В лимузине, по дороге на кладбище, Алекс проглотил еще одну пилюлю, стараясь сделать это незаметно. Потом он клялся, что никакой пилюли не было. Бен извинялся, бормотал, что я вовсе не "дрянь", а удивительная, заботливая и внимательная мать. Разве у нас не было прекрасных моментов, когда я учила его кататься на велосипеде, когда мы ездили в город смотреть пьесы Шекспира, когда ездили выбирать колледж? Его извинения, хоть и искренние, были очень похожи на черновик его первого письма, которое я должна была получить, находясь уже в тюремной камере. Я спросила его, что за таблетки принимает Алекс? Он ответил, что это слабенькие наркотики еще шестидесятых-семидесятых годов и что мне совершенно не стоит беспокоиться - Алекс ими не злоупотребляет.
Мама рыдала всю дорогу до кладбища. Внезапно, услышав какую-то шутку, громко расхохоталась. Когда мы с шофером помогали ей выйти из машины, она вдруг громко сказала:
- Ну, теперь, когда он мертв, подумай о себе. Ты еще сможешь найти себе нового дружка.
- Замолчи! - я оглянулась.
Слава Богу, кажется, никто не слышал.
- У тебя всегда были любовники, - закудахтала она. - Ты думаешь, я не знала? Ты думаешь, никто не знал, как ты себя вела?
Бен выглядел больным.
- У нее маразм, - сказала я.
Он безразлично кивнул.
- Успокойся, Бенджи. Ты же знаешь меня. Ты же не думаешь, что я когда-нибудь изменяла твоему отцу?
Дальше - хуже.
По дороге от ритуального, зала до кладбища многие покинули процессию: кто-то осуждал меня, считал меня виновной, а кто-то просто не мог разобраться в ситуации. Алекс, Бен с "Подозрительной" и я с матерью стояли с левой стороны гроба, рядом - Касс с Теодором, мои родственники, несколько учителей и два старых приятеля из нашей школьной газеты.
С другой стороны, выстроившись полукругом около Джессики и уставившись на меня через свежевырытую могилу, стояли коллеги и друзья Ричи. Их было слишком много. Тут меня осенило: Ричи оставил меня задолго до того, как переехал, у него уже была своя жизнь, о которой я ничего не знала. Митчела Груена, конечно, не было там. Помимо множества шикарно одетых людей, были все его коллеги по работе, а среди них - шаркающие, шмыгающие, шушукающиеся и высматривающие все и вся манхэттенские прилипалы, наши соседи и друзья.
Раввин поднял голову. Выгоревшие на солнце волосы упали ему на глаза. Он откинул их назад, и объяснил, почему, согласно еврейскому обычаю, присутствующие на похоронах молятся не за мертвых, которых он называл "ушедшими раньше нас", но за живых. Я наблюдала за Джессикой. Она не была красивой в полном смысле этого слова. Ее красота не была столь чистой и естественной, как у Стефани Тиллотсон. Лоб слишком высокий, подбородок слишком маленький, руки и ноги слишком длинные. Однако со своей стройной фигурой, гривой блестящих волос, со сверкающими аквамариновыми глазами она была более чем красивой - она была обворожительной. Мужчина возненавидит все, что помешает ему любоваться ею.
Из уважения к двадцатипятилетней супружеской жизни мне следовало молиться вместе с раввином. Я закрыла глаза, но не смогла избавиться от образа Джессики. Я пыталась найти причину, по которой Ричи вернулся домой. И не нашла. Я не могла также понять, зачем Джессика пошла следом за Ричи в мой дом, вытащила из большой дубовой подставки нож для нарезания мяса и заколола его насмерть.
Бен обнимал "Подозрительную". Алекс сосредоточился на том, чтобы стоять спокойно, не раскачиваясь. Я одна держала холодную сухую руку своей матери. Она подняла ее и вытерла глаза и нос.
- Как печально! - заявила она.
Бен поднес палец к губам.
- Тс-с, бабуля!
- Тс-с, сам, Большой Рот, Большая Нога, кто бы ты ни был.
- Я Бенджамин.
