Содержание:
-
В. С. Новицкая 1
-
Веселые будни 1
-
Наши учительницы. 1
-
Моя компания. - Путешествие по Святым местам. 2
-
Искусственное дыхание. 3
-
Мои таланты. - Проткнутый глаз. 4
-
Подсказка. - Володя ликует. 4
-
Тараканы. 5
-
Я попалась… 5
-
Подарок. - У Снежиных. 6
-
Батюшкины хитрости. - "Кумушки". 7
-
Четвертные отметки. - Приятный сюрприз. 7
-
"Демон". - Мои мечты. 7
-
"Отец, отец, оставь угрозы, 8
-
М-llе Linde плачет. - Что мы решили. 8
-
Отправка пакетов. - "Бенефисы". - "Терракотка". 9
-
Арифметика. - Лужа. - Зубову исключают. 9
-
Я подвожу Таню. - Шелковая юбка. 10
-
Белые человечки. - Восьмерка. 11
-
У тети Лидуши. - Володина компания. 11
-
-
Ручей два древа разделяет, 12
-
Но ветви их сплетясь растут, 12
-
От горячо любящей тебя подруги 12
-
Когда хочешь быть счастлив, 12
-
И от этого в желудке 12
-
Писал 12
-
Новенькая. - Карлик и великан. - Сашин журнал. 13
-
Еженедельный журнал 13
-
Отдел политики и литературы. 13
-
Умница моя, 13
-
"Любовь Индейца Чим-Чум" 13
-
Мое рождение. Подарки. Как Пыльнева переводит. 13
-
Елка. - Шарады. 15
-
Я до кумы иду 15
-
A y том, y куле 15
-
Я до кумы иду 15
-
Праздники. - Каток. - Мои успехи. 16
-
Опять гимназия. - Резинка. - "Мальчик y Христа на Елке". 17
-
Белка. - "На водопое". - Мамочку уломали. 18
-
Наш юбилей. 18
-
…..Здесь, в этом храме просвещения, 19
-
Века возвеличат тебя…. 19
-
"Нет, бабуся, не шалил я, 19
-
Ты сказала; будешь умник, 19
-
Перед Законом Божьим. - Мамочка отравилась. 19
-
Печальные дни. 22
-
Володя здоров. - Новые шалости. 23
-
Взрыв. - Наследник. 24
-
Светлый Праздник. - Будущий Сережа. - Я персона. 24
-
Мой кум. - Крестины. 25
-
Болезнь кстати. - Сборы. - Мои мысли и заботы. 26
-
Последний день. - Горе Ральфа. - Володины советы. 26
-
В. С. Новицкая
Веселые будни
Из воспоминаний гимназистки
Молебен. - Японка.
Ну, теперь-то я совсем настоящая гимназистка, даже и платье на мне форменное! То есть не то, чтобы уж очень форменное, потому на нем есть и складочки, и оборочки, передник тоже с крылышками и кружевом обшит, но все же платье на мне коричневое, a передник черный. Мне даже кажется, будто я немножко выросла, но это, быть может, только так кажется, потому что все-таки я самая маленькая в нашем классе. Как это приятно сказать - наш класс, наша гимназия!
Мундир свой я надела первый раз на молебен, a - представьте себе! - были же такие чудачки, которые в пестрых платьях явились. Вот охота!
Как только мы пришли, сама начальница забрала всех нас, новеньких, и повела в зал на молебен. Жарко было страшно. Две или три девочки из старших классов хлопнулись в обморок, но, говорят, это ничего, всегда так бывает.
Кончили мы молиться, подошла к нам синенькая девица и повела по лестнице на самый верх, потому что малыши - приготовишки, мы, шестой и пятый классы - все в верхнем коридоре. Оказалось, это-то и есть наша классная дама. Ну, конечно, сейчас же представилась нам. Ужасно миленькая: небольшого роста, но толстушка порядочная, личико круглое-круглое, - как дядя Коля говорит, - циркулем обведенное, глаза большие, карие, веселые и блестят точно мокрые вишни; носуля совсем коротенький, верхняя губа тоже; засмеется - точно ей все лицо веревочкой кверху подтянут, a зубы большие, белые, тоже как y инспектора на миндаль похожи; сама живая, веселая, так и крутится. Дуся!
