- Стогунцева - ябедница! Шпионка! - зашептали во всех углах девочки.
- Ну, так что же! - крикливо вторила им Тася, - и пусть. Вы меня браните забиякой, задирой. Вы меня дразните, так вот же вам за это! Вот вам!
И она торжествующими глазами обвела весь класс.
- И отлично сделали! - произнес учитель, - я вас хвалю за это! Дурные поступки должны быть указаны; это не ябедничество, а долг каждой из вас! Вы справедливо поступили, m-lle Стогунцева.
Ласково кивнув Тасе, он бросил уничтожающий взгляд на Ярош и произнес строго:
- Ваш поступок будет оценен по заслугам господином директором, - и стал объяснять новый урок к следующему дню.
Ровно в час ударил большой колокол, призывающий к обеду. Господин Баранов, не прощаясь с девочками, очевидно еще рассерженный их выходкой, поспешно вышел из класса.
И тотчас же, лишь только фигура учителя скрылась за дверью, пансионерки шумной толпой окружили Тасю.
- Шпионка! Доносчица! Фискалка! - кричали одни.
- Стыдно доносить и фискалить! Фи, бесстыдница! - вторили им другие.
- Девочки, оставьте ее, - послышался за ними нежный голосок Дуси, - она нечаянно выдала Фиму. Право, нечаянно! Ведь ты нечаянно это сделала? - обратилась к Тасе милая девочка, глядя ей прямо в глаза своими светлыми, чистыми глазками. - Ведь ты не хотела? Ты не подумала раньше, чем сделала это? - спрашивала она Тасю и, обняв ее, не спускала с лица Стогунцевой своего лучистого ласкового взгляда.
Эта неожиданная ласка и этот добрый голосок странно напомнили маленькой Тасе что-то милое, родное - напомнили ей её маму, прежнюю, добрую, ласковую маму, a не строгую и взыскательную, какой она казалась Тасе со дня падения Леночки в пруд. Что-то екнуло в сердечке Таси. Какая-то теплая волна прихлынула к горлу девочки и сдавила его. Ей захотелось плакать. Дуся сумела пробудить в ней и затронуть лучшие струны её далеко не испорченного, но взбалмошного сердечка.
Она взглянула на окружающих ее девочек, потом на Дусю и вдруг залилась горькими, неудержимыми слезами, припав головой к плечу своей маленькой заступницы.
- Ну, вот! Ну, вот! Я знала, что она не злая! Я знала, - торжествуя, говорила та. - Она не шпионка и не злючка, a просто вспыльчивая и избалованная девочка. Нет, пожалуйста, не обижайте ее! - и она умоляющими глазами окинула круг девочек.
Те, растроганные словами Дуси, пообещали ей не задевать Тасю и не дразнить ее. Только Ярышка и горбатенькая Карлуша - две закадычные подруги - не дали этого обещания, зная заранее, что не в силах сдержать его. Новенькая не пришлась по сердцу обеим девочкам.
Глава XV
Новая проделка. - Глухая Мавра
Прошла целая неделя со дня поступления Таси в пансион. Девочки мало помалу привыкли к Тасе, Тася - к девочкам. Только две пансионерки по-прежнему терпеть не могли маленькой Стогунцевой, и она в свою очередь платила им тем же. Эти двое были: горбатенькая Карлуша и Ярош, которые решительно не могли и не желали находить новенькую доброй и сердечной девочкой. Но Тася нимало не горевала об этом: она быстро освоилась с пансионской жизнью и чувствовала бы себя отлично, если б не постоянное воспоминание о том, что ее отдали сюда в наказание и что мама, должно быть, совсем разлюбила и позабыла свою Тасю!
Но Тася ошибалась; мама более, чем когда-либо, любила свою девочку, больше, чем когда-либо, интересовалась ею. Тася и не подозревала, что еженедельно в "Райское" к маме ездил или сам господин Орлик, или же сестра его с отчетом о её поведении и успехах.
