первая комната в ателье Калитко стала для Короля своего рода "торжественной": здесь также говорилось про жизнь, следовательно, отсюда исходила информация о ней.
Очень скоро смекнул Король, что Ирина с Григорием каждый раз остаются вдвоем в ателье, остальные один за другим уходят, последний Жора. Уходя, он и Короля с Иваном прихватывает, говоря:
- Ну-с, лежебоки! Давайте проветримся на ночь…
Так бывало и среди бела дня. Спрашивается: зачем проветриваться днем? Правда, днем Калитко обычно гонял их в замок: "Сбегайте, ребята, в свой склад, может, там еще табачок завалялся".
Под складом разумелось родовое поместье Его Величества. Табак здесь уже давно не валялся, и об этом знали все - и Иван, и Король, и сам Калитко. То был предлог выпроводить их из дома. Король прекрасно понял: у Ирины и Григория любовь. Им необходимо прижиматься и тайно целоваться, но сада своего, как у Земляники, у них нет, вот и встречаются у Жоры.
Побывать в замке Королю всегда интересно. Казалось бы, что притягательного в нем? Вроде все здесь знает… А Иван? Он всегда с удовольствием провожал Короля. Едва оказавшись в стенах замка, Король преображался, становился значительным, даже по-своему величественным. Ему нравилось демонстрировать свое превосходство в знании как замка, так и всевозможных случаев из его истории, и держался так, словно сведения, какими был богат или какие выдумал, он получил как бы в наследство от своих предков - ушедших в иной мир давних владельцев замка; про герцога Магнуса говорил этак скороговоркой, называя его по-свойски просто Магнусом, словно какого-нибудь двоюродного-троюродного дядю. Кое-что он читал, кое-что слышал про шведских королей, имевших отношение к замку в Журавлях, и врал об этом безбожно, нес несусветную чушь. Как не соврать, когда эта ворона, темнота, то есть Иван, слушает, забывая закрыть рот…
Конечно, он счел возможным приглашать Ивана в свой замок как равного, потому что… Если честно признаться, других вассалов у него в данное время не было. Кроме того, очутившись без собственного двора, даже без повара, словно в изгнании, он был гостеприимно принят простыми людьми - народом в ателье Жоры, а ввел его сюда не кто другой, как Иван Родионович. Король Люксембургский не мог допустить, чтобы когда-либо в его адрес имелось основание сказать, будто он лишен благородства.
Табака и папиросной бумаги не хранили больше в замковой церкви - что поделаешь! Славно, что не ленился Иван, когда всего этого здесь хватало: он с помощью Короля натаскал большие запасы в ателье Калитко. Будучи в замке, Король попадал в машину времени и с ней в вечность - необъяснимое прошлое и таинство грядущего. Он даже не умел свои чувства расшифровать. Как-то пришла ему в голову фантазия остаться в замке на ночь: хотел сознательно испытать страх. Сначала страха не было. Потемнело. С моря дул сильный ветер, гудел в трубах, свистел в разбитых стеклах окон, на других этажах, в башнях грохотало, что-то где-то скрипело, стонало словно человеческим голосом, и тогда пришел страх.
Вспомнились замученные люди, дурные запахи поразили обоняние, шумы ветра трансформировались в крики о помощи, врезались в уши, затрепетало сердце. Он взобрался на широкий подоконник, здесь в сырости и дрожал до утра. Несмотря на пережитые страхи, он понял: замок - самое любимое место для него во всем мире. Пусть лишь в фантазиях он его собственность, но ведь сюда нет входа другим, кому неизвестны только ему доступные лазейки.
Замок уже не стал запретным после возвращения на Островную Землю "марсиан". Островитяне, конечно, боялись, и Король боялся, что опять будут стоять везде матросы с винтовками, но нет - не стояли. Люди могли ходить везде. Но все равно боялись: сегодня часовых нет - завтра поставят, и все станет, как тогда…
Пока же ничего такого не наблюдалось. Из его бывших верноподданных в городе обнаружился только Свен. Проживал он все там же, на улице Моря. Но, странное дело, Свен сторонился Короля. Он шлялся по городу в обществе субъектов, одного из которых звали Деревянная Нога, что вообще не означало, будто он обладал деревянной ногой; другого звали Комсюк. Так прозвал этого долговязого самоуверенного парня народ Тори. Хотя какой уж тут народ!.. Сплошная мелюзга. В свое время Король их даже не замечал: он был уже королем, а эти еще пи́сали в горшок. Но теперь уже и "эти" что-то из себя представляли. И народец этот прозвал Комсюка Комсюком за то, что он везде с апломбом заявлял, будто он комсомолец. Но что это такое - никто из людей Тори любого возраста не мог бы сказать. Непонятно, за какие достоинства Свен избрал такого своим сюзереном. Объяснимо лишь то, отчего он стал сторониться Короля: несомненно, в связи с Алфредом и его службой в немецкой самообороне. Одним словом, Свен изменил ему.