Вот стала она нас по скамейкам: рассаживать.
Я еще за молебном заметила одну ужасно миленькую девочку, в темно-синем платье, с двумя длинными светлыми косами, мы с ней рядом стояли, a потом, пока шли наверх, и побеседовать немного успели; зовут ее Юля Бек. Мне очень хотелось сесть с ней на одну скамейку, да не тут-то было - она высокого роста, и ее на третью загнали, a меня посадили на первую, не совсем вперед, а во второй колонне от учительского стола. Место-то чудное, ворчать нечего, но если бы вы только знали, кого со мной посадили!
Её я тоже раньше заметила, и мудрено проглядеть: смотрю - японка, ну, право японка, и фасон лица такой, и глаза немного кверху. - Фу! Правда, она довольно беленькая и y неё чудная толстая каштановая коса ниже пояса, но все ж она японка. И вдруг - меня, именно меня, с ней сажают! Я чуть не заплакала со злости.
Ничего не поделаешь, сидим рядом, но я нарочно с ней ни слова, будто её и не существует. Вот еще, может её дядя, или братья наших; русских убивали, a я с ней разговаривать стану! И зачем ее только в нашу гимназию приняли?
Отвернулась. A все-таки интересно. Стала я сперва так вкось на нее поглядывать, a потом не выдержала, повернулась совсем: ведь вместе сидеть будем, поневоле придется в конце концов познакомиться.
Пока я обо всем этом раздумывала, классная дама ходила от одной скамейки к другой и y каждой девочки спрашивала, как зовут, фамилию и кто такая, православная или нет. Добралась и до нас. Я сказала. Потом японку спрашивает:
- Как ваша фамилия?
- Снежина.
- A имя?
- Люба.
- Вы православная?
- Да.
Вот тебе и фунт!.. то есть… pardon (извините (фр.)), я хотела сказать: вот так штука, вот тебе и "японка"!
Я ужасно обрадовалась, что ошиблась, теперь можно будет подружиться с ней. Сейчас, конечно, и разговорились. A ведь она совсем миленькая, особенно когда говорит или улыбается, так потешно рот бантиком складывает, и веселая, хохотушка, так и заливается.
В этот день нас недолго в гимназии продержали, велели только записать, какие книги и тетради купить надо, a потом распустили по домам.
Мы, сколько могли, поболтали с Любой, но в какие-нибудь полчаса, много ли успеешь? Ничего мы свое наверстаем, потому ведь я ой-ой как люблю поговорить, да и "японка" моя, видно, по этой части тоже не промах.
После обеда мы с мамочкой отправились за всем нужным. Купили книги, тетради, и ранец; - это было самое интересное! Мамочка хотела сумку; но тут я и руками и ногами замахала. Подумайте только: если купить сумку, то ее за мной горничная будет носить, - ужасно нужно! - тогда как ранец я сама на плечи нацеплю; всякий издали увидит, что гимназистка идет.
Купили мы тоже целую массу белой бумаги для обертки тетрадей, клякспапиру и ленточек. Конечно, клякспапир не обыкновенный розовый, как во всякой тетради даром дают, - фи! нет, y меня они двух цветов: чудные светло сиреневые и к ним пунцовые ленточки, a другие светло желтые с нежно голубыми лентами. Разве плохой вкус? Совсем bon genre (хороший тон (фр.)), даже мамуся одобрила.
Мой милейший двоюродный братец Володя смеется, конечно, говорит "бабство"; да что с мальчишки взять? - пусть болтает, a все-таки красиво, и наверно во всем классе больше ни y кого таких тетрадей не будет. Только бы клякс слишком много не насаживать, это уж вовсе не bon genre (хороший тон (фр.)), выйдет.