До сих нор, однако, бедная Тасина мама не могла гордиться ни тем, ни другим. Тася все еще была на дурном счету, и исправление её почти не подвигалось вперед. Одно только порадовало маму: господин Орлик успел сообщить ей одну очень утешительную новость. Её дочь, неисправимая дочурка-проказница, подружилась с Дусей Горской - с самой лучшей девочкой из всего пансиона - и это уж много говорило за нее. Нина Владимировна - мама Таси - очень грустила по своей девочке - и не одна мама, но и няня, и Леночка, уже окончательно выздоровевшая от своей болезни, и даже m-lle Marie, любившая по-своему свою строптивую и непокорную воспитанницу. Даже по письмам Павлика, уехавшего в Москву в корпус, было видно, как он тревожился о своей младшей сестренке.
Немудрено, что посещения господин Орлика ждали с лихорадочным нетерпением, чтобы узнать от него о маленькой пансионерке.
Но вернемся к Тасе.
Стояло пасмурное осеннее утро. Дуся, сидя за чаем вместе с прочими пансионерками, жаловалась на головную боль.
- Ужасно трудно вставать по утрам так рано, - жаловалась девочка.
- Разумеется, нас будят с петухами, - подхватила недовольным голосом графиня Стэлла. - Ужасно неприятно! Совсем спать не приходится.
- Это потому, что ты слишком долго возишься со своим туалетом, - завиваешь на папильотки волосы и мажешь глицерином руки. Конечно, тебе остается мало времени на спанье, - расхохоталась Тася.
- Молчи, пожалуйста! - топнув ногой, прикрикнула на нее графиня Стэлла.
- Иванова! Ведите себя приличнее, - строго заметила Анна Андреевна, сидевшая тут же за самоваром.
- Нет, право, Мавра звонит точно на пожар, - заметила Лизанька Берг, - большая любительница поспать хорошенько.
- A я, девочки, и не слышу звонка! - со своей простоватой улыбкой произнесла Гусыня.
- Тебе хоть из пушки пали под ухом и то не услышишь, - недовольно заметила Ниночка Рузой, или Малютка, симпатичная восьмилетняя девочка, казавшаяся гораздо моложе своих лет.
- Я, девицы, спать люблю! - чистосердечно заявила Машенька с таким смешным выражением на лице, что все расхохотались.
- Странно, гуси мало спят! - насмешничала злая на язык Карлуша.
- Да разве я гусь? - захлопала недоумевающе глазами Машенька.
- Нет, ты другое! - лукаво усмехнулась Ярош.
- A что же?
- Гусыня! - отозвалась снова Карлуша, и обе подруги покатились со смеху.
- Ну, уж вы скажете тоже! - обиделась Машенька. - Гусыня-то глупая…
- A ты у нас умница. Про это знает вся улица, петух да курица, дурак Ермошка, да я немножко, - захлебываясь от смеха прокричала проказница Ярош.
- Не трогайте ее, девочки, - остановила Карлушу и Ярош Дуся Горская и вдруг тихо застонала.
- Что с тобой, Дуся? Что с тобой? - всполошились все.
- Голова болит ужасно, - прошептала Горская.
- A все из-за вставанья с петухами. Все из-за колокола противного! Хоть бы украл его кто скорее, - сердито проговорила Тася, которой было очень жаль свою бедную подругу.
- Не украдут, - уныло произнесла Галя Каховская.
- Очень глупо желать неприятностей вашему директору, - строго произнесла Анна Андреевна и, встав из-за стола, пошла в комнату Настасьи Аполлоновны, где они обе за чашкой кофе поверяли друг другу все свои горести и неприятности, причиненные им пансионерками.
Лишь только фигура директрисы скрылась за дверью, Тася вскочила на стул, оттуда на стол, крича своим громким голосом:
- Ура! Я придумала что-то! Ура! Колокол не разбудит вас завтра! Да, не разбудит, ручаюсь вам за это!
И она радостно захлопала в ладоши.
Девочки недоумевающе поглядывали на Стогунцеву, но на все вопросы - в чем заключалась её выдумка - Тася не отвечала им ни слова.
Большой колокол был привешен в темной прихожей пансиона, в углу за верхними платьями пансионерок, и если влезть на вешалку, то можно было рукой достать до его железного языка. Тася все это обдумала всесторонне и в тот же вечер можно было видеть миниатюрную фигурку девочки в длинной, ночной сорочке, проскользнувшую из дортуара и босиком пробравшуюся в переднюю. В руках белая фигурка держала скомканное ручное полотенце. Добравшись до темного угла, где висел колокол, Тася (так как белая фигура была она) вскарабкалась на подзеркальник трюмо, стоявшего в передней, оттуда на вешалку и живо принялась за работу. В одну минуту язык колокола был тщательно обернут полотенцем, и Тася, с ловкостью кошки, снова соскользнула на пол.
