"…вряд ли кого может заинтересовать наш разговор настолько, чтобы отслеживать за километры… И все же… все же… как знать, чем, как говорят, черт не шутит, не в ночи будь сказано…" Он еще не знал, что его беспокоило, что не давало расслабиться до конца, что вызывало в нем эти серьезные мысли. Но он каким-то чутьем улавливал, как что-то неосязаемо и неотвратимо нагнеталось в ночной темноте.
В этом укромном месте за мирными занятиями и обнаружили оперативников братья Суховы.
Ивану и Богдану не составило труда вычислить, откуда открыть огонь на поражение. Лучше всего противника "снимать" с подветренной стороны. Иван лишь показал Два пальца брату, указав: того и того, - я, а двух других - ты. Тот кивнул и, бесшумно ступая, сделал шаг вперед.
Никто не успел даже дернуться, как раздались едва слышимые хлопки: один… два… три… четыре … Но, поднимаемый каким-то внезапным чувством, подкидываемый самим провидением и оттого не убитый в голову, а раненный в плечо, полковник Дырман успел нажать на спусковой крючок. Он не знал, откуда и кто стреляет, но рефлекторно, четко выверенным движением, высчитанным в минисекунду, выстрелил в сторону, противоположную стороне падения его ребят. Короткая автоматная очередь и…
… пять . Этим пятым, не слышимым выстрелом был, наконец, сражен и полковник. Сила пули оказалась сильнее его желания жить, желания выжить и никогда не вспоминать об этом мгновении. Последний вздох вылетел из его губ в тот момент, когда один из братьев, подошедший первым, носком ботинка пнул его в бок.
Буквально в считаные минуты тела вместе с амуницией, оружием и боеприпасами были уложены в специальные мешки и наглухо закрыты молнией. Гильзы, выпущенные из автомата, найдены, пепел костра снят и выброшен в воду. Спецназовцы аккуратно приподняли специальными приспособлениями примятую траву, разровняли все вмятины, оставленные телами. И только после этой уборки распылили из баллончиков на траву, землю и то место, где еще недавно был костер, а сейчас - сплошной дерн, спец-раствор, благодаря которому исчезают все признаки пребывания здесь как человека живого, так и мертвого.
Исключив все признаки нахождения здесь людей, спецназовцы перенесли убитых в Глухое болото. Их никогда больше не найдут, и это утешительное "никогда" сделало их существование на белом свете как бы лишним, как бы и не бывшим никогда и нигде… Их телам повезло бы, очутись они на дне; тяжеленек груз тел, болото вязко и глубоко; некому оплакать их молодые жизни, разве что лягушки затянут в участливом хоре свое скорбное "ква-а"… а больше и некому хаживать в эти места, сказывают, даже русалки-береговушки в Глухом болоте не живут, не водятся. Впрочем, как знать…
Но тела полковника Дырмана и троих его ребят уложены в мешки, внутри которых в небольших контейнерах находится особый порошок, который в соединении С ВОДОЙ в считаные минуты разлагает трупы…
Глава 13
Исчезновение опергруппы устроило всех. Это понял Иван Румянцов, проанализировав ситуацию и не увидев резких ответных ходов и запросов. Он не участвовал в этих разборках, а был лишь сторонним, никому не видимым наблюдателем; человеком-невидимкой, нечувствительным к проистекающим кровавым событиям.
Он не ответчик за дела других. Однако судьба старшего лейтенанта Воронова его по-прежнему интересовала. Уж очень симпатичен оказался этот офицер милиции: честный парень, преданный своему делу. Он попытался переломить не прутик, но железный арматурный прут, впаянный в систему, как тюремная решетка наглухо вмонтирована, впечатана в пространство стены. Ему не повезло, не могло повезти, но он все же попытался. Многие ли способны на такой решительный шаг? Хотя у него была причина быть решительным - желание уберечь любимого человека, сделать ее, Любовь Кирсанову, независимой от чужих влиятельных людей и их приказов, дать ей вольную…
Итак, Румянцов договорился с Юханом Тойво, что молодая женщина пока побудет у него, в Финляндии. Тележурналист, конечно же, не подведет. Он приветит ее и продержит столько, сколько нужно, даже спрячет, если понадобится. Остается только выспросить дозволение на ее отъезд у Папы Сени.
Нет такой детали, которую Арсений Алексеевич Архимандритов пропустит, не вызнает, оттого и скрывать детали операции нет смысла. Это даже в голову кавторангу не пришло.