Наши учительницы.
Ну, теперь я кажется, всякий уголок и закоулочек y нас в гимназии знаю, все облетела и высмотрела.
В самом низу один только первый, выпускной класс, квартира начальницы, докторская, дамская и еще какая-то большая-большая комната, с желтыми шкафами и столами, a на них все хитрые машины стоят; написано "физический кабинет", но, кто его знает, что там делают. В среднем этаже второй, третий и четвертый классы, a на самом верху остальные. Во всех трех этажах есть коридор и зала, и оба верхних, как две капли воды, друг на друга похожи, только в средней зале есть образ "Благословения детей", потому что там всякое утро общая молитва бывает.
Нам, малышам, бегать вниз только до начала уроков позволяют, a потом ни-ни.
Класс у нас большой, светлый, веселенький. Уроков каждый день пять полагается, только в субботу четыре.
Вот одна за другой, стали учительницы являться.
Русская - тот же самый милый, толстый Барбос, который экзаменовал меня, настоящее его имя - Ольга Викторовна.
Француженка - тоже та самая, что меня на экзамене спрашивала, только теперь она как будто побелела - меньше йодом намазана. Зовут ее - Надежда Аркадьевна, - она русская француженка, не французская.
Девочки её не любят, говорят цыганка, a мне она нравится, хотя правда - не красивая: глаза у черные и точно вон выскочить собираются, a прическа - как большое-большое гнездо. Bсe-таки она славная.
Попинька же y нас премиленький, настоящий душка; некрасивый и тоже желтоватый, но весёлый, ласковый, постоянно шутит и нас иначе, как "кралечками" да "красавицами" и не называет. - Евгения Васильевна (это нашу классную даму так зовут) говорила, кажется, что он академик, но, конечно, это вздор или я что-нибудь не разобрала, или она напутала. Первый раз слышу!.. То есть, понятно, не про академию, это я давным-давно знаю, да и дядя Коля мой - академик; но то совсем другое, он офицер, - так ему и полагается значок, шпоры и аксельбанты носить, но чтобы наш милый поп-батинька нарядился!!..
Конечно, ерунда.
Ну, и немка y нас! Откуда это только такую откопали? Уж кого-кого, a ее верно циркулем не обводили. Ни дать, ни взять две дощечки в синее платье нарядились, и всю ее точно из треугольников сложили: локти углом, подбородок углом, нос углом, глаза карие и ужасно блестящие, щеки будто вдавленные, но розовые, a сама такая длинная, что хочется ее взять да посередине узлом завязать.
Зовут это сокровище m-lle Linde. Видно, злющая-презлющая, настоящая шипуля. A начнет по-русски говорить, все смеются: где только "л" попадется, она непременно мягкий знак поставит: "палька", "слюшайте". Ведь надо ж выдумать!
A я-то, чуть не на первом же уроке отличилась!
Повесили нам на доску картину, a там нарисована девочка на стуле, и волосы y неё размалеваны как раз, как пестрые кошки бывают. Стала М-lle Linde вопросы задавать, a девочки отвечать должны. Уж и отвечают они - одно горе! На весь класс, кроме нас с Любой, всего пять-шесть есть, которые хотя что-нибудь маракуют. Вот немка и спрашивает одну девочку, - Сахарова называется:
"Was fЭr Haare hat das MДdchen?" (Какого цвета волосы у девочки? (нем.))
Ta стоит, рот разинув, ничего не понимает, a я Любе потихоньку и говорю: "Bunte" (пестрые (нем.)) - правда ведь пестрые. Сахарова, умница дорогая, возьми, да и повтори:
"Bunte"! (пестрые (нем.))
Кто сообразил, понятно, так и покатился, мне тоже страшно смешно было, только я очень испугалась: ну, думаю, съест меня сейчас немка! Закусила я губу, сделала "святые глаза" и сижу тише воды, ниже травы. Классная дама кажется видела, что это я шепнула, но она только собрала свою носулю на веревочку и хохочет-заливается.