Было ровно семь часов утра, когда заспанная глухая пансионская кухарка Мавра пришла в полутемную прихожую и стала дергать веревку колокола.
Колокол не звонил. Но так как Мавра никогда, по причине своей глухоты, не слышала звона, то и теперь, дернув несколько раз за веревку, снова ушла к себе в кухню, уверенная в том, что выполнила возложенную на нее обязанность.
На больших столовых часах пробило восемь. Необыкновенная тишина царила в пансионе. Пробило половина девятого и наконец девять. Прежнее невозмутимое, мертвое спокойствие.
В начале десятого часа к старшим пансионеркам должен был придти учитель музыки, к младшим - священник, настоятель городского собора, преподававший девочкам Закон Божий.
Учитель и священник, впущенные Маврой, сошлись в зале и были очень поражены царившей в нем зловещей тишиной.
- Можно подумать, что пансион вымер! - произнес господин Штром, худой, длинноволосый немец.
- Н-да, подозрительно что-то! - согласился батюшка, отец Илларион, пожимая плечами.
- Странно! Слушай, голубушка, - обратился Штром к Мавре, - что у вас все благополучно?
Ta радостно закивала головой, не расслышав того, что говорит учитель.
- С лучком, батюшка, с лучком. Я завсегда с лучком котлеты делаю, - весело затараторила она.
- Какие котлеты? - удивился господин Штром. - Что она говорит? Что ты говоришь, про какие котлеты? - и снова спросил он кухарку.
- Одеты! Одеты! Я их покличу в классную. В эту пору они завсегда одеты бывают, - обрадовалась глухая в полной уверенности, что ее спрашивают - готовы ли пансионерки.
- Мы подождем, не надо! Не надо! - махнул рукой Штром.
Тут уж лицо Мавры осклабилось до ушей и растянулось в счастливую улыбку.
- На что мне награда, батюшка, я и без награды скажу. Благодарствуйте, мы и так вами много довольны, - и, низко кланяясь, она удалилась в дортуар звать пансионерок.
Те еще крепко спали, несмотря на то, что было уже половина десятого. Да не только они, но спали и господин Орлик, и Анна Андреевна - каждый в своей комнате, спала Сова в своем дупле, как прозвали старшие пансионерки комнату классной дамы, спала горничная Ирина в умывальной комнате на клеенчатом диване, словом - спали все.
Колокол не звонил в это утро.
Мавре оставалось только выйти на середину дортуара и закричать громким голосом:
- Барышни! Батюшка с немецким учителем пришли.
Пансионерки вскочили, перепуганные на смерть.
- Пожар? Горим? - спрашивали они, на что Мавра отвечала таким же криком:
- Да, да, в зале!
- Пожар в зале! Ужас! Ужас! - кричали вне себя девочки, поспешно одеваясь кто во что попало.
Между тем из своей комнаты выбежала Сова, забыв снять папильотки, в которые всегда закручивала свои жиденькие волосы на ночь, a из противоположной половины дома вихрем неслась Анна Андреевна, истерически выкрикивая:
- Где пожар? Что такое?
Вслед за остальными прибежал господин Орлик, который, тщательно расследовав дело, старался изо всех сил успокоить пансионерок и втолковать им, что никакого пожара нет и в пансионе все обстоит благополучно.
Вдруг в эту минуту в прихожей прозвучал мерный удар колокола. Это Тася, успевшая во время общей суматохи проскользнуть туда, освободила медный язык от обертывающей его тряпки и теперь трезвонила во всю, изо всех сил дергая веревку.
В этот день никто не жаловался на усталость а y Дуси Горской прошла её головная боль.
Кто был причиной беспорядка - так никто и не узнал в пансионе. Тася Стогунцева умела хранить свои маленькие тайны.