Иван Михайлович Румянцев по возвращении в Москву сразу же прибыл к Арсению Алексеевичу. Он доложил о своем пребывании в Лахте, о деле Ады Андреевны, о своем разговоре с финским журналистом и договоренности. Докладывая все подробно, он вместе с тем пребывал в полной уверенности, что босс и так прекрасно обо всем осведомлен. Мало того, имеет даже кинопленки почти обо всем, что происходит вокруг кавторанга и людей, которые так или иначе причастны к его делам. Вернее, к делам босса. А у босса мелких дел никогда не бывает, даже если они выглядят как мелкие и ничего не стоящие. На первый взгляд. Иногда за незначительными событиями происходят такие чудовищные потрясения, что мир вздрагивает, взрываясь, но так и не поняв, что являлось первопричиной. Кто бы мог подумать, что перышко, упавшее с крыла перелетной птицы, может стать отправной точкой гибельного мора, который унесет на тот свет миллионы человеческих жизней… И чт о то птичье перо в сравнении с любым пожеланием , высказанным самим Сатаной.
Иван Румянцов в присутствии Арсения Алексеевича Архимандритова старался никогда не думать о нем, не давать ему и его внутренним качествам характеристик - чтобы тот ненароком не снял информацию с его мозга. Зачем подвергать сомнению то, что и так понятно: Сатана умеет все! В какие-то моменты он даже понимал, что благодарен судьбе за то, что попал служить именно к своему боссу. Хотя "попал" - понятие, не соответствующее истине. Сюда попадает только тот, кого выбирают. А выбирает здесь только один человек: Арсений Алексеевич. И все знают: он никогда не ошибается. Потому что те, кто пасует или не справляется, оказываются в подвале, на конвейере смерти, откуда никто и никогда не выходит. Так что остается быть не услужливым, а сверхумелым, сверхнрытким, даже сверхчеловеком. В зависимости от обстоятельств.
Иногда нелишне прикинуться этаким дураком-простачком; об этом также знает Иван Румянцов. Но только не с боссом.
- Да, Арсений Алексеевич, если вы не против, мы отправим Любовь Кирсанову за границу.
- Хорошо, возьми паспорта, - коротко распорядился босс.
Вскорости - вполне официально и легально (иначе и не могло быть! фальшивки здесь использовали для других целей) - были сделаны два советских загранпаспорта, предназначенные для пересечения границы Любовью Кирсановой. Второй паспорт с фотографией Любы был выписан на чужое имя - для страховки, если все же кто-то, к примеру Ада Андреевна и ее люди, какими-то немыслимыми способами дознаются об этих планах.
Любови Кирсановой от Института леса Академии наук была оформлена - опять-таки официально - длительная командировка, связанная с изучением проблем леса, в Финляндию. И молодая женщина, стараниями кавторанга Румянцева, отдавшего распоряжение своим людям, вскоре легально выехала в край лесов, громадных валунов и сказочных песенных ветров. Старший лейтенант Воронов, когда-то принявший решение упрятать любимую женщину в самой дальней дали и сейчас простившийся с Любой, отдавал отчет, что больше никогда ее не увидит. Ему было очень больно и очень горько. Но он только крепко-крепко пожал кавторангу руку и стиснул зубы. Трудно будет потом, в лунные ночи, когда она также станет смотреть на луну, пребывая в сотнях километров от него, своего дорогого мужчины, Виктора Васильевича Воронова…
Перед тем как уйти тогда от босса, кавторанг Румянцов получил задание.
- Думаю, ты знаешь генерал-лейтенанта Равенских. Сегодня он улетает в Африку, получив назначение на должность главного военного советника. Он сменил на этом посту генерал-лейтенанта Ватякова.
"Определенно на Черном континенте что-то происходит, - подумал кавторанг. - Наверняка босс отправит в командировку". Однако Арсений Алексеевич предложил не командировку, а приказал провести "непыльную" операцию, так, развлечение одно…
- У генерала Равенских молодая и красивая жена. Большая любительница театров и поездок на отдых, - босс скользнул взглядом по референту, - не только в Сочи, но и за границу. Ты ее должен сделать нашими глазами, нашими ушами. И сделать немедленно. Чтобы каждый шаг ее генерала, каждый вздох… и выдох были известны нам…
С этими словами Арсений Алексеевич подошел к массивному столу из дуба и, взяв в руки приготовленные и лежащие на крышке стола билеты в театр, протянул их Румянцеву.
- Вот тебе два билета в Большой, в сталинскую ложу. Она будет там, поезжай. К полуночи я жду положительного решения вопроса.
Немногословно и предельно ясно. Здесь нехотение и нечувствительность не проходят, получил задание - выполняй. А получил потому, что наверняка до тебя были другие, предпринимавшие попытки сделать то же. Однако тебе предстоит разработать свою операцию и с успехом провести ее. До полуночи! Ну что ж… время, как говорят, не стоит на месте. Прокрутив все это в голове, референт бросил: "Есть!" и вышел от босса.