Немка посмотрела-посмотрела, ничего, сказала только Сахаровой: "Какие глюпости" и объявила, что "Das MДdchen hat blondes Haar".(у девочки светлые волосы.(нем.)) Хорошо, что сказала, иначе я бы до этого никогда не додумалась.
Кто ужасно-ужасно милый - это учительница рисования. Высокая такая, волосы черные, глаза большущие, идет точно царица, но с нами такая ласковая, меня даже по голове погладила, a как в коридоре встретит, сейчас:
- "Ну-ка, черноглазый стригунчик, подите сюда, покажите ваши тараканчики".
Но если бы только вы видели, что этот самый "стригунчик" в тетрадке рисует!.. Господи, как мне совестно! Так бы хотелось угодить Юлии Григорьевне, но рука ни с места, a коли двинется, так и еще того хуже. И ведь есть же счастливые девочки, которые могут рисовать: и Юля Бек, и Зернова, да и "японочка" моя совсем недурно, a y меня - Боже, Боже, что за ужасные кривули в тетрадке красуются!
Учительница географии y нас очень хорошенькая, зовут ее Елена Петровна; она совсем молоденькая, розовая, тоненькая, нарядная, и всегда как куколка одета. Девочки наши по ней с ума сходят, только не я. Вот хорошенькая она, a не нравится мне, потому что я знаю… То есть не знаю, а… Чувствую, что она никого из нас не любит. Я всегда чувствую, любят меня или нет, и когда нет, мне делается так неуютно, так холодно… А около неё всегда холодно, и глаза y неё недобрые.
Учительница же наша арифметики и того хуже. Это не та, что меня экзаменовала, совсем другая. Зовут ее Вера Андреевна. Она молодая, но вся красная, вечно по классу бегает, руки потирает и вертится, и крутится, ужасно ей хочется миленькой быть, a только по-моему она противная. Мы с Любой ее сейчас же "краснокожим индейцем" прозвали; все девочки одобрили, теперь ее никто иначе и не называет.
Весело y нас в гимназии, просто чудо! Чего-чего мы только на переменках не вытворяем, - да кабы только на переменках, на уроках тоже всяко бывает. У нас своя компания, хоть и маленькая, но, правду надо сказать, шумная. Говорят, что мы и на новеньких не похожи, так скоро ко всему привыкли.
Да, все это хорошо, a уроки-то на завтра все-таки выучить надо, это не дома, тут весь класс слушает, да и перед учительницами совестно. И задана-то гадость какая: горизонт, небосклон, параллельные круги - покорно благодарю. И зачем только все это выдумали?
Бегу, a то мамочка ворчат будет.
Только что пришло письмо от тети Лидуши; пишет, что она с мужем приедет через месяц из Швейцарш и привезет мне что-то очень хорошее. Что бы это могло быть? И отчего прямо не сказать? Извольте-ка четыре недели мучиться!
Моя компания. - Путешествие по Святым местам.
У меня теперь завелось трое друзей неразлучных, мы почти всегда вместе ходим и в классе по соседству сидим. A сколько нам от начальницы достается! Не знаю уже почему, но терпеть она не может, когда обнявшись ходят, как увидит, сейчас: "Пожалуйста, не переплетайтесь!" a мы это именно и любим: обнимаемся все четверо, да по самой середине коридора и маршируем, и кто ни идет, дорогу загораживаем.
Самая тихонькая из нас Люба, она редко когда расшалится и что-нибудь выдумает, зато хохотать мастерица; но наша Шурка Тишалова, той хоть медаль за шалости давай. И мордашка y неё препотешная: плоская, широкая, нос совсем кверху и маленький, как пуговка, глаза серенькие, плутоватые, зубы большие, белые, a щеки точно поджаренные. Страшно на татарчонка похожа. Славная девчонка, никогда-никогда не врет, a все-таки жулик страшнейший.
