8
Укрепляющий электуарий
Берем шоколадный порошок, две унции; процеженный сок кермесоносного дуба, пол-унции; серую амбру (перетертую с маленьким кусочком сахара), восемь гран; масло корицы, одну каплю; масло мускатного ореха, две капли; сироп бальзама, две унции либо столько, сколько необходимо для достижения должной консистенции; смешать.
Укрепляет и стимулирует, восстанавливает плоть и дух, помогает при истощении. Иногда плохо усваивается, если желудок слаб.
Пол-унции принимать утром в восемь часов, потом в четыре пополудни, запивая ослиным молоком.
- Почему ты меня покидаешь?
- Я обещал взять подопечную на прогулку.
- Подопечную? Это кто?
- Дочь моего друга.
- Тогда почему это должен делать ты?
- Она дочь моего друга. Друга, который погиб.
Мимосина Дольчецца, кажется, смягчается и начинает шептать ему на ухо нежные слова.
- Я не знала, - говорит она снова и снова.
Через какое-то время она поднимает на него взгляд и добавляет:
- Но где же ее мать?
- Я не знаю.
- Ты не знаешь мать этого ребенка? Жену твоего лучшего друга?
- Он никогда о ней не говорил.
Она глядит на него, и в ее взгляде он явственно читает: "Англичане! Варвары!"
Кто может ее за это осуждать?
Но он также не может осуждать Тома, который в один прекрасный день пришел, держа на руках младенца.
- Посмотри, что тут у меня! - сказал он. На этом объяснения закончились. Рыжеволосый ребенок напоминал грубую куклу, одетую в нелепый костюм. Том с глуповатой ухмылкой на лице сам был похож на великовозрастное дитя. За ним повсюду ходила монашка из монастыря Блэкфрайерз, но именно Том, когда ребенок начинал хныкать, давал ему бутылочку, сперва проверив температуру молока и чистоту соски. Малышка высасывала все досуха и требовала добавки.
Все, что Том удосужился сказать по поводу ребенка, так это то, что он был зачат в храме здоровья доктора Грэма в Адэлфи-террас, именно на "великом магнитно-электрическом небесном ложе" Грэма. Валентин громко рассмеялся, услышав этот рассказ. Грэм - принц шарлатанов, а его ложе обещало невероятное наслаждение и плодовитость. Грэм берет пять шиллингов лишь за то, чтобы зевака мог взглянуть на ложе, которое имеет размеры четыре на три метра и окружено двадцатью восемью колоннами из "кристалла". Утверждается, что ложе создано по образу и подобию кровати, стоящей в серале турецкого султана. Если верить рекламным листкам, распространяемым Грэмом, "небесный купол" ложа содержит "душистые, ароматные и эфирные эссенции" и покрыто снизу "зеркалами, которые призваны отражать различные переживания счастливой пары". Их усилия вызывают музыку приятного ритма и громкости. Матрас, лежащий на этом ложе, набит хвостами английских жеребцов (известных сексуальной силой), а под ним расположены пятнадцать сорокапятикилограммовых магнитов, "постоянно источающих волны магнетических испарений". Все это призвано стимулировать женское чрево для наилучшего зачатия.
Том не продолжал. Валентин уже хохотал, держась за живот. Он решил отказаться от дальнейших расспросов. Том не испытывал недостатка в благосклонных дамах.
Занимаясь любовью во всех возможных местах, он всегда говорил, что только у бессовестной мыши есть всего одна норка, в которую можно спрятаться.
Роман, плодом которого стала девочка, вероятно, завершился не самым лучшим образом. Интрижки Тома часто заканчивались печально. Хотя он постоянно желал любви и находил ее в объятиях различных красоток, он никогда не думал о том, чтобы остепениться. Женщины этого не прощали. Том не терпел слез и причитаний. Рыдающая женщина вызывала в нем меньше сострадания, чем карманник с руками, пораженными артритом. Валентин несколько раз журил друга за черствость. Откуда бы ни взялась девочка, у нее были дьявольские черты Тома. Удовольствия Тома порой стоили кому-то очень дорого.