Иван Михайлович Румянцов покинул роскошный особняк с колоннами, расположенный в одном из уютных уголков Москвы, тщательно - как и многие строения вокруг него - укрытый от посторонних глаз. Этот особняк, любовно выстроенный в первой половине XIX века, до революции принадлежал одному из отпрысков большого рода князей Гагариных. И даже потеряв истинного хозяина, этот дом прекрасной архитектуры сохранил внешнее и внутреннее убранство благодаря стараниям Архямандритова. Знающие люди могли бы сказать, что Арсений Алексеевич Архимандритов приходился каким-то родственником князю Гагарину и потому мог даже (в некотором роде) считаться наследником. Однако "знающих" этих было негусто, и потому кавторанг, до которого, конечно же, дошли подобные измышления, пока не знал точно: правда это или только искусно распущенные слухи, исходящие из служб Папы Сени. Он не искал для себя ответа на этот вопрос, потому что осознавал: рано или поздно, если босс сочтет нужным, он сам скажет ему.
Румянцов вышел в аккуратный дворик, сел за руль "Волги" и, прежде чем приехать в свой особняк в Березовом бору, решил прокатиться по улицам Москвы. Мегаполис, его дыхание и мельтешение отвлекали Румянцева от напряженных размышлений, езда была своего рода отдыхом. Ему давно нравилось мчаться в потоках машин по огромному городу, где - он знал - могли затеряться кто угодно, но только не он, референт Папы Сени, кавторанг Иван Михайлович Румянцов. Потому что под своей черепной коробкой он носил мельчайший из мельчайших предметов - передатчик, позволявший следить за его передвижениями из космоса. И потому даже в самых трудных, самых, казалось бы, безвыходных ситуациях у него никогда не возникало желания бежать, скрыться, прекратить сражение, "залечь на дно", перестав существовать в той ипостаси, в которой он существовал. Ни документы, выписанные на другое имя, ни пластическая операция, ни сотни легенд не спрятали бы его от всевидящего ока Арсения Алексеевича Архимандритова.
И очень быстро осознание своего вынужденного заложничества перестало беспокоить Ивана Румянцова. Незачем сокрушаться по тому, чего нельзя исправить.
Его черная "Волга" мягко шла по извилистым лентам асфальта. Был день, и оттого движение на дорогах пока не самое интенсивное. Мимо проплывали массивные дома с многочисленными глазницами мрачных окон; площади, обрамленные бетонными сооружениями с огромными надписями, идеологически просвещающими народ; дворики и повороты, открывающие вид на памятники советской архитектуры, безобразные в своей примитивной безвкусице; то там, то здесь привычно мелькали площадные стояльцы - клонированный в разных позах правнук Мойши Ицковича Бланка и внук Сруля Мойшевича Бланка, присвоивший себе псевдоним Ленин; мосты, рассекающие столицу на панорамное открыточное пространство… Все эти виды не трогали сердце кавторанга, он любил другой город, много южнее, где росли кипарисы и над синим морем пронзительно кричали чайки, безвозбранно садящиеся на головы мраморных львов у пирса и бронзовые крылья орла на памятнике "Затопленным кораблям". Он любил Севастополь. Но и Москва, вызывающая в нем яркое лубочное восприятие, грандиозное ярмарочное мельтешение, иногда вызывала и приступы симпатии. Особенно его дом, расположенный в Березовом бору, в элитном квадрате среди берез, елей, сосен и пихт. Чистый воздух, серебрящийся, тающий в свете берез, почти всегда располагал к размышлению, к спокойствию, к умеренности и трезвой оценке предстоящих дел.
Размышляя о главном военном советнике, генерале Аркадии Давидовиче Равенских, получившем назначение в Африку, и его молодой красавице-жене, которую сегодня же следовало приручить, захлопнув капкан на ее прекрасной вагине (на этих мыслях кавторанг заулыбался сам себе), Румянцов въехал во двор своего особняка, поставил машину и зашел в дом. На него накатывал кураж, а это чувство, мало кем понимаемое, но высоко ценимое боссом, всегда гарантировало успех операции. Тут уж кавторанг не сомневался. Кураж для него как вдохновение, как внутренний взрыв эмоций, энергетическая подпитка. У него были хорошие учителя, любившие покуражиться, и не последние места в этом коротком ряду, состоящем из четырехпяти человек, занимали Арсений Алексеевич Архимандритов и товарищ Сталин. Благодаря боссу Иван Румянцов просмотрел километры секретных пленок, на которых был запечатлен великий Генсек в разные моменты своей личной, общественной и интимной жизни. Иван полагал, что товарищ Сталин не знал о существовании многих и многих из пленок, отснятых людьми Арсения Алексеевича, близкого товарища и соратника Генсека. И в этом просматривался лихой, беспощадный кураж Папы Сени, никогда не лезущего на первый план, но бывшего, без сомнений, номером два после Иосифа Виссарионовича.
