Я всегда была жалостлива к страдальцам. Ребенком мечтала стать ветеринаром. Если мне встречалась подбитая птица, собака, кошка или другое ползающее или бегающее существо, я обязательно тащила его домой. Чаще всего мои найденыши не выживали. Но те, которым повезло выздороветь, поддерживали меня в крестовом походе против смерти. Сначала родители считали мое пристрастие к калекам забавным, но после очередного путешествия к ветеринару пришли в раздражение. Впрочем, оно не привело к запрету на мои деяния в стиле матери Терезы.
Когда я подросла, моя благотворительность распространилась на людей. Если над кем-то издевались, то я или вступалась, или подходила потом и узнавала, как человек себя чувствует. В школьном рюкзачке я всегда носила аптечку и в последних классах пораздавала кучу бинтов. Меня не беспокоила эта черта моего характера. Странная вещь, я с ужасом думала о необходимости встать и отправиться в туалет посреди урока, чтобы воспользоваться прокладкой, но никогда не обращала внимания на то, что меня дразнят "нянечка Смоуки". Ничуть. Я знаю: именно эта черта характера привела меня в ФБР. Решение найти источник боли - преступников, которым нравится причинять людям боль. Еще я знаю: то, что мне довелось увидеть за годы работы в ФБР, здорово меня изменило. Я стала осторожнее в выражении сочувствия. Моей аптечкой стала команда детективов, а бинтами - пара наручников и тюремная камера.
Так что когда я услышала, что кто-то плачет рядом со мной, я быстро и механически положила на нужное место прокладку, забыла все свое смущение, натянула джинсы и выскочила в комнату. Остановилась перед дверями кабинки, откуда слышались рыдания.
- Эй, привет! Ты там в порядке?
Рыдания прекратились, но шмыганье носом продолжалось.
- Уходи. Оставь меня в покое.
Я немного постояла, не зная, как поступить.
- У тебя что-то болит?
- Нет! Просто оставь меня в покое.
Я поняла, что никакой физической травмы, требующей моей помощи, нет, и уже хотела последовать совету и уйти, но судьба остановила меня… Я снова осторожно спросила:
- Послушай… Может, я как-то могу помочь?
Голос, ответивший мне, был печальным.
- Никто не может помочь. - Последовало молчание, затем рыдания зазвучали с удвоенной силой.
Никто не способен плакать так горько, как пятнадцатилетняя женщина. Никто. Тут в рыдания вкладывается все сердце, ничего не остается. Все, конец жизни.
- Будет тебе. Не может быть, чтобы все было так плохо.
Я услышала шорох, и дверь кабинки резко распахнулась. Передо мной с распухшим лицом стояла очень хорошенькая блондинка. Я сразу ее узнала и пожалела, что не послушалась ее совета и не ушла. Энни Кинг. Лидер группы поддержки. Одна из тех девиц. Ну, вы знаете их, самодовольных, идеальных, которые пользуются своей красотой и прекрасными фигурами, чтобы править королевством средней школы. Увы, именно так я считала в то время. Я отнесла Энн к определенной категории и осудила, хотя люто ненавидела, когда осуждали меня. И она была в ярости.
- Что ты обо мне знаешь? - Голос был полон злости, и эта злость была направлена на меня.
Я таращилась на Энн, слишком удивленная, чтобы тоже разозлиться. Вдруг ее лицо сморщилось, и ярость исчезла быстрее, чем появилась. По щекам Энн потекли слезы.
- Он показал всем мои трусики. Как он мог так поступить после того, что он мне говорил?
- А? Кто?.. Что говорил?