Она одарила его одной из своих старых кокетливых улыбок.
- А я Перл!
- Бог Авраам, Исаак, Яков, - нараспев произнес раввин. Гроб поместили на металлическую раму прямо над могилой. Я попыталась вспомнить последние несколько месяцев и представить, что внутри соснового ящика человек, который был центром моей жизни двадцать пять лет. Но не могла сосредоточиться - совсем рядом позади тесной группы секретарей Дейта Ассошиэйтед стоял сержант Гевински с молодым, дородным, коротко стриженным под "ежик" детективом. Молодой человек слегка подался вперед, одна нога впереди другой, будто он готовился сорваться с места: если я побегу - чего они, скорее всего, и ожидали, - первым у финиша будет он.
Что, черт возьми, они думают, я буду делать? Отпущу руку старой дамы и понесусь бегом, чтобы залечь в старинном склепе Рейнбергов, пока не минует опасность?
Гевински заметил мой взгляд. Он кивнул, приветствуя меня. Сердце у меня заколотилось. Я испугалась. Ненависть к Ричи душила меня. Он разбил мою жизнь своим вероломством, затем покинул меня, и если и этого еще недостаточно, то довел кого-то до такого состояния, что его убили.
- Попрощаемся с ним, - монотонно произнес раввин.
У убийцы должна была быть причина. Я не могла поверить, что это был спрятавшийся за кленом ночной грабитель, который, увидев, что Ричи украдкой пробирается в дом, подумал: "Вот повезло!". И что это за грабитель, который не ограбил? Рядом с тостером на кухне Гевински оставил опись ценностей, обнаруженных у жертвы. Часы Картье, кредитные карточки, его фотография "в обнимку с женщиной", водительское удостоверение, триста сорок долларов наличными в бумажнике, купюрами по двадцать долларов, в карманах ключи, девяносто шесть центов мелочью и мятные таблетки без сахара.
- Рози! - крикнула моя мать, хотя я была совсем рядом. - А кто эта тощая рыдающая особа?
- Жена его клиента, - сказала я шепотом, но, конечно, все повернулись туда, куда смотрела моя мать - на Джоан Дрисколл, на лучшего друга Ричи.
- Посмотри на эти вывернутые колени!
- Мама, здесь похороны. Тише.
Все, что можно было, Джоан сделала с собой. Ее прямые волосы, выкрашенные в неестественный сине-черный цвет, были завиты ровно настолько, что кудри едва касались плеч. Она походила на Веронику, богатую девочку из комиксов Арчи. Изящной формы нос, подчеркнуто рельефный с ямочкой подбородок, бедра явно после пластической операции и совершенно новая грудь. Два шара размером с волейбольный мяч возвышались под жакетом ее модного с короткой юбкой шелкового костюма.
Алекс тоже увидел ее. Глаза его расширились. Он пытался локтем толкнуть брата, но безуспешно.
- Эй, - промычал он Бену, - посмотри на новые сиськи Ходжо.
Под влиянием таблеток Алекс не очень отдавал себе отчет, что находится на похоронах отца. Я повернулась, чтобы остановить его, и в этот момент увидела, что он пытается привлечь внимание Джоан Дрисколл, проводя языком по губам с притворной похотливостью.
- Ходжо, - тихонько позвал Алекс. Это прозвище он придумал сам. "Джо" от Джоан, "Хо" от "хоор" - шлюха. Он стал называть ее так после того, как однажды она пришла к нам на ужин в платье с глубоким декольте и вместо того, чтобы просто поздороваться, подняла подбородки мальчиков и нежно поцеловала прямо в губы. Ричи был смущен. Сдержан. Маленькие шалости Джоан. Безобидные, шутки. Но мальчики уже не были детьми. Его "дорогой друг". Называть ее "дорогой друг" он стал, взяв пример с нее: В Нью-Йорке все или никто, или "дорогие друзья".
