* * *
У меня прямо кошки заскребли на душе от этого вопроса. Этого я и боялся, боялся больше всего. Я не мог сказать ему своего настоящего имени, не мог сказать, что меня зовут Дима, потому что он сразу понял бы, что я не тот, за кого я себя выдаю, и обман раскрылся бы сразу. Он сказал бы: "А, это ты", - встал бы, взял бы свою дубину и лук, колчан со стрелами и шкуру и ушел, растворился, исчез, не сказав больше ни слова. Потому что я никогда не верил в мифы, никогда не верил в существование героев. "Это чепуха, - говорил я всегда, - все эти мифы - это сказки для малышей, чтобы заинтересовать их изучением истории, а взрослым, таким, как мы, в восьмом уже классе, нечего забивать себе этим голову". Не стоит даже тратить на все эти сказки для малышей время, запоминать несуществовавших героев, совершавших несуществовавшие подвиги, иное дело - историческая наука, чистые факты, подтвержденные разными там авторитетами. А мифы - это липа, надувательство и обман. Тут-то мы всегда и сцеплялись с Костей, который был просто помешан на истории, на истории и всяких историях об истории, и который говорил всегда о разных там подвигах и приключениях так, словно он сам там был, словно только что вернулся с аргонавтами из плавания за золотым руном. Да, это было удивительно - то, что Костя верил этим мифам и древнегреческим легендам, и что бы я ни говорил ему - стоял на своем, как бревно. Это меня жутко поначалу раздражало, я думал даже, что это он, Костя, нарочно, чтобы позлить всех, или от упрямства, но потом понял, что он действительно так думает, действительно верит во все, - и махнул на него рукой. Но сам все эти выдуманные древними людьми истории не ставил ни во что. Детские сказки - вот и все. Да и ему самому, Косте, я так и говорил под конец любого нашего спора.
- Признай, - говорю, - что это просто сказки.
А он:
- Ну хорошо, сказки. Но от чего-то они отталкивались. Что-то они имели в виду.
- Да пойми, - говорю, - это все устные предания. Тогда и письменности не было.
- Да ведь мы ничего не знаем о письменности - была она или нет. А у шумеров - была письменность или нет? А у древних египтян? Во времена, скажем, первой династии. Или еще раньше. А Шлиман? - говорит. - Как насчет Шлимана?
- Что, - говорю, - насчет Шлимана?
- А вот то самое. Он поверил Гомеру и разыскал Трою. Разыскал или нет?
- Так то, - говорю, - совпадение. Понял? Совпадение. Счастливый случай. Ненаучно это. Вопреки науке.
А он:
- Научно или нет - а раскопал. Трою. Да или нет?
Не было никакого смысла с ним спорить. Не понимал я его. Очень долгое время не понимал, чего он такого нашел во всем этом. Я имею в виду историю. Не видел я в этом особого смысла, честно говорю. Ведь что было - то было, изменить ничего нельзя. Тогда - какой интерес? Какая кому польза от этой истории? Нет, я в этом его сумасшествии никакого смысла не видел. Ну, была у меня пятерка по истории - что ж из того? Это же нехитро. Выучить все даты, нарисовать контурные карты, вычертить стрелками маршруты походов. Просто учеба - и все. Но мифы… Помню, я спросил об этом отца. Я спросил его, что такое мифы, но он и разговаривать со мной на эту тему не стал. Он отослал меня к энциклопедическому словарю, потому что, добавил он при этом, надобно всегда искать точные знания там, где они находятся. Пить, так сказать, из чистых источников знания. Да, он у меня человек именно такого склада - может быть, потому, что всю жизнь ему приходилось учиться заочно. Вот почему он и сказал: "Мифы? Возьми на полке второй том энциклопедического словаря. Только не забудь поставить его на место".
Так я и сделал. Взял второй том словаря и там, на странице триста девяносто шестой, между словами Миус (река на Ю.-В. Укр. ССР) и Миха Цхакая (Ахал-Сенаки, город, р. ц. Груз. ССР) нашел:
"Мифы - сказания, в к-рых получили отражение примитивные представления древних народов о происхождении мира, о явлениях природы и общественной жизни. Значит, роль в мировой литературе сыграли М. древних греков. В разговорной речи М. часто называют всякий вымысел, недостоверный рассказ".