Иван принял душ, переоделся и сел на короткое время в большое мягкое кресло, стоящее в углу. К этому времени прислуга со всем управилась, в доме, кроме него, никого не было. Он очень любил эти минуты полного одиночества и сосредоточения, когда садился в полутемном углу в кресло и закрывал глаза. И сейчас, сдвинув тяжелые шторы, он проделал те же манипуляции. Через пятнадцать минут в темноте закрытых глазниц началось движение сверкающих частиц; за годы тренировок он научился удерживать их внутри черного круга, не давая выскользнуть из поля внутреннего видения. Он знал: если упустишь частицы, прервется и связь с подсознанием. Медитируя, он аккумулировал на себя энергию внешних сил, что помогало ему входить в роль, вживаться в образ, превращаться в того, кем он должен был стать в зависимости от обстоятельств.
Глава 14
А пока генерал Равенских, преодолевая тысячекилометровые пространства, летел самолетом в Африку, его очаровательная супруга Сусанна Игоревна собиралась в Большой театр. Сегодня давали "Читру" Рабиндраната Тагора, и она предвкушала, с каким удовольствием предстанет перед элитной публикой в новом платье. Это элегантное платье, состоящее из двух главных деталей: прозрачного нижнего "чулка" и крупной сетки, наброшенной сверху, больше открывало ее наготу, чем скрывало. Внутренний, плотно облегающий ее тело наряд цвета спелой сливы имел несколько достаточно больших разрезов, в которых виднелось голое тело. Тогда как верхняя, сетчатая часть перламутрового цвета состояла из крупных ячеек. Наряд действительно привлекал взгляды мужчин. Это Сусанна Игоревна почувствовала, войдя в театр и поведя по сторонам красивыми коровьими глазами.
Ей пришлось немало потрудиться, чтобы завоевать свое место под солнцем, но солнцем, которое светит не над земным шаром (зачем ей так много?), а над домом генерала. Интриги предыдущих лет, когда приходилось изо всех сил выживать первую супругу генерала, Иду Ефимовну, не прошли для Сусанны даром. Она знала, как дорого ей досталось ее счастье, ее роскошная и сытая жизнь, ее теперешняя беззаботность. Это делало ее сверхосторожной в общении. Сусанна не позволяла себе никаких связей с мужчинами, никаких неопределенных знакомств. И даже разница в двадцать лет с мужем не делала ее сердце уступчивей. Она научилась естественный женский пыл укрощать роскошью. Редчайший экземпляр самки. Впрочем, в высших кругах еще тот паноптикум самок! - уж эту истину хорошо усвоил кавторанг Румянцов. Потому его и не тянуло на этих дамочек, пусть даже они элегантны, милы, общительны. Или, наоборот, высокомерны, льстивы и жестоки. Их красота казалась ему искусственной, а сами они - продажными, работающими на тех и на этих , подставляющими свои тела за деньги, за покровительство, готовыми предать тебя всем, кто дороже заплатит, кто запугает… Он работал с ними только когда приказывал босс, когда, как он сам шутил, того "требовали партия и правительство".
Сусанна Игоревна, балансирующая на грани между привязанностью и ненавистью к стареющему супругу, блюла свою честь , не столько боясь потерять любовь мужа, сколько боясь быть выброшенной из своего устроенного быта, лишиться заграничных поездок, денег, бриллиантов, модных шмоток. Изящно вышагивая, она прошла в сталинскую ложу, куда допускались лишь избранные из "избранной" московской "элиты". Там уже сидело несколько персон. Все тут же раскланялись. И вовсе не обязательно дружить или даже знать друг друга, достаточно того, что вы вхожи в святая святых избранных; пространство ложи отделяет вас от всех остальных, присутствующих в зале, от всех, проживающих в этом мегаполисе, и даже… от всего мира.
Иван Михайлович Румянцов, подтянутый, свежий, в добротном дорогом костюме поднимался по широкой лестнице на второй этаж. Ему нравилась атмосфера театра, огромные хрустальные люстры, сияние огней, восхищенно-игривые взгляды женщин, настраивающих его на нужный лад, на вербальную работу.
Поднявшись и пройдя анфиладу комнат, заканчивающуюся балконом, расположенным выше уровня бельэтажа, кавторанг отодвинул бархатную штору и заглянул в ложу.
Среди сидящих он безошибочно выделил троих мужчин, пришедших на балет. Все трое были личными адъютантами Архимандритова. Кавторанг и не сомневался, что они будут здесь, ибо подобные операции происходили не в первый раз. Более того, их присутствие было для него желательным.