Иногда, даже в средней школе, легко открыться незнакомому человеку. И она начала говорить, тем более что, кроме нас, никого в туалете не было. Защитник из футбольной команды, некий Дэвид Рейборн, встречался с ней почти полгода. Он был красив, умен и, казалось, действительно влюблен. Вот уже несколько месяцев он уговаривал ее "пойти до конца", но она не соглашалась. Но он был так искренен в любовных клятвах, что несколько дней назад она сдалась. Он был очень ласков и заботлив. Когда же все кончилось, он обнял ее и спросил, нельзя ли ему взять ее трусики на память о дивном моменте. Он сказал, что это будет их общий маленький секрет, нечто такое, о чем никто из посторонних никогда не узнает. Немножко дико, однако мило. Даже романтично. Сейчас, повзрослев, я плохо понимаю, как можно было воспринять его просьбу таким образом. Но когда тебе пятнадцать…
- Так вот. Сегодня, когда я уходила с поля после тренировки, они все там собрались. Ребята из команды. Дэвид тоже был с ними. Они все показывали на меня пальцами, ржали и строили всякие рожи. Затем он это сделал. - Лицо Энн сморщилось, и я поёжилась, догадываясь, что последует. - Он поднял их вверх. Мои трусики. Как трофей. Затем он улыбнулся, подмигнул ребятам и заявил, что пока это лучшее пополнение его коллекции.
На сей раз девушка разрыдалась так, что у нее подкосились ноги и она привалилась ко мне. Я мгновение поколебалась (но только мгновение) и прижала ее к себе. В туалетной комнате, сидя на кафельном полу, я обнимала полузнакомую девушку и шептала ей в волосы, что все обязательно наладится.
Через несколько минут рыдания утихли, перешли во всхлипывания, затем вообще прекратились. Энн оттолкнула меня, встала и вытерла лицо ладонями. Она избегала смотреть на меня, и я поняла, что ей неловко.
- Эй, у меня есть идея, - сказала я, поднимаясь. Это было внезапное решение. Неожиданное, но, несомненно, правильное. - Давай, пошли отсюда. Не будем возвращаться в класс.
Она взглянула на меня и прищурилась:
- Прогуляем?
Я кивнула и улыбнулась:
- Ага. Всего один денек. Мне кажется, ты заслужила отдых, верно?
Мне всегда потом казалось, что ее решение было таким же спонтанным, как и мое. Она улыбнулась. Совсем чуть-чуть, но улыбнулась.
- Ладно.
Вот так мы и подружились. В тот день она выкурила свой первый косячок (с моей подачи), а еще через неделю она ушла из группы поддержки. Мне было бы приятно рассказать, как мы поквитались с Дэвидом Рейборном, но, увы, мы так ничего и не сделали. Несмотря на свою репутацию жуткой задницы, он по-прежнему привлекал девчонок и забирал у них трусики в качестве трофеев. Потом он стал выдающимся защитником в колледже и даже играл несколько сезонов в Национальной футбольной лиге. Кое-кто скажет: "Это доказывает, что в мире нет справедливости". Но можно взглянуть на это по-другому. Дэвид свел меня и Энни, и наша дружба была такой прекрасной, что я почти простила его за тот поступок.
Мы были связаны друг с другом на молекулярном уровне, как бывает только у солдат и подростков. Вне школы мы все время проводили вместе. Она уговорила меня бросить курить травку. Я последовала ее совету, потому что стала хуже учиться. Я же убедила ее, что стоит опять начать встречаться с парнями. Она утешала меня, когда усыпили Бастера, собаку, которая жила с нами с той поры, когда мне было пять лет. Я была с ней, когда умерла ее бабушка. Мы вместе учились водить машину, вместе разбирались с конфликтами, росли, становились женщинами.
У нас с Энни были самые близкие отношения, какие только могут быть между людьми: дружба в период, когда вы из ребенка превращаетесь во взрослого. Воспоминания об этом периоде вы храните всю жизнь, до могилы.
Потом случилось то, что и должно было случиться. Мы окончили среднюю школу. Я тогда уже была с Мэттом. Энн познакомилась с Робертом и решила поездить с ним по стране, прежде чем поступать в колледж. Я ждать не стала и сразу поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Мы поступили так, как поступают все: поклялись дважды в неделю звонить друг другу и сделали то, что делают все: сосредоточились на личной жизни и не разговаривали почти целый год.
Однажды я вышла из аудитории… и увидела ее. Она показалась мне дикой и прекрасной, и я почувствовала радость, и боль, и томление, пронзившие меня, как аккорд гитары Гибсона.
- Как дела, студентка? - спросила она, глядя на меня блестящими глазами.
Я не ответила, но обняла ее и чертовски долго не отпускала.