Вот что там было написано, в справочнике. В чистом, так сказать, источнике знания. Слово в слово. "Примитивные представления древних народов" - и больше ничего. Пустое, все пустое. Вымысел - это не что иное, как просто вранье. Говорил ли я об этом Косте? Само собой. Но тот, кто думает, что его можно смутить такими вещами, - ошибается. Говорю, он помешался на истории. Знаете, что он сказал? Что когда-нибудь, много лет спустя, про энциклопедический справочник нашего времени тоже напишут: "Примитивное представление древних народов". Можно с ним спорить? Нет. А может, и не нужно. Это я понял позже - не надо с ним спорить. Потому что, понял я, он должен так говорить, и верить должен тоже. Если он собирается стать археологом - а он собирается стать именно археологом, - он должен верить мифам, как верил им Шлиман. Ему нельзя, просто нельзя не верить, если он хочет стать знаменитым археологом, найти золото инков или чего он там хочет найти. Но я-то не собираюсь становиться археологом и поэтому не обязан верить во всякие примитивные представления.
Если сказать честно, то, может, кого-нибудь удивит то, что я собираюсь делать доклад о Гомере. Но это совсем другой вопрос. Это просто так получилось, даже и вспоминать не хочу, как это получилось, гнусная история - нет, не буду вспоминать или вспомню когда-нибудь потом, когда все совсем забудется, а сейчас это не относится к делу. Могу только сказать, что из-за этого доклада мне пришлось прочитать сто тысяч книг, где миллионы ученых со всего света спорят о Гомере, и все эти книги показывают, что вся история покрыта мраком. Даже такой вопрос, который, казалось бы, ясен, как день. Я еще расскажу когда-нибудь подробнее обо всем этом, а пока скажу только вот что: мифы? Не поверю никогда. Потому что изо всех этих ученых до сих пор никто не знает точно, где родился Гомер, или сколько он прожил, или в какие точно времена жил, да что там - до сих пор они не могут просто договориться по вопросу - а был ли Гомер вообще. Вы поняли? Вообще был ли он, то есть существовал ли такой человек из плоти и крови, просто человек, которому можно было сказать: "Послушай, Гомер, не знаешь ли ты…", ну и спросить его о чем-нибудь, о том, скажем, как идут дела с "Одиссеей" или придет ли он завтра на собрание у дворца, а он обернулся бы и сказал: "Не знаю. Посмотрю, как пойдут дела". Теперь вам понятно? Ученые, тысячи ученых, профессора, академики далее. Да, и академики - в шапочках таких черных - спорят и спорят до хрипоты. Был Гомер? Был. Нет, не был. Нет, был.
Что ж тут говорить о мифах, о героях всяких, о Геракле и о Тезее, о Елене Прекрасной? Может быть, тогда и Зевс был? И Венера?
И только одно смущает меня всегда. Этот самый Шлиман. Да, я же сам говорил - совпадение. Совпадение - то, что он открыл, раскопал, нашел Трою именно там, где говорил о ней Гомер, хотя это была и не та Троя. Но открыл, открыл. И еще: но это уже о Гомере. Все-таки неясно одно. Ну, был Гомер. Ну, не было его. Но книги-то есть! "Илиада" и "Одиссея". Откуда-то они все-таки взялись. Я не знаю, как пишутся книги, но ведь не из воздуха они берутся. Кто-то должен сесть - за стол или за пень, или делать это стоя или лежа, - но кто-то ведь должен вывести сначала первую строчку, потом вторую, третью, сто девяносто четвертую - а в "Илиаде" их больше десяти тысяч. Нет, что-то во всей этой истории есть, не отрицаю, но я не хочу ломать голову над вопросами, на которые и через тысячу лет никто не сможет ответить, и через две, а может, и через три; как только я начинал об этом думать, мне сразу становилось дурно, голова у меня кружилась, мне становилось жарко - да, самый настоящий жар начинался у меня, как сейчас, и тогда мне начинала мерещиться всякая чертовщина, и, чего доброго, я мог поверить во все эти сказки, в примитивные сказки древних греков, и я представил себе, что я маленький мышонок, который прогрызается сквозь огромную гору книг о Гомере, и каждая книга пищала своим голосом - не веришь, не веришь, а потом появлялись профессора и академики в черных шапочках, они смотрели на меня укоризненно, они грозили мне пальцем, покачивая головами, а потом откуда-то появлялся Геракл, огромный, усталый и задумчивый, он шел, тяжело передвигая ноги, шкура льва тащилась по земле, из колчана за спиной виднелись оперения стрел, он тоже бросил на меня какой-то странный взгляд, как бы говоривший: "Не веришь ведь, а?", - а потом все вместе - профессора и академики, и Геракл, и еще кто-то, кого я не мог угадать, - начинали кружить вокруг меня в странном хороводе, а из-за их спины, неизвестно откуда голос, похожий на голос говорящей птицы, выкрикивал один и тот же вопрос, на который я почему-то никак не решался ответить. "Как тебя зовут? - спрашивал этот голос. - Как тебя зовут, как тебя зовут?.."