Полуштофик - это я нашу Штоф так называю, потому что она совсем маленькая, почти как я, - тоже душка: волосенки короткие, белобрысенькие и кудрявые, a рожица всегда улыбается; она на такого веселого, шустрого мальчишку похожа.
Вот вся эта наша компания чуть-чуть в историю не влетела; мы то три выкрутились благополучно, a бедная Шурка так здорово вляпалась… То есть я хотела сказать… Попалась. Это все Володина наука выраженьица то эти, он их из гимназии поприносил; я-то сама ничего, одобряю их, да, беда, другие не одобряют; девочки-то пожалуй, хотя тоже не все, - наша например, всезнающая Зернова раз на меня за это так взглянула! Да она-то - пустяки, a было похуже. Как объявила Евгения Васильевна, что "Краснокожка" нам трудную-претрудную письменную работу даст, я и скажи: - Вот тебе и фунт!
Девочки все фыркнули, a я вовсе смешить их не собиралась, нечаянно это y меня вырвалось. Евгения Васильевна, хоть и засмеялась, но с ужасом на меня взглянула.
"Муся, вы ли это? Такая благовоспитанная девочка! Откуда это y вас?"
Я ей объяснила откуда, a только все-таки отвыкать надо, вовсе не желаю, чтобы все эти тихони наши надо мной смеялись. Покорно благодарю!
Как узнала Шурка про арифметику, сразу точно в воду ее окунули. Странно, так-то вообще она сейчас и сообразит, и придумает что хотите, но лишь дело коснется арифметики… Кончено! Точно y неё в мозгу занавесочку задернули - ни с места. Люба моя насчет задач ни то, ни ce, ни шатко, ни валко; Полуштофик тоже, как Бог на душу положит; я же обыкновенно молодцом, a только - кто его знает! - разве можно уж слишком на свою голову полагаться? A тут еще "Женюрочка" наша напугала: "трудная", говорит, работа будет, претрудная". Шурка чуть не трясется, Штоф охает, и мне страшно делается.
"Господа, a господа! Знаете что? Бежим перед работой к образу прикладываться", - шепчет Тишалова.
Мысль чудная, да сделать-то как? Образ внизу, a ход туда нам, малышам, воспрещается, и Евгения Васильевна в этом отношении ужасная упрямица, - просись не просись, ни за что не пустит. Как же быть? Мудрили мы, мудрили, и порешили потихоньку стрекача задать; проситься хуже, не пустят, да все-таки убежишь, так уж наверно накажут.
Всю вторую перемену мы провертелись y лестницы; - никак не улизнешь: как назло, то одна, то другая "синявка" так и шмыгает около нас.
Вот и звонок. Все в классы входят и мы плетемся, нос повеся. Тишалова чуть не плачет; глядя на нее, и y меня как будто душа в пятки уходит. "Женюрочки" еще в классе нет, "Краснокожки" тоже.
- A что, если сейчас слетать? Еще успеем, теперь все по местам, на лестнице никого не встретим, а? Идем живо! - говорит Тишалова.
- Ладно, идем, - говорю. ..
- Идем, - говорит и Штоф;
Люба немножко трусит, но только одну минуту, и мы вихрем несемся по лестнице в среднюю залу. По дороге ни души.
Подбегаем к образу. Я приподнимаюсь на цыпочки и перевешиваюсь через решетку с правой стороны, Люба с левой, Штоф в середине, Шурка ждет очереди. Я прикладываюсь и, давай Бог ноги, улепетываю наверх, вскакиваю в класс; остальные за мной. Уф! Доехали! Евгении Васильевны все еще нет.
Но где же Тишалова? Странно.
Вдруг в дверях появляется Евгения Васильевна и Шура. Батюшки-светы, что ж это значит? На нее без смеху глядеть невозможно: её прямые редкие волосенки, почти везде мокрые, прилипли к голове, и с них что-то капает…
Евгения Васильевна, красная-прекрасная, собирается отчитывать Шурку, но за их спиной появляется "индеец".