- Дурак ты, Серега, и уши холодные, - сказал Никита. - Второй Черепков нашелся… Испытатель… Вы оба себе когда-нибудь шею свернете.
- Ну, кто себе раньше шею свернет - одному богу известно. Иногда бывает, что обстоятельства сильнее нас, - возразил Сережка.
- Я не про обстоятельства, а про бессмысленный риск. Какого черта тебя понесло под эти провода? - обозлился Никита.
- Никакого риска, старик, не было. Я к этому мероприятию детально подошел. Прикинул расстояние между столбами - больше чем достаточно, и высота позволяет, метров пятнадцать - двадцать. В общем, футболисту легче по воротам с одиннадцатиметрового смазать, чем летчику мимо этих перекладин проскочить. У тебя нет закурить?
- Нет, - сказал Никита.
- И у меня отняли. - Сережка вздохнул и понурил голову. - Я, старик, только одного не учел: я-то, так сказать, морально был подготовлен, а ты… мог растеряться. А в этом деле самое главное - нервы. Вернулся на аэродром, а тебя все нет и нет. Меня аж в дрожь бросило, еле сигарету ртом поймал.
- Я действительно растерялся, - сознался Никита. - За тебя страшно стало.
- На такие вещи со стороны, наверное, всегда смотреть страшнее, - сказал Сережка. - За это нам и всыпали. На полную катушку.
- На полную?
- А ты думаешь, выгнали бы?
- Сам удивляюсь, что мы еще не в штатском, - усмехнулся Никита.
- Не вытурили бы, - подумав, уверенно сказал Сережка.
- Это почему же?
- Мы, старик, перспективные. Никита схватился за бока и захохотал:
- А ты нахал, Серега, крепкий нахал.
- Нахальство - второе счастье. - Сережка почесал за ухом. - Где бы нам все-таки курева раздобыть?
- У курсантика, - сказал Никита. - Он там, по-моему, уже храпит.
- Верно. Как это я раньше не сообразил? - Сережка подошел к двери и негромко три раза стукнул.
- Чего тебе? - послышался глухой окающий бас.
- Во-первых, не тебе, а вам; во-вторых, дрыхнуть на посту не положено; а в-третьих, мог бы уже догадаться и угостить нас сигаретой.
Второкурсник недовольно засопел. Ответить в более развернутой форме ему явно мешала табель о рангах. К тому же он прекрасно знал, за что сидят ребята, и ничего, кроме симпатии и уважения к ним, не испытывал.
Дверь приоткрылась, и курсант протянул Сережке четыре сигареты и коробок спичек.
- Спасибо, - сказал Сережка. - Ты во сколько сменяешься?
- В восемь.
- Передай Черепкову… Знаешь его?
- Парашютист который?
- Вот именно, Парашютист. Так передай ему, чтобы, как стемнеет, притащил нам сигарет. Понял?
- Сделаю.
Дверь захлопнулась.
- Славный паренек, - сказал Сережка, - а главное - сговорчивый.
- Наш. - Никита жадно затянулся. - С Волги.
- А вот в школе, старик, - Сережка задумчиво потер подбородок, - ты, наверное, это тоже замечал: и парни неплохие, и котелок работает, а каши с ними не сваришь. Почему?
- Каждый свою лямку тянет, - сказал Никита, - а мы одну общую. В этом все дело.
Алик прибежал сразу после отбоя. Караульный, видимо предупрежденный своим напарником, пропустил его без звука.
- Как там Баранов? - спросил Никита.
- Свирепствует. Кричит: кого слова не берут, с того шкуру дерут. - Алик выудил из карманов сигареты и озадаченно осмотрелся: - Не Рио-де-Жанейро. Разве можно асов в таких хоромах держать? А вы тоже хороши, не могли предупредить… Я бы к вам с удовольствием присоединился.
- Нельзя, старик, - фыркнул Сережка, - больше двух - банда.
- Ладно, - обиженно протянул Алик и скороговоркой: - Какие ЦУ будут? Быстренько. А то у парнишки, - он скосил глаза на караульного, - пять нарядов вне очереди. Засекут - вместе с вами сидеть придется.
- В городе будешь - зайди к Татьяне, - сказал Никита.
- Обязательно, старик. Не воспользоваться твоим отсутствием - грех.
Никита улыбнулся.
- И объясни ей все… Толково и с юмором.
- Он такого наплетет, что она задумается: а не дала ли маху? - хихикнул Сережка.
Алик погрозил ему кулаком и захлопнул дверь.
Атмосфера в кабинете начальника училища была напряженной. Разговор шел долго, каждый выкурил уже не по одной сигарете, но к единому мнению собравшиеся так и не пришли. Обычно люди, сидевшие сейчас перед генералом Малининым, понимали друг друга с полуслова, но на этот раз в их единодушии произошел раскол, поэтому все испытывали неловкость.
Малинин, которому надоело гнетущее молчание, наконец не выдержал и, щелкнув портсигаром, придвинул к себе характеристики Мазура и Бойцова.
- Вы пишете, что это их первое нарушение, - обратился он к заместителю командира эскадрильи по строевой и физической подготовке капитану Левину. - Прежде, как я понял, они у вас ходили в отличниках и никаких особых проступков не совершали. Верно?