И тогда, не выдержав, я сказал:
- Меня зовут Мелезиген.
* * *
- Так как же тебя зовут? - спросил Геракл. Он лежал на спине, и глаза его поблескивали в темноте, как у кошки.
- Меня зовут Мелезиген.
- Странное имя, - сказал Геракл. - Мелезиген, Мелезиген… "рожденный на берегу Мелеса"…
- Ну да, - сказал мальчик. - Вот именно. На берегу Мелеса. Разве ты не знаешь такой реки? Это же в Смирне.
- В Смирне? Ну конечно, - сказал Геракл. - Конечно, знаю, Мелес. Мутная такая речушка. То-то я помню, что это у черта на куличках. Это же в Малой Азии, ну конечно. Как же, Смирна. У вас еще там продаются такие вкусные засахаренные дыни, таких я не встречал больше нигде. И почти даром - просто удивительно. Да, хороший город, ничего не скажешь. Ты согласен?
- Да, - сказал мальчик. - Конечно, согласен.
Но ему вдруг стало обидно. Он и сам не мог понять, почему. Может быть, из-за дынь? Он смутно помнил огромные городские ворота с вечно сонными стражниками, толпы народа, снующие по широким улицам, базар, где они целыми днями пропадали, необъятный, известный во всем мире смирненский базар с бесконечными рядами, где продавались товары со всего света, где продавали виноград, дыни и яблоки, засахаренные фрукты - все, что производила обильная земля этого города, базар, с его палатками иноземных купцов, побывавших в далеких и неведомых странах, - настолько далеких и неведомых, что в них не понимали даже греческого языка. Но более всего ему запомнилось море - то синее, то зеленое, то в белых прожилках, то в бурунах, а то совершенно спокойное и тихое, - и как хорошо было убежать из дома, выбежать из ворот, домчаться до пристани, где все небо было закрыто мачтами кораблей, сбросить на бегу хитон и прыгнуть в прохладные, зеленые, ласковые волны, сделать гребок и другой, а потом раскрыть под водой глаза и вообразить себя огромной и сильной рыбой, от которой врассыпную разбегаются мелкие рыбешки и рачки…
И мальчик повторил:
- Да. Да, конечно, согласен. Смирна - очень хороший город. Может быть, это потому, что он основан Тезеем?
- Кем, кем? - переспросил Геракл. Он и вправду последнее время стал хуже слышать, особенно после того, как кулак Эвритиона, того самого, что сторожил быков Гериона, попал ему прямо в ухо. Это был бесчестный удар, что и говорить, даже если учесть, что это вообще был единственный удар, который Эвритион успел ему нанести, и уже точно - последний удар в его жизни. Это вечная беда таких людей, как Эвритион. С этими высокорослыми силачами никогда нельзя договориться по-хорошему, их губит неправильное представление о собственной силе. Они слишком полагаются на свои длинные руки, чуть что - пускают их в ход, не задумываясь, можно ли просто так вот взять и двинуть человеку по уху. Решительная ошибка, решительная, - но удар был действительно силен, в ухе у него до сих пор звенело, и он стал замечать за собой неприятную привычку переспрашивать по нескольку раз.
- Тезеем, - повторил мальчик. - Великим героем Тезеем.
Вот теперь он расслышал. Тезей! Как же, отличный парень.
- Тезея я знаю, - сказал Геракл. - Да. Отличный парень! А какой у него удар левой! Что-то о нем ничего не слышно в последнее время. Я-то, правда, был занят, сам знаешь. А что говорят?
- Ну что ты… - сказал мальчик. Он даже привстал от неожиданности. - Что ты, Геракл? Ну и ну! Ты и в самом деле давно не был дома. Да ведь по всей Греции только об этом и говорят. Нет, ты не шутишь? Он же украл эту девчонку, как ее… Ну да, Елену, дочку спартанского царя Тиндарея. Да нет, ты не мог этого не слышать!
- Клянусь Зевсом, которого все считают моим отцом…
- Ну, это поистине чудеса! Не слышать о таких делах! У нас во дворце об этом говорят все - от управляющего до последней судомойки. А про Елену ты слыхал что-нибудь? Говорят, она такая красивая, Елена, что и словами не передать. Дошло это и до Тезея, а он, как ты знаешь, не женат. Слушай, а Пейритоя ты знаешь?
- Из Фессалии?
- Ну, видишь! У него, у Пейритоя, тоже не было жены, вернее, сначала она была, но потом умерла. Так что они оба были без жен, и тут они стали думать, на ком им жениться. Слушай, Геракл, а ты был женат?