Джоан рыдала слишком сильно, чтобы услышать Алекса. Но от внимания ее мужа Тома почти ничего не ускользало. Впрочем казалось, его ничто и не задевало. Ни насмешка рокера над сексуальностью его жены, ни мое присутствие, ни смерть Ричи. Он видел все: раввина, Джессику, полицейских с уже готовым обвинительным вердиктом, меня, мою мать. Он видел, что его расхождение с женой велико, как Большой Каньон. Как мог он это допустить? Как мог он на ней жениться? Что заставило мальчика, которого я отлично знала, выбрать такую жизнь? Как он мог выносить ее?
Том обнимал ее, и его рука слегка вздрагивала от каждого ее всхлипывания. Сам он оставался абсолютно неподвижным. Никаких эмоций. Мертвые глаза.
Раввин равнодушно произнес: "Аминь". Толпа зашевелилась, ожидая, когда он позволит разойтись. В тот момент, когда Ходжо подняла голову, а Том опустил Руку, У матери наступил резкий момент просветления. Она перевела взгляд с белого, без возраста, без морщин лица Ходжо на мужчину рядом с ней. Она прищурилась, затем вытаращила глаза и широко улыбнулась.
- Томми Дрисколл! - закричала она через могилу. - У него такое же лицо, как у его отца.
- Не надо, мам.
- Такой же нос, - пробормотала она. - Слишком большой для ирландца. В доме все говорили, что в них должна быть итальянская кровь.
Затем она закричала еще громче:
- Томми! Толпа замерла.
- Мама, успокойся, пожалуйста.
- Заткнись, девочка, - сказала она и рванулась вперед. - Томми!
Я обняла ее и взяла за руку.
- Ты не должна говорить с ним сегодня. Ты разговаривала с ним на нашей серебряной свадьбе. Под большим навесом. Помнишь? Я подвела его к тебе и представила. Он сказал, что рад видеть тебя снова, а ты сказала, что не забудешь его миллион лет.
Но я не сумела отвлечь ее.
- Томми!
Глаза Тома встретились не с моими, а с ее глазами.
- Это я, Томми, миссис Бернштейн.
Он кивнул. Уголки его рта задвигались. Мать приняла это за улыбку.
- Видишь? - сказала она. - Это он.
До того, как Бен или я успели схватить ее, она суетливо засеменила вокруг могилы, расталкивая других участников траурной церемонии, чтобы пробить себе дорогу к процветающему бизнесмену Томасу Дрисколлу.
- Томми, а твоя мама умерла? - она была возбуждена, когда мы с Беном догнали ее.
Бен крепко схватил ее за руку.
- Что с тобой, бабуля?
Он прижал ее к себе, не давая возможности видеть Тома Дрисколла, что было весьма полезно, так как никто - ни Гевински, ни Касс, ни Стефани, ни Джессика, в Ходжо, ни Том не услышали ее. Ее услышали только мы с Беном.
- Рози, - бормотала она, звук заглушала массивная грудь Бена. - Сколько вам было? Семнадцать? Восемнадцать? О, я думала, я умру, когда застала тебя и Томми Дрисколла совершенно голыми.
Глава 8
Теннисный сезон закончился. Картер Тиллотсон потерял свой великолепный летний загар, и кожа его стала бесцветной как воск. Если бы у него на голове вырос фитилек, он стал бы похож на свечку.
Картер понимал, что как человек нашего круга он должен выразить соболезнование. Минут пять он сидел молча и, в конце концов, пробормотал:
- Тяжело, Ричи… И если ты попадешь в тюрьму…
В этот момент я, пробегая глазами список адвокатов по уголовным делам, составленный Стефани, заметила движение ее черной лакированной туфельки, которая легонько ударила по его ботинку. Я перестала читать и стала следить за ногами. Картер привстал, но не сказал больше ничего. Последовал еще один удар, и тогда он произнес:
- Полиция появилась у нас в доме через две минуты после похорон. Сержант и детектив. Они только что ушли.
- Картер, ради Бога, - сказала Стефани.
- Все в порядке, - откликнулась я.
Тиллотсон появился в моем доме с бутылкой красного вина, тарелкой козьего сыра и бисквитами, чтобы дать мне понять, что они на моей стороне, хотя с того самого момента, как он появился в дверях, было ясно, что он на моей стороне только потому, что его к этому принудили.