Мы отправились на ленч, и она рассказала мне о своих приключениях. Они проехали через пятьдесят штатов почти без денег, многое повидали, многое совершили. Сексом они занимались в настолько необычных местах, что разнообразия хватит на всю жизнь. Она таинственно улыбнулась и положила на стол руку:
- Смотри.
Я увидела обручальное кольцо, ахнула, как от меня и ожидалось, мы засмеялись и долго говорили о будущем, о предстоящей свадьбе. Нам казалось, что мы вернулись в среднюю школу.
Я была ее подружкой на свадьбе, а она на моей. Они с Робертом переехали в Сан-Франциско, мы же с Мэттом остались в Лос-Анджелесе. Шло время. Но я не забывала каждые шесть-семь месяцев звонить ей, и мы снова оказывались в том дне, когда прогуляли уроки, и опять были молодыми, свободными и счастливыми.
Роберт, поганец, вскоре ее бросил. Через несколько лет я проверила его по нашим данным, надеясь обнаружить, что он ничего в жизни не добился и несчастен. Но выяснила, что он погиб в автокатастрофе. Я до сих пор не знаю, почему Энни никогда мне этого не говорила.
Когда я начала работать в Бюро, я имею в виду, по-настоящему работать, время между звонками растянулось до года. Затем до полутора. Я согласилась стать крестной ее дочери, но - стыдно признаться - видела крестницу лишь однажды, а Энн вообще не видела мою дочь. Что еще сказать? Жизнь шла вперед, как ей и положено.
Кто-то может меня осудить. Наплевать! Я только знаю, что не важно, сколько мы не общались, год или два. Когда мы разговаривали, казалось, что никакого времени в принципе не существует.
Примерно три года назад умер ее отец. Я сразу же поехала к ней и провела в Сан-Франциско больше недели, помогая ей. Или стараясь помочь. Энни выглядела постаревшей, опустошенной, измученной. Меня тогда поразило странное обстоятельство: переживания и возраст сделали ее еще красивее. В ночь после похорон мы сидели на полу в ее спальне, и она плакала в моих объятиях, а я шептала ей в волосы слова утешения.
Когда умер Мэтт, она мне не позвонила, что, впрочем, естественно. Энни ненавидела новости, она никогда не смотрела по телевизору новостные программы и не читала газет. Так что она просто не знала о том, что случилось. Я тоже ей не позвонила, сама не знаю почему.
Я думаю об Энни по дороге в Бюро. Думаю и дивлюсь своей реакции на ее смерть. Я ощущаю печаль. Даже скорбь. Но это чувство не столь велико, каким должно быть.
Уже подъезжая к Бюро, я осознаю, что вместе с Энни ушла моя молодость. Сперва любовь, теперь дружба… Люди, олицетворяющие мою молодость, ушли. Возможно, потеря Мэтта и Алексы переполнила чашу страдания. Наверное, поэтому я не горюю по Энни так, как хотелось бы.
- Какого черта ты здесь делаешь, Смоуки?
Это Джонс, мой старый спонсор, теперь заместитель директора. Я удивляюсь при виде его. Не то чтобы он не был предан делу и брезгует окопами. Просто ему незачем быть здесь, а дел у него невпроворот. Что такого необычного в этом деле?
- Мне позвонила Келли, сэр. Она рассказала об Энни Кинг. Оказывается, убийца оставил для меня записку. Я еду в Сан-Франциско.
Он покачал головой:
- Ни в коем случае. Ни за что, мать твою. Она твоя подруга, а это значит, что ты не имеешь права даже прикасаться к этому делу. Вдобавок, ты до сих пор еще не получила медицинской справки с разрешением на работу.
Келли пытается подслушивать, и Джонс это замечает. Он жестом велит мне идти к его машине и по дороге закуривает сигарету. Все уже высыпали из офиса и ждут команды ехать в частный аэропорт. Он глубоко затягивается, я с завистью наблюдаю за ним. Я забыла свои сигареты дома.
- Могу я взять одну, сэр?
Он удивленно поднимает брови.
- Я думал, ты бросила.
- Начала снова.