С Иваном тоже не сразу до конца определились отношения, в основном из-за невоспитанности последнего, к чему можно отнести его скрытность, мнительность, сомнения по поводу каких-нибудь рассказов Его Величества. Выражалось это обычно так: Король что-то рассказывал, а Иван…
- Врешь, наверное!
Разве так можно?! Разве не обидно? Разве не дерзость? Естественно, тут же следовало наказание, то есть оплеуха. Другие в таких случаях, Свен к примеру, извинялись, обещали больше не вызывать гнев Его Величества. Этот же стал сопротивляться!.. В результате после выяснения отношений Король и воспитуемый оказывались порядочно потрепанными, с синяками и царапинами, бывало даже что-нибудь разорвано из одежды.
Королю потом становилось стыдно собственной горячности и того, что он применил силу к меньшему, значит, более слабому, хотя собственный разбитый нос часто позволял в последнем определении усомниться. Следовало примирение, причем выяснялось, что, произнеся "врешь, наверное!", Иван Родионович вовсе не хотел обижать Короля: у них в деревне принято так относиться к "травле" среди своих, "врешь, наверное" может также считаться "до чего интересно"! Подобное толкование Короля удовлетворило. Но скрытность…
Заключалась же она в том, что Иван отказывался рассказывать о своем доме, про отца с матерью. Король уж сколько расспрашивал - Иван лишь сопел, отмалчивался и краснел. Бывало, даже выводил Его Величество из терпения: в конце концов он-то лично никаких секретов не имел, обо всем честно рассказывал, даже про то, как Земляника с Алфредом тайно целовались, что и привело к отъезду Хелли Мартенс, а в ответ такая неблагодарность!..
В доме, где ателье, за окнами свет. Война продолжалась, но за светомаскировкой уже не следили. Говорили, у немцев не осталось более ни одного самолета, говорили, что даже сам фюрер свой личный самолет отдал в распоряжение люфтваффе, чтобы служил он до последнего обожаемой им нацистской армии.
Дверь в ателье редко запирали, даже когда сам Калитко ночевал на Закатной улице в коричневом доме. Основным хозяином и сторожем был здесь Маленький Иван…
В общей комнате сидели за длинным столом друг против друга Жора и Заморский, говорили… на сей раз по-русски. Говорили очень громко. Король уже изучил: когда Калитко выпьет гехатипата, он начинает громко говорить. Заморский терпеть не мог гехатипата и всегда приносил свою бутылку с содержимым другого цвета. На приход Короля они не обратили внимания, взглянули и продолжали орать.
Не всегда удавалось Королю без задержек проскочить в заднюю комнату, когда в первой заседали за длинным столом: приходилось отвечать на какие-нибудь дурацкие вопросы. Пограничник всегда интересовался одним и тем же - есть ли у него подружка. Про Ивана знали: у него Лилиан. Заморский не особо удостаивал Короля вниманием, обычно лишь произносил: "Ну, ну". Или, посматривая равнодушно, заключал: "Бегаешь, значит?" Король отвечал односложно: "Да". В крайнем случае: "Ну да". Ирина при виде Короля обычно восклицала: "Какой он милый!" В ее искренности он сильно сомневался. На такое лицемерное заявление пограничник, как правило, реагировал ревниво: "Но, но! Смотри у меня!" - и грозил Ирине пальцем.
Сегодня Короля никто не задерживал. Увидев спящего Ивана, он обрадовался.
Их "нары" наполовину загораживались картинами в рамах - целая стена. На картинах те самые, надоевшие однажды Королю глаза, в том числе Векшеля в лоханке с водой.
На "нарах" валялась груда старых одеял, подушек, все вперемешку. Постель не слишком изысканная, не сравнить с ложем Короля в свином корыте на Сааре. Здесь друзья спали как кому нравилось: валялись вдоль и поперек или валетом.
- Что… пьют? - спросил Иван, позевывая.
- Пьют, - подтвердил Король, - с Заморским. А я сегодня такое увидел!