- А раньше к вам не приходила полиция? - спросила я.
- Вчера утром, - ответил он.
Я знала женщин, которые сходили по нему с ума, но, честно говоря, я никогда этого не понимала. Он был сверх меры вежлив и совершенно лишен индивидуальности.
- Полиция выясняет: видели ли мы что-нибудь, слышали ли мы что-нибудь - но мы, конечно, ничего не знаем, - сказала Стефани.
Я была одна с Тиллотсоном. "Подозрительная" уехала поездом в Филадельфию. Бен с моей матерью находился в библиотеке с родственниками, которые приехали выразить соболезнование. Алекс был с ними. Когда я вышла, чтобы поговорить со Стефани об адвокатах, он, растянувшись, лежал на кушетке с опущенным на грудь подбородком и дремал, видя свои полубредовые сны.
Гостиная была огромной. Декоратор убедила нас, что строгое неуютное пространство нам еще пригодится. Она говорила: "Вам потребуется строгая комната для официальных церемоний". "Что, черт, возьми, она подразумевает под словом "официальный"? - спросила я тогда Ричи. - Что твоя тетка Би и дядя Марри собираются передавать нам там свои визитные карточки на серебряном подносе?" В конце концов мы сдались, и декоратор создала комнату, которая по праву могла бы принадлежать Георгу III. Величественная английская мебель Кушетки и кресла, обитые бежевым и золотистым шелком. Позолоченные рамы для голландских миниатюр. Настоящей жизнью веяло только от деревьев, качавшихся за окнами.
- Вы совсем ничего не видели в ту ночь? - спросила я.
Стефани покачал головой.
- И не слышали? Совсем ничего, Стефани? Я не имею в виду позднюю ночь. В любое время после половины десятого?
- Нет.
- Может что-то поразило вас, что-то необычное или даже страшное?
Никто из них не ответил. Их ошеломил мой допрос. Осанка Картера стала еще более строгой. Стефани часто-часто заморгала, будто не верила своим глазам. Но они были слишком хорошо воспитаны, чтобы сердиться на такого нелепого человека, как я. А я не была достаточно хорошо воспитана, чтобы не говорить на эту тему.
- Картер, а когда ты вернулся домой в тот вечер?
- Чуть позже одиннадцати. Но я ничего не видел. И не слышал.
- А ты была дома весь вечер, Стефани?
- Нет. Я была на собрании садоводов. Помнишь?
- Да. Верно.
- Я думаю, я приехала домой в десять, в половине одиннадцатого. Но я тоже не видела. Извини, Рози.
- Хорошо. Теперь вопрос к вам обоим. Как вы добрались домой?
- На машине, - ответили оба не совсем в унисон.
- Понимаю. По Лайтхауз Пойнт-лейн и потом вверх по Хилл-роуд?
- Это самый прямой путь, - сквозь зубы сказал Картер.
- А когда вы проезжали то место, где все паркуют машины, когда играют у вас в теннис, вы там ничего не заметили? Каких-нибудь других машин?
Картер покачал головой.
- Там, где они нашли машину Ричи, - уточнила Стефани.
- Именно. Когда я шла к вам, полицейские снимали отпечатки шин. Я полагаю, там могли быть и другие машины.
- А что полагает полиция? - спросила она.
- Они говорят, что следы, возможно, были оставлены раньше. Или оставлены полицейской машиной, заметившей отражение от фар машины Ричи и решившей проверить, что там.
- Я ничего не заметила, - сказала Стефани. - Мне очень жаль. Мне следовало быть более бдительной.
- Да тебе и не следовало ничего искать. Успокойся, Стефани, не расстраивайся.
Она опять прочно уселась в кресло. Она была обескуражена.
- Продолжим, - сказала я им. - А что полиции было нужно сегодня?
Картер уставился на Стефани. Боже, как он хотел уйти! Он считался самым близким другом Ричи, а это означало, что они были постоянными партнерами по теннису и другим развлечениям. Ричи говорил, что они любили беседовать по душам. Зная и того, и другого, я понимала, что это могло означать: они делятся друг с другом самыми тайными финансовыми планами того времени, когда не надо будет уже укрываться от налогов. Картер по-своему заботился о Ричи.