Он пожимает плечами и протягивает мне пачку. Я вытаскиваю сигарету, и он подносит мне огонек. Я глубоко, с наслаждением затягиваюсь.
- Послушай, Смоуки. Ты же знаешь порядок. Достаточно давно здесь работаешь. Твой психотерапевт держит все, о чем вы говорите, в глубокой тайне. Но раз в месяц он сдает отчет, где описывает твое состояние.
Я киваю. Я знаю, что это так. Я не воспринимаю это как нарушение конфиденциальности. Здесь речь идет о том, могу ли я представлять ФБР. Или держать в руке пистолет.
- Я получил такой отчет вчера. Хиллстед пишет, что тебе еще долго работать над собой и что ты не готова вернуться в Бюро. Точка. И вдруг ты появляешься в шесть утра и выражаешь желание отправиться на место убийства. - Он яростно трясет головой. - Как я уже сказал, ни за что, мать твою.
Я затягиваюсь сигаретой, верчу ее в пальцах, наблюдаю за Джонсом и придумываю, что сказать. Начинаю понимать, почему он здесь находится. Из-за меня. Потому что убийца написал мне. Потому что он спокоен.
- Послушайте, сэр. Энни Кинг была моей подругой. Ее дочь жива. У нее больше никого нет из родных. Отец умер, а я ее крестная мать. В любом случае я полечу во Фриско. Я только прошу у Бюро оказать мне любезность - подбросить до места.
Джонс затягивается, дым попадает не в то горло, он начинает кашлять.
- Ладно тебе! Хорошая попытка, но ты что, забыла, с кем, блин, разговариваешь? А, агент Барретт? - Он тычет в меня пальцем. - Я тебя хорошо знаю, Смоуки. Не вешай мне лапшу на уши. Во-первых, твоя подруга убита - мне, кстати, очень жаль - и ты хочешь поехать, чтобы влезть в это дело. Но я не могу тебе позволить им заниматься. Когда дело касается тебя лично, ты не имеешь права на расследование. Так сказано в инструкции. Во-вторых, ты подумываешь о самоубийстве. В таком состоянии нельзя ввязываться в криминальное дело.
У меня отвисает челюсть. Я краснею от ярости и стыда.
- Милостивый Боже! У меня что, на лбу написано: "Я подумываю, не покончить ли с собой?"
Его взгляд становится мягче.
- Нет, со лбом у тебя все в порядке. Просто каждый подумывал бы об этом, выпади на его долю даже половина того, что досталось тебе. - Он бросает сигарету на мостовую и продолжает, не глядя на меня: - Я сам однажды подумывал, не застрелиться ли.
Как вчера с Келли во время ленча, я теряю дар речи. Он замечает мою реакцию и кивает:
- Это правда. Я потерял напарника, когда работал в полицейском управлении Лос-Анджелеса. Его убили, потому что я принял неверное решение. Я вошел с ним в здание, не позаботившись о прикрытии, и мы не справились. У него была семья, любимая жена, трое ребятишек. Ошибку сделал я, и почти восемь месяцев я думал о том, что следует исправить эту несправедливость. - Он посмотрел на меня, и в его взгляде не было жалости. - Дело не в том, что у тебя написано на лбу, Смоуки. Дело в том, что большинство из нас считают, что на твоем месте давно бы застрелились.
В этом суть заместителя директора ФБР Джонса. Никакой пустой болтовни, никаких плясок вокруг да около. Ему это идет. Ты всегда знаешь, что от него ждать. Всегда.
Я боюсь встретиться с ним глазами. Бросаю недокуренную сигарету и давлю ее ногой. Тщательно думаю, прежде чем заговорить.