Глава XVI
История одной кошечки. - Король воздуха
Она была очень хорошенькая. Представьте себе длинное гибкое тельце, покрытое золотистой шерстью, посреди которой вдоль спины шла в виде ленты узкая длинная полоса. Умные зеленые глазки с поминутно расширяющимися зрачками и круглая мордочка, из которой временами высовывался острый, как жало, розовый язычок. Самое имя её, Милка, как нельзя более подходило к хорошенькому зверьку.
Милку привезла в пансион Карлуша, и прелестная кошечка составляла радость и гордость горбатой девочки. Не было худшей обиды для Карлуши, как обидеть её любимицу. Милку подарил Карлуше её отец, который вскоре после этого умер и немудрено поэтому, что маленькая горбунья всем своим сердцем привязалась к его живому подарку. Милка спала в дортуаре в постели девочки, ела из одной тарелки с ней и бросалась со всех ног навстречу Карлуше.
Господин Орлик разрешил горбатенькой Вавиловой держать кошку при себе из жалости к обиженной судьбой девочке.
И вдруг Милка пропала. Пропала бесследно. Ее искали всюду: и в кухне, и в дортуаре, и в классной. Малютка или Ниночка Рузой, которая, по словам Красавицы, могла влезть даже в наперсток, по причине своего маленького роста, влезла в буфет и обшарила там все полки, стараясь найти Милку, которую любили все без исключения - и воспитанницы, и начальство.
Карлуша плакала. Остальные ходили, понуря головы; даже Настасья Аполлоновна меньше сердилась на девочек и реже покрикивала на них из уважения к общему несчастью.
Одна Тася была весела по-прежнему. Дело в том, что Тася поссорилась очень недавно с Карлушей.
Маленькая горбунья отлично знала языки и в совершенстве говорила по-французски и по-немецки. Тася тоже очень недурно владела тем и другим языком. М-llе Орлик, дававшая уроки языков в пансионе, ставила еженедельно отметки по этому предмету. У Таси оказалась на этот раз отметка значительно хуже, нежели у Карлуши.
Маленькая горбунья не могла не уколоть Тасю этим.
- Ах, ты, француженка! - усмехнулась она, - a еще хвалилась, что лучше всех нас знаешь по-французски.
- И знаю! - огрызнулась Тася.
- Ну, не очеиь-то велико твое знание!
- Отстань! - и Тася толкнула горбатую девочку.
- Не смей толкаться! - рассердилась та.
Тогда Тася толкнула Карлушу вторично. M-lle Орлик видела всю эту сцену.
- Стогунцева, подойдите сюда! - позвала она Тасю, и, когда она подошла, произнесла строго:
- У нас не принято толкаться в пансионе. Это доказывает одну невоспитанность и грубость. Поэтому не угодно ли будет вам в наказание выучить немецкие стихи, пока дети будут совершать послеобеденную прогулку.
Это было строгое наказание, так как девочек водили гулять по лучшим улицам города, a иной раз в городской сад, где всегда играла военная музыка и где было шумно и весело.
Тася очень любила такие прогулки.
- Если виновата я, - виновата и Вавилова, - звенящим слезами голосом поясняла она директрисе.
- Толкались вы, a не Вавилова, - отвечала неумолимая m-lle Орлиик, - и поэтому будете наказаны вы, a не она.
- Что, досталось на орехи! Ага, будешь толкаться, - успела шепнуть Карлуша Тасе.
- Противная горбунья! - буркнула она, - терпеть тебя не могу! Пусть меня наказали, уж и ты останешься довольна. Будет тебе праздник!
Но Карлуша не слышала последних слов рассерженной не на шутку девочки и побежала, подпрыгивая на ходу, в прихожую, где одевались остальные пансионерки и откуда раздавался звонкий голосок Ярышки, кричавшей Тасе:
- Ты ие горюй, Стогунцева, с тобой Милка останется и Мавра. Ничего, что Милка кошка, a Мавра глухая тетеря. За неимением лучшего будь довольна и этим обществом!
- Противные, - прошептала сквозь слезы Тася, готовая расплакаться навзрыд.
Тася долго смотрела в окно, пока вереница пансионерок не скрылась за углом.
Какие они были веселые! Как разрумянились и оживились на свежем осеннем воздухе их детские лица.