- Был, - сказал Геракл.
- Это что, очень здорово?
- Да как тебе сказать… - Меньше всего Гераклу хотелось говорить сейчас о своей семейной жизни. Ни говорить, ни вспоминать. - А что, это тебя интересует?
- Вот еще, - сказал мальчик. - Придумаешь тоже. Я только хотел бы понять, зачем люди женятся. Только поэтому я и спросил, потому что мне это совершенно непонятно. Знаешь, мне кажется даже, что это все просто зачем-то придумано. Ведь ни к чему хорошему такие вещи не приводят. Ну, взять эту историю с Еленой - красивая она, все говорят, - неужели этого достаточно, чтобы из-за нее разгорелась война?
- Как война? - сказал Геракл. - В каком смысле?
- В прямом, - сказал мальчик. - В самом прямом. Тезей и Пейритой украли Елену, а Тиндарей, ее отец, не стал, конечно, такого терпеть, собрал всех своих спартанцев и двинул их на Афины.
- Это уже интересно, - сказал Геракл. - Спартанцы воевать умеют. Храбрые ребята.
- Да не боится Тезей никаких спартанцев! - горячо воскликнул мальчик. - Он не боится никого на свете. Только ведь его не было дома, понимаешь. Они кинули жребий - Тезей и Пейритой, - кому достанется в жены эта девочка, Елена. И выпало - Тезею. Тогда Пейритой и говорит: "Ты мне, Тезей, друг или не друг?" Тот, конечно: "Друг". - "Ну, а если друг, поклянись, что не женишься на этой девочке, пока и мне не поможешь достать жену". Понимаешь? Тезей, натурально, поклялся. Тут Пейритой и говорит: "Пошли, украдем Персефону". Ты понял теперь?
Это Геракл услышал сразу.
- Персефону, - пробормотал он. - Жену Плутона? Это уже слишком. Они что, с ума сошли, что ли?
- Я же спрашивал тебя, - сказал мальчик, - не зря же я спрашивал тебя, что это такое - женитьба и зачем все так стремятся к этому? Я-то считаю, что все это чепуха. Это все выдумали сами девчонки. Я думаю даже, что настоящий мужчина и вовсе не должен жениться. Но это я так думаю, а взрослые, похоже, думают иначе. В этом все и дело. Может быть, тут есть что-то, чего я не знаю, а? Ну так я продолжаю: Тезей, сказал я, дал слово. А уж если мужчина дал слово… Нет, дело не только в этом. Тут еще и другое. Я считаю, что самое главное в жизни - это дружба. А Пейритой был Тезею друг… И вот тут уже то, что он дал слово… Короче, тут они и пошли.
- Куда пошли? - не понял Геракл.
- Да в Тартар же, в том-то все и дело. В подземное царство. Приходят и говорят Плутону - так, мол, и так. Пришли за твоей женой. Тот, как я понимаю, ужасно рассвирепел. Может быть, это и в самом деле нехорошо как-то - отдай и все! То есть я бы просто отдал, но у взрослых другое дело. И вот Плутон говорит им: "Вы вот здесь присядьте, а я схожу за Персефоной. Надо, - говорит, - и ее ведь спросить, может, она не захочет. А если захочет - пусть идет с вами". Они и присели.
- И…
- В том-то все и дело. Нет, наверное, Плутон действительно рассердился. Только они присели - и словно приклеились, словно приросли к скале… э… ты куда, Геракл?..
Мальчик опять не заметил, пропустил мгновение, когда Геракл поднялся, - совсем как тогда, у реки. Только что он лежал на спине, раскинув руки, огромный, спокойный, безмятежный, такой большой и тяжелый, что, казалось, нет такой силы, чтобы сдвинуть его с места, - когда он успел подняться, глаз не успел даже уловить; а он уже собирался: разбросал костер, затоптал угли, залил водой пепелище, нагнулся и вышел из пещеры. Мальчик тоже выглянул. Сидя на корточках, Геракл протирал тетиву кусочком кожи. Протер, смазал воском, снова протер. И еще раз. Поднялся, захватил тремя пальцами тетиву, потянул…
Раздался едва слышный скрип. Огромные рога подались, согнулись… Мальчику было видно, как напряглись мышцы спины.
- Геракл, - сказал он, - послушай…
Но Геракл снова не слышал. Он готовился, нет, он уже готов был идти, он смотрел куда-то вдаль, мысли его были уже не здесь. Нет, не здесь - они были уже далеко, они были далеко отсюда, там, где ждали его новые дела. Он едва не забыл о мальчике, глядевшем на него в немом отчаянии; он поправил на плечах старую львиную шкуру, взял дубину…