И Король принялся рассказывать про Векшеля, который когда-то служил фирме "Зингер", или, быть может, "Золинген", или даже "Дунлоп", про того самого, любившего поговаривать, будто "Зингер" - всегда "Зингер", "Золинген" - всегда "Золинген", а Векшель - всегда Векшель, к чему Король мог бы добавить, что и… в воде. Но как он из нее вылез? Вот в чем вопрос.
Иван слушал, зевал, полез за трубкой и чуть не брякнул: "Врешь, наверное…" Спохватившись, произнес:
- Интересное кино!
По-прежнему благоговел Король перед колдовским искусством художника, чьи картины пользовались у горожан таким успехом, которым не пользовались бы полотна Рембрандта или Рубенса.
Жора Калитко, с точки зрения Короля, престранный субъект. В дни их знакомства Король его побаивался. Теперь, когда они все подружились, он выяснил что Калитко не злой. Мрачный - да, неразговорчивый - да, но не более. Своим маленьким квартирантам он нередко приносил в карманах гостинцы - бисквиты, сахар. Главное же его достоинство заключалось в том, что он совершенно не вмешивался в их жизнь.
Король спросил у него, почему получается, что на его картинах изображено то, что будет? Калитко усмехнулся, в черных глазах засветились искорки, погладил небритую физиономию и подтвердил:
- Конечно… Все, что я рисую, то будет…
- А глаза? - впервые полюбопытствовал Король. - Что будет, если их столько?
Калитко начал чесать щетину на подбородке, задумался.
- Глаза?.. Пройдет время, и будет так много глаз… От них негде будет спрятаться. Сам по себе глаз нехороший, если его смотреть отдельно. Да… Надо, пожалуй, сделать отдельно глаз… - Он сощурил собственный, - Глаз есть окно… в другое пространство. Я через него хочу видеть ЭТО пространство. Что ТАМ внутри? Что ОНО?
Когда Калитко пил гехатипат, он рисовал черт знает что, будучи трезв - пейзажи. Королю казалось, что таких ландшафтов не бывает: песок, трава, море, небо, птицы - все очерчено резкими контурами, как в жизни Королю не видится.
Из новых больших картин Калитко одна особенно привлекла внимание Короля. Он мысленно назвал ее: "Следы". На картине изображен зимний пейзаж: на черном небе полная луна, внизу дома, деревья, снег, а на переднем плане, в каком-то дворе на снегу, - три пары больших следов, но рядом - четвертая пара - маленькие, от босых ног; следы ярко-красного цвета, с множеством красных пятен вокруг, словно кровавые. Король подолгу рассматривал картину, она с магической силой притягивала к себе его внимание.
Выделил Король и несколько зарисовок в большом альбоме, валявшемся обычно на тумбочке рядом с топчаном, на котором Калитко "валялся трупом". Зарисовок в нем полно, но Короля привлекали лишь некоторые. На одной - две тени, лисы и совы… Они изображены необычно, даже не в манере Калитко - расплывчато, создавалось ощущение - это тени. Лиса и Сова словно переговаривались. Они встречались в разных ситуациях, но всегда вместе. На одной из зарисовок стоял как бы сам Калитко и держал в обеих руках по рисунку: на одном расплывчатое изображение Лисы, на другом - Совы, над ними заросшее ухмыляющееся лицо самого художника. На одной из зарисовок Королю понравился пожар: кругом лес, вроде даже снег идет, сумрак, и горит дом. Самое забавное в том рисунке: рядом с горевшим домом стоит как бы столб, на нем прибита или привязана фигура вороны, отчетливо выделялась ее голова, и очень она походила на его ворону, на Франца. Ничего особенного в рисунках как будто и не было, но они заставляли Короля на них заглядываться. Почему? Он не знал, но думал, что ему хотелось бы стать художником: столько интересного и таинственного можно создавать.
Однажды Короля с альбомом застал Жора. Король деликатно поинтересовался, отчего картины про Сову и Лису такие странные, их изображения вроде есть, в то же время как будто их нет. И, пожалуй, тоже впервые Калитко пустился в пространное объяснение:
- В жизни существует три мира: света, тьмы и теней. Для меня самым интересным представляется именно мир теней. Он тоже живет интересной жизнью. Да, тени тоже живут…
Король слушал молча, но понять… что тени живут - этому трудно поверить! О том, вероятно, говорили и его любопытные, недоверчивые глаза.
- Да, да, живут, - объяснял Калитко. - Ночью их не видно не потому, что их нет, а потому, что темно. Тебя тоже в темноте не видно, но ты же существуешь. Так что ночью тени тоже живут, общаются, разговаривают.