- Сэр, я благодарю вас за все, что вы сказали. И вы правы по всем пунктам, за исключением одного. - Я смотрю на него. Понимаю, что он захочет увидеть мои глаза, когда я скажу то, что собираюсь, захочет понять, насколько правдивы мои слова. - Я думала о самоубийстве. Часто. Но вот вчера я поняла, что не сделаю этого. Знаете, что изменилось? - Я показала на свою команду, ожидавшую нас на ступеньках. - Я пришла сюда и увидела этих ребят, они были там, в офисе, и они приняли меня. Трудно сказать за Джеймса, но, по-моему, они не жалели меня, не смотрели на меня как на сломанную куклу. Могу сказать вам точно, что больше о самоубийстве я не думаю. И причина в том, что я вернулась в Бюро. - Джонс слушает, но я вижу, что пока не убедила его, хотя и заставила задуматься. - Послушайте, я еще не готова снова взять на себя руководство. Я определенно еще не гожусь для расследования. Я лишь прошу вас разрешить мне попробовать воду пальцем. Разрешите мне поехать с ними, убедиться, что о Бонни заботятся, и хоть немного помочь, совсем чуть-чуть. Келли будет продолжать всем руководить. Я не возьму в руки оружия. Кроме того, обещаю: если почувствую, что мне тяжело, то сразу отстранюсь.
Джонс сует руки в карманы пальто и пронзает меня яростным взглядом. Взвешивает все "за" и "против", все возможные риски. Затем он смотрит в сторону и вздыхает. Я понимаю, что убедила его.
- Знаю, что я об этом горько пожалею, но ладно. Только давай заранее договоримся. Ты полетишь, возьмешь девочку, оглядишься. Поможешь по мелочи. Но шоу ты руководить не будешь. И как только почувствуешь неуверенность, вернешься, черт бы тебя побрал. Ты поняла, Смоуки? Ты мне нужна, не вздумай меня обманывать. Я хочу, чтобы ты вернулась в целости и сохранности, хоть это и не означает, что ты нужна мне сегодня. Ты понимаешь?
Я киваю головой, как ребенок или армейский новобранец: "Да, сэр, да, сэр, да, сэр". Я лечу, сейчас это самое главное. Победа. Он поднимает руку и подзывает Келли. Когда она подходит, он повторяет ей то, что сказал мне.
- Поняла? - жестко спрашивает он.
- Да, сэр. Поняла.
Он бросает на меня последний быстрый взгляд.
- Вам, ребята, надо успеть на самолет. Убирайтесь отсюда.
Я быстро следую за Келли, пока он не передумал.
- Очень бы хотела знать, как тебе это удалось, лапонька, - бормочет она, обращаясь ко мне. - Что касается меня, то знай: это твое шоу, пока сама не откажешься.
Я не отвечаю, занятая мыслью: "Не делаю ли я ужасную ошибку, возвращаясь в команду?"
9
- С каких это пор нам полагается частный самолет? - спрашиваю я.
- Помнишь, я говорила тебе, что мы работали над двумя похищениями и нашли одну девочку живой? - говорит Келли.
Я киваю.
- Дон Пламмер - отец той девчушки, которую нам удалось выручить живой. У него небольшая авиационная компания: торговля самолетами, летная школа и что-то еще. Пламмер предложил нам в качестве благодарности реактивный самолет, от чего мы, разумеется, отказались. Тогда он - кстати, без наших намеков - написал письмо директору, где заявил, что всегда готов предоставить нам самолет по низкой цене. - Она пожала плечами и обвела широким жестом салон. - Так что если нам нужно куда-то срочно попасть…
Я окидываю взглядом нашу команду и вижу нового человека. По молодости лет он мало годится в агенты ФБР. Он выглядит так, будто ему не хватает серьги в ухе и жевательной резинки во рту. Я присматриваюсь и замечаю, что мочка левого уха у него проколота. Господи, наверное, он носит серьгу в свободное от работы время. Юноша - из отдела, занимающегося компьютерными преступлениями. Он весь какой-то взъерошенный и невыспавшийся. Чужой.
Я оглядываюсь.
- А где Алан? - спрашиваю.
Из передней части салона доносится рычание:
- Я тут.
Все, больше ничего.
Я смотрю на Келли, вопросительно подняв брови. Она пожимает плечами:
- Что-то его грызет. Он уже на аэродроме выглядел довольно раздраженным. - Она смотрит на Алана и качает головой: - Я бы пока его не трогала, лапонька.
Я смотрю туда, где прячется Алан. Мне хочется что-нибудь сделать для него. Но Келли права, лучше его сейчас не трогать. Кроме того, нужно, чтобы меня поскорее ввели в курс дела.
- Рассказывай. Что мы имеем?