И похоже он верил в то, что это я убила Ричи. Он не мог дождаться, чтобы уйти. Руки лежали на коленях, готовые в любой момент хлопнуть по ним, чтобы встать.
У него были короткие толстые пальцы, скорее, пальцы художника, а не хирурга, выполнявшего деликатные операции.
- Полиция хотела знать о ваших взаимоотношениях с Ричи, - сказала Стефани. - Были ли у вас серьезные ссоры. Они ищут повод для физического насилия с твоей или с его стороны. Что могло бы спровоцировать дальнейшее. Правильно, Картер?
Он кивнул. Еле-еле.
- Знаешь, Рози, - продолжала она, - когда они разговаривали с Картером, я сказала, что мне надо посмотреть тесто. И я пошла составить тебе этот список. Я спрашивала всех, с кем говорила по телефону, кто имел дело с судом, кто лучший.
Был уже восьмой час. На улице темнело.
- Я позвоню им завтра.
- Доверься своей интуиции, - своим победным голосом капитана команды по хоккею на траве сказала Стефани и возбужденно добавила. - Я должна быть с тобой, когда ты будешь звонить… Нет, лучше, если бы я пошла с тобой…
Она никогда не доканчивала фразу.
Картер схватил ее за руку и потащил из кресла с такой силой, что разорвал рукав ее черного платья. На ее крупном прекрасном лице появилось выражение полнейшего недоумения, когда она увидела свое голое плечо.
- Мы уходим отсюда! - заорал он и подтолкнул ее к двери.
Была ли она потрясена его поступком? Или была довольна, что ее выталкивают, освобождают от моих ужасных неприятностей, от меня самой?
- Стефани, - позвала я.
- Забудьте нас, - закричал на меня Картер перед тем, как уйти совсем. - Не звоните и не приближайтесь к нам никогда!
Это должно было ошеломить меня. Но этого не случилось. Мое отчаяние было настолько сильным, а мой ужас настолько глубоким, что обращение со мной как с сущим дьяволом создателя самых великолепных физиономий в Нью-Йорке уже не могло задеть меня ни на йоту. Я совершенно забыла о нем, когда Бен, ссутулившись, тяжелой походкой вошел в комнату.
- Нам надо поговорить, - сказала я.
- Я зашел только пожелать доброй ночи.
- Но ведь еще нет и восьми часов.
- Мам, я так измотан.
Он избегал смотреть в мою сторону.
- Бен, послушай. Поверь мне про бабушку. Как бы ты не определял ее болезнь с медицинской точки зрения, она просто выжила из ума. Ты же понимаешь это?
Он равнодушно пожал плечами, стараясь спросить как можно небрежнее, как мог сделать только его брат:
- А как насчет мистера Дрисколла?
- Это прошлое. Мы вместе росли. Жили в одном многоквартирном доме. Мы дружили, когда были детьми, а когда пошли в школу, виделись уже редко.
Он ждал. Я должна была прояснить ситуацию.
- Позже мы заходили друг за другом, когда собирались идти в библиотеку. Нам было о чем поговорить, - я изучала потолок, пытаясь подобрать подходящие слова, но не могла. - Бен, тебе уже двадцать четыре.
- И что?
- Ты должен понять. Мистер Дрисколл и я были влюблены друг в друга. И занимались любовью.
- И бабушка застала вас? - он улыбнулся. Загадочно. Восхищенно.
- Да. Однажды она застала нас. После этого мы стали осторожнее. Так или иначе наши отношения продолжались до тех пор, пока он не поступил в колледж. И никаких трагедий. Никаких серьезных чувств. Мы легко расстались, здоровались во время каникул, но у каждого была своя личная жизнь. И я никогда не встречалась с ним до тех пор, пока он не стал важной шишкой. Он сделал себе состояние, работая в одном частном банке. Затем он ушел оттуда и начал инвестировать убыточные компании, помогал им, а затем продавал их за бешеные деньги. И вот именно тогда я позвонила ему и пригласила на обед.
- И позвала его в светлую даль?