- Верно, - угнетенно ответил Левин.
- А что вы теперь скажете?
- Я отвечаю за дисциплину на земле, - снова ушел от прямого ответа Левин. - Летать их… другие учат.
- Понятно, - побагровел Малинин, поворачиваясь к Баранову. - Вам слово, капитан.
- Мне, товарищ генерал, трудно быть судьей. Это мои ребята, ребята талантливые, настойчивые, и поверьте мне на слово: они летчики милостию божьей. В общем, я воздержался бы.
- Значит, против исключения.
- Против.
- А вы, Евгений Николаевич? - обратился Малинин к Малышеву.
- Исключить! - сверкнул глазами подполковник. - Если б они в провода врезались!.. Я как представлю - у меня мороз по коже! Одинцова мы хотели выгнать за то…
- …что он накануне полетов выпил, - сказал Храмов, поднимаясь. - В этом его главная вина.
- Хорошо, - остановил его Малышев. - Я в любом случае за исключение. Простить - значит развязать руки другим.
Малинин раздраженно кивнул и посмотрел на Храмова:
- А вы что скажете?
Храмов встал и, одернув китель, задумался.
- Когда парню двадцать, он порывист и горяч и зачастую сдержанность старших расценивает как ревность, как недооценку своих еще скрытых талантов. Мазур и Бойцов во время своего полета наверняка думали о другом. - они хотели показать нам свое искусство, нестандартность мышления в бою, храбрость и волю.
- Авиация - не арена для трюков, - угрюмо заметил Малышев.
- Но разве Мазур трюкач? Бойцов ухарь, который летает только во имя риска, на потеху зрителей? Аудитории у них не было. Единственным очевидцем их мастерства оказались вы. Да и то случайно.
- Если я вас правильно понял, вы против наказания? - проговорил Малышев.
- Я не против наказания, наказание - это тоже воспитательная работа. Я - против исключения. Иногда легче отмахнуться от беспокойного человека, чем дать ему совет, где нужно - поддержать, когда нужно - предупредить. Мазур и Бойцов выдержали испытание на прочность, доказали, что современная техника им по плечу, и я предлагаю дать ребятам возможность исправиться. Думаю, они это поймут и оценят лучше, чем исключение.
- Ну и какую меру наказания вы предлагаете? - спросил Малинин.
- Самое страшное наказание для них - отстранить от полетов.
- Они уже наказаны, товарищ генерал, - вставил Левин. - Восьмые сутки сидят.
- Сидят? - удивился Малинин.
- Сидят, - нахмурился Малышев. - Пятнадцать строгого.
- Это меняет дело, - сказал Малинин. - Два раза наказывать за одно и то же - плохой тон. - Он задумался, затем повернулся к Баранову и сказал: - Когда отсидят, зайдите вместе с ними ко мне. Нам есть о чем поговорить…
Был вечер. Сережка, который уже смирился с положением заключенного и репутацией воздушного хулигана, преспокойно спал в своем углу. "Не тревожь тревоги свои, и тревоги оставят тебя", - сказал он беспокойно шагавшему из угла в угол Никите. И заснул. Мгновенно. Он вообще любил поспать. И теперь, когда представилась такая возможность; храпел чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Никита ему искренне завидовал. И он был бы не прочь таким образом скоротать время: проснуться, выбить на нарах зарубку - еще один день прошел - и снова на боковую. Но у него ничего не выходило. Как только он закрывал глаза, на душе становилось так тягостно и тоскливо, что он моментально вскакивал и с яростью попавшейся в капкан дикой кошки принимался мерить тяжелыми шагами комнату. Алик возник в проеме двери, как привидение.
- Не спишь? - спросил он тихо.
- Как видишь… - Никита горько улыбнулся, ожидая, что и Алик улыбнется ему в ответ. Но друг остался серьезен. Его это озаботило и насторожило. - Сдала она экзамен?
- Пятерка, - кивнул Алик.
- Ты ей рассказал?
- Понимаешь, старик… - Алик вдруг замялся. - Я решил ее не расстраивать.
- То есть как это… решил? Она же еще больше волноваться будет!
Алик отвел в сторону глаза и жалко улыбнулся:
- В общем, я не мог.
Никита рванул Алика за гимнастерку.
- Что с ней? - И голос его был так глух и безжалостен, что Алик не выдержал, нарушил данное Славке слово молчать.
- Нога сломалась, - сжавшись, пролепетал он.
- Нога?!
- Да не ее, самолетная…
Никита молча опустился на нары. Он почувствовал такую усталость, какую не испытывал после самых жестоких перегрузок, когда земля вздыбливается, поворачивается вокруг своей оси и все сливается в неудержимом вращении. У него защипало кончики пальцев, точно он отморозил руки. Никита поежился и только тут услышал страшно далекий, приглушенный расстоянием голос:
- Да ты не волнуйся, ну, побилась слегка… С кем не бывает? Отделалась одними царапинами…
- Где она?
- В больнице.
- В какой?
- В первой.
- Отделение?
- Хирургическое.
- Снимай ремень! Алик молча подчинился.
- И сиди здесь. Я вернусь. Скоро. До смены караула. - Никита опрометью бросился за дверь.
Курсант его даже не окликнул. Он, видимо, принял его за