- Противные! Гадкие! - злобно шептала Тася, глядя им вслед, - ненавижу вас всех, ненавижу за то, что вы обижаете Тасю, за то, что вам нет дела до неё. Бедная Тася! Бедная Тася! - и она смотрела в окно на опустевшую улицу затуманенными от слез глазами.
И вдруг взгляд её упал на странную фигурку, стоявшую перед окном, Это был мальчик лет двенадцати, смуглый, черноволосый, с лукаво бегающим во все стороны взором. Он смотрел во все глаза на Тасю и смеялся. Что-то неприятное и отталкивающее было в его лице. Видя, что сидевшая на подоконнике девочка обратила на него внимание, он запустил руку в карман и, вытащив оттуда что-то серое и маленькое, посадил к себе на плечо. Тася увидела, что это был совсем ручной серенький мышонок.
Почувствовав себя на свободе, зверек и не думал убегать и преспокойно терся мордочкой о смуглую шею черноглазого мальчика.
Это так заинтересовало Тасю, что она в одну минуту вспрыгнула на окно и, открыв форточку, высунула из неё голову.
- Эй, ты, мальчишка! - крикнула она, - что это у тебя?
- Разве ты не видишь что? - закричал в свою очередь мальчик, - ручной мышонок.
- Во-первых, не смей мне говорить ты: я барышня, - неожиданно оборвала его девочка.
- Барышня! - расхохотался мальчишка, - велика штука барышня! A я вот король да и то говорю с тобой!
- Король? - изумилась Тася.
- Да, "Царь фокусов", или "Электрический мальчик", или "Истребитель шпаг", или "Король воздуха", - так и посыпал он названиями и присовокупил через минуту: - видишь, сколько у меня прозвищ!
- A мышонок чей же? - все больше изумлялась девочка.
- Мышонок мой! Он дрессированный. У нас не только мыши, но и кошки дрессированные есть, и собаки, и даже змея.
- Змея! - с ужасом произнесла Тася.
- Ну, понятно, змея. Чего ты испугалась, глупая девочка? Что это у тебя? - неожиданно ткнул он пальцем по направлению окна.
Тася оглянулась в свою очередь. Около её ног терлась Милка, незаметно подкравшаяся к ней и вспрыгнувшая на подоконник.
- Это кошка! - беря Милку на руки, отвечала Тася.
- Вижу, что кошка, a не корова! - расхохотался мальчик, - и красивая кошка, я тебе скажу. Таких мне видеть не приходилось. Вот что: дай ты мне ee.
- Это нс моя кошка, чужая! - произнесла Тася. - Эта кошка Карлушина.
- Чья?
- Карлушина. У нас такая девочка есть. Злая-презлая. Горбунья. Так вот Милка её.
- Злая, говоришь?
- Ужасно. Из-за неё меня наказали! Все ушли гулять на музыку, a меня дома оставили.
- Из-за неё?
- Да.
- Гак чего ж тебе жалеть ее, - снова расхохотался мальчик и подмигнул своими черными глазами, - тебя за нее наказали, a ты ее накажи!
- Как? - не поняла Тася?
- Очень просто: отдай мне её кошку. Ведь горбунья ее очень любит, и если ты ее мне подаришь, твоей горбунье больно будет. Вот ты и отмстишь таким образом.
- Чужое брать грешно, - нерешительно заикнулась Тася.
- Ишь ты! Впрочем, как хочешь. Не желаешь отдать мне эту кошку и не надо. Прощай. Мне еще на музыку поспеть надо. Сегодня музыка в саду особенная, с платой за вход: наш хозяин дает в городском саду представление.
- Какой хозяин?
- Наш хозяин, хозяин труппы фокусников. Собак, мышей дрессированных показывать будем, змею. Потом я на проволоке ходить буду. Это отделение "Король воздуха" называется. И шпаги глотать… Возьму длинную, острую шпагу и в горло ее себе пропущу.
- Ах, как интересно! - вскричала Тася, - a они, гадкие, меня оставили дома, и я ничего не увижу! - и слезы брызнули из её глаз.
- A потом Розка плясать будет. Платье все в блестках, звезда в волосах, и она пляшет. Розка пляшет, a музыка жарит. Тра-ла-ла! Трум! Тум! Тум!