- Разговаривают? - Король понимал, в соревновании по вранью Калитко опередил бы его самого. Да еще лесные звери, чтобы…
Вообще-то Короля давно занимало, как животные общаются? Что они общаются, в этом он не сомневался, хотя понимал, что они не разговаривают. Но Король рассуждал логично и последовательно: человеческий род, хотя и объясняется на многих языках, общается разговаривая, а коровы, а кошки, а собаки… Особенно они - как? Они же думают, решил Король, но как они свои мысли передают другим сородичам? Что собаки думают, Король мог судить по поведению Вилки: как она держалась, когда Короля на хуторе у большой дороги, бывало, пор… учили общественным наукам! Однажды Король кинул Вилке старую кость, найденную в саду, - она ее даже не понюхала. Король принес из супа другую - Вилка схватила ее на лету! Кто после этого скажет, что собака не умеет думать? А Калитко ему рассказывал:
- Тени говорят на языке теней, а поскольку они ночью не видны, так и разговор их не слышен; собственно, разговор теней - тень разговора, вот какое дело. Днем они зависимы от света, они с ним должны считаться, прятаться от него. Свет не всем полезен, особенно солнечный. Потому и картины мои стоят во мраке. И человеку солнце не всегда друг, даже наоборот. Смотря, конечно, как человек сам с солнцем себя ведет… А тени, они особенно при солнце играть обожают, которые еще молоденькие, утренние. - Жора хрипловато засмеялся и смеялся долго, любуясь какой-то своей, только ему известной мыслью, - старые, вечерние, эти более рассудительны. А молодые… Они, хулиганы, перемещаются, прячутся, окраску меняют, очертания: только что здесь была - уже в другом месте, - Жора даже рукой показал Королю, как тень "балуется", с места на место перебегает, - только смотрелась одним цветом - уже совсем другая. Вот так!
Пришлось согласиться Королю: относительно теней Калитко - большой специалист. Выслушав восхищение Короля по поводу рассказа Калитко, Иван определил по-марсиански: "да, относительно навести тень на плетень" Калитко действительно большой спец. Король, однако, с этим не согласился, хотя и не понял, почему вообще надо наводить тень на какой-то плетень. Король восхищался талантом Жоржа Калитко и решил, что интереснее всего - быть художником.
Глава II
Когда ушел Заморский - Король не слышал. Он успел вечером лишь рассказать Ивану про Векшеля, избавившись от этой жгучей необходимости, завернулся в одеяло и заснул. Пижамами, что и говорить, ни августейшая особа, ни его стремянный не пользовались. Хорошо все-таки, что удавалось иной раз в хуторских банях помыться, по крайней мере не завшивели. К тому же за состоянием их постельного белья следила Лилиан, хотя и считала, что Король Люкс - "домашний", а следовательно, есть кому о нем проявлять заботу. На самом деле обстояло иначе.
Король бегал на Сааре топить с Юханом баню. Но заленился Юхан: для себя одного топить не хотел, а соседи уже редко ходили, даже вообще не ходили. На всех хуторах старики одиноко околачивались вокруг своих домов, молодежи почти не стало. Старый крестьянин относился к Королю уважительно, но настроение у него постоянно было подавленное: молельный дом закрыт - неизвестно, когда откроют, но, главное, не было Ангелочка и никаких от нее вестей. В дождь и снег слонялся Юхан по хуторскому двору, искал дело, чтобы занять себя, но делать ничего не хотелось. По привычке насвистывал свою песню про Землю Мулги, хотя и на этой земле наверняка жить стало хуже.
Жилось ему, старому человеку, спокойно оттого, что от рождения сам был спокойного нрава. Они с Ангелочком представляли противоположные характеры. Но как теперь ее не хватало!
На хуторе еще осталась кое-какая скотина: барашки, Серая, корова - другую потребовали в погашение нормы продналога. Ничего не поделаешь, всякая власть хочет есть, а, кроме как у земледельца, у кого взять?
С приходом на Остров советских войск появился в Звенинога Эдгар. О нем на Сааре мало знали, поскольку он всегда жил на Большой Земле в Главном Городе. Оказалось, он служил в эстонском корпусе советских войск - наверное, в том самом, о котором в свое время рассказывал Хуго, который формировался где-то на Урале, то ли в Челябинске, то ли в Чебаркюле - Юхану трудно произносить такие названия. И воевал Эдгар в этом корпусе со дня своей мобилизации до самого до Острова в качестве личного парикмахера командира полка. Видать, не все мобилизованные эстонцы прошли такой путь, какой выпал Хуго. Эдгар, похоже, как и многие другие, пришел в этот корпус вполне естественно. Он сам об этом мало говорил.