Но что касается подобных вещей, Валентин воздерживался от расспросов, хотя Том время от времени рассказывал со смешком о первых словах дочери и ее хорошем аппетите, о чем ему поначалу сообщала монахиня, а потом хозяйка пансиона, куда он поместил ребенка. Том никогда не думал о том, чтобы поселить дочь у себя дома. Его контакт с ней слабел с каждым годом, пока она росла и становилась все более полной и менее симпатичной. Но от девочки было не так-то просто отделаться. Его вызывали в пансион под разными предлогами. Он всегда возвращался оттуда с дерзким выражением лица, похожим на то, какое у него бывало после разрыва с очередной пассией. Очевидно, он жалел, что признал этого ребенка. Также ни для кого не было секретом, что он не скрывал этого от дочери.
Другая девочка на ее месте была бы раздавлена. Но не юная Певенш. Обида породила в ней напускную самоуверенность. Как и отец, она научилась не показывать слабость, если только это не было ей выгодно. Время от времени Том привозил маленькую Певенш, а точнее говоря, большую Певенш, на склад, где она нервировала окружающих беспрерывными разговорами и бесстыдным любопытством. Диззом был в ужасе от этой крупной девочки, которая пялилась на него и требовала, чтобы он открутил себе задние зубы и показал ей, какие сокровища там спрятаны. Если он возражал, Том мог накричать на него, что на складе случалось очень редко. Чаще всего Том давал себе волю на улице.
Однажды Певенш сорвала марлевую крышку с банки с живыми бабочками и затолкала одну из них себе в рот, перекусив насекомое пополам.
- Зачем ты это сделала, дорогая? - удивленно спросил Валентин.
- Она такая милая, - ответила она, - но, боюсь, очень вредная.
Она выплюнула на пол крылышко и попросила чего-нибудь сладкого, чтобы запить. Том пошутил:
- Какая прожорливая. Она проглотит все, что угодно. Она съела бы крысу, если бы та была покрыта корицей и сахаром.
Он не очень вежливо постучал девочку по голове.
- Признаков интеллекта у нашей малютки не много, а вот аппетитов - хоть отбавляй. И не будем забывать о хитрости. - Девочка отпрянула, но промолчала.
Валентину даже пришла на ум шальная мысль, что Том хотел сдать подросшую Певенш в один из публичных домов и только потому взял ее на попечение. Определенно, она у него не единственная дочь, и он мог выбирать. Очень часто Том упоминал, что было бы неплохо перенести склад по направлению к Венус-спортс, всегда подчеркивая, что компанию им будут составлять лишь юные создания из хороших семей. Валентин отговаривал его от этой затеи, но постоянно вспоминал об этом проекте, когда видел Певенш, одетую в отвратительную одежду, которая подчеркивала ее неуклюжую фигуру. Чем нелепее был ее наряд, тем больше он нравился Тому. Чем больше она становилась, тем чаще он одевал ее в детскую одежду. Если Певенш замечала, что над ней смеются, она подыгрывала смеху ради. Валентин иногда думал, что лучше было бы Тому не забирать девочку от матери, влияния которой ей так сильно не хватало и которая наверняка все эти годы страдала из-за разлуки с дочерью.
Том едва ли сможет научить ее хорошим манерам.
Теперь Валентин обращается к Мимосине Дольчецце:
- Мы не знали ничего о происхождении этого ребенка. Мой друг никогда не затрагивал эту тему.
- Вы, англичане, такие странные. Значит, эта девочка все еще ребенок?
- Да, - отвечает Валентин, и Мимосина мгновенно теряет к ней интерес.
Это не совсем правда. Певенш уже можно назвать юной леди. Ей ведь почти двенадцать, не так ли? Он не помнит и по внешнему виду не может определить. Он не умеет этого делать. Более того, он ни разу не сталкивался с такой хорошо откормленной девушкой, как Певенш. Но он не хочет обсуждать ее возраст с Мимосиной. Взросление Певенш заставляет его чувствовать себя старым и дряхлым.
Валентину приходится признать - ему приятно, что актриса с неохотой отпускает его даже на встречу с Певенш. Ему доставляет удовольствие наблюдать за смесью раздражения и обиды, которые она выказывает. Все это показывает глубину ее привязанности к нему. Она необычайно мила в эти моменты, и ему никогда не наскучивает это представление.
Но, когда в следующий раз он сообщает, что ему нужно погулять с Певенш, тучи сгущаются и Мимосина заявляет, что он может к ней больше не приходить.
- Не надо быть эгоистичной, дорогая, - говорит он. - Это дитя - сирота. Я уверен, что в твоем сердце найдется немного сочувствия к ней.
- Как для маленькой девочки, она требует слишком много внимания.
- Не намного больше, чем ты, - возражает он, уязвленный холодностью ее тона. - Ты так холодна с ней.
Мимосина делает резкий шаг в сторону и шипит:
- А ты не джентльмен, раз позволяешь себе говорить со мной в таком тоне.
Он надеется, что эта перепалка не имеет никакого значения для их отношений, но в глубине души он встревожен.
До сих пор он был уверен, что Мимосина Дольчецца, невинный цветок на просторах Лондона, ничего не подозревает о крепости границ между классами британского общества и не понимает его двусмысленного положения в свете, представителей которого она развлекает в театре. Он уверен, что для нее его хорошее платье, неистощимые ресурсы и кажущийся бездонным запас свободного времени означают лишь одно: он является тем, чья бесполезность воспета в народе, - лондонским джентльменом. Ее английский не настолько хорош, чтобы она могла различить изъяны его произношения, гласные южного Лондона и ирландские вкрапления, которые появляются, когда Валентин начинает произносить высокопарные речи. Все это время он поздравлял себя с тем, что нашел возлюбленную, видящую только его благородство.
Одно это ее замечание сумело пошатнуть его самоуверенность до самого фундамента.
Он глядит на нее, переполняемый подозрениями, на месте которых еще минуту назад была любовь. Мимосина прищуривается и яростно смотрит на него. Она поворачивается боком, и тут Валентин замечает, что она похудела.
Это нехарактерно для женщины ее возраста. Отчего - я понятия не имею. Все эта дурацкая еда, которой она питается. Она столько денег тратит на снедь, а проку никакого.
Валентин думает об этом с возмущением. Все это время по ночам он хотел всего лишь кусок мяса, какой-нибудь телятины или бекона, чтобы тело могло насытиться. Ну не есть же эти крохотные пирожные, щедро посыпанные пахучими травками! Он с неудовольствием замечает, что на столе актрисы стоят исключительно изысканные блюда, к которым необходимо прикасаться лишь после многочисленных приготовлений. Валентин устало тыкал вилкой полупрозрачное заливное, разрывая пахучее желе, перемежающееся со светлым мясом неизвестного происхождения. Его мутит от одного вида подобных яств.
А десерты! Какое оскорбление честной еде! Подумать только, на прошлой неделе подавали филе жеребца с марципанами, которые начали источать струи кларета, когда он отрезал себе кусочек. На следующий день был мусс в форме ежа, пахнущий щавелем, мускатным орехом и шафраном, выложенный порезанным и обесцвеченным миндалем. Эта еда не просто идиотская, она словно насмешка над ним. Он чувствует в этом неуважение к собственной персоне, которое усиливается ворчанием Мимосины из-за Певенш.
Пока он думал о еде, Мимосина глядела на него обжигающим взглядом. Она не собирается прекращать разговор о Певенш или его поведении. Ее глаза ничего не выражают.
- Я изучаю вас, англичан, - говорит она. - У вас есть злобная черта, которая глубока, как этот канал. - И она пальцем указывает на Темзу, как настоящая уроженка Венеции, зная расположение ближайшего водоема.
- Это все из-за того, что я тебя критиковал, - вслух гадает Валентин, вздыхая с облегчением, что она не уличила его в низком происхождении, а всего лишь возмущена его крутым нравом. Он решает вести себя беззаботно и насмешливо, что, как он надеется, сможет ее отвлечь. Ему не по нраву эта страна, в которую они вступили. Это холодная и опасная территория без мягкости и радости, варварское место, где обмен смертельными ранениями происходит практически мгновенно.
Но Мимосина не соглашается поддержать его игру. Она отвечает тихим, твердым тоном:
- Ты сейчас уйдешь.
Его потроха сжимаются, потом расширяются от страха и отчаяния, словно это навсегда, хотя наверняка все это театр, ведь она же актриса. Ее оружие так убого, что ему почти становится жаль ее. Нет, ему действительно жаль ее, такое маленькое беспомощное создание, которое умеет лишь изображать гнев на сцене, но не может испытывать его по-настоящему. Ее талант силен в дружелюбии, мягкости и податливости. Она не может пойти против своей натуры и впасть в настоящую ярость.
Она скорее зуб отдаст, чем скажет бранное слово.
Если он сейчас уйдет, она будет сильно страдать без него. Возможно, это необходимое наказание. Хотя эта сцена была довольно забавной, он не хочет ее повторения.
Валентин надевает минимум одежды, выходит из комнаты, не оглядываясь, чувствуя, как она неподвижно лежит среди простыней, считая его шаги. Он медленно спускается к входной двери, на секунду замирая на каждой ступеньке, ожидая, что она позовет его назад жалобным голосом. Он понимает, что оставил у нее в спальне кое-какую одежду.
Он с трудом пересиливает желание развернуться и броситься вверх по лестнице назад к Мимосине. Его останавливает лишь мысль о черве, который начал грызть яблоко их обоюдного удовлетворения. Эта единственная ссора спустила их с небес на землю.
Он просто убит горем.
Услышав шум захлопнувшейся двери где-то наверху, он морщится, будто бы эта дверь закрылась прямо у него перед носом. Валентин чувствует себя несчастным, словно по собственной воле навлек на себя эту неприятность. Он разворачивается и спешит вверх по лестнице. Она ждет его за дверью и молча обнимает, прежде чем отвести в спальню.
- Черт подери, - громко говорит он, все еще думая о ссоре, происшедшей много часов назад. Все было прощено. По крайней мере, так ему казалось. Они гуляют в парке, и тут Валентин видит приближающегося Диззома. Его сгорбленный силуэт говорит о том, что он несет новое послание от Певенш.
Дочь Тома очень быстро поняла, что ее опекун намного добрее отца. Досадно, что она не может понять, что он бы помогал ей просто из-за хорошего отношения.
Она продолжает проверять меня, чтобы убедиться, что я буду вечно угождать ее прихотям.
Диззом приходит в чертовски неудачный момент. Валентин тихо чертыхается.
Рана еще слишком свежа, она не успела даже затянуться.
Актриса каким-то магическим способом понимает его мысли без лишних объяснений и громко говорит:
- Значит, любовь ко мне - это проклятие? Внезапно? Лишь потому, что я прошу небольшое доказательство? Я вижу свою ошибку. Я была глупа. Возможно, ты уже устал от меня и нашел себе новую игрушку? Хорошо. Так всегда бывает с женщинами вроде меня. Нас используют, а потом выбрасывают. Я понимаю. Я больше тебя не держу. Желаю тебе счастья, дорогой. И, конечно, твоей Певенш.
Ее голос становится все мягче и тише по мере того, как она распаляется. Валентин удивлен, что она знает такие слова.
Диззом подходит к ним, быстро передает то, что ему поручили, и поспешно удаляется. Валентин и Мимосина обмениваются быстрыми и яростными репликами и взглядами, которые способны снова разрушить шаткий мир, воцарившийся между ними. На этот раз они расходятся, оставив в сердце горечь от жалящих слов, которые невозможно будет простить.
Он назвал ее эгоцентричной холодной рыбиной. Она же заявила, что он одержим и глуп, идя на поводу у малолетней чертовки. Она обвинила Валентина в том, что он врет ей, что он ходит не к Певенш, а к взрослой любовнице, используя малютку как оправдание. В этот момент он болезненно морщится, вспоминая, как покривил душой перед Мимосиной, которая решила, что дочь Тома совсем уж дитя.
Кому приятно попасть в такую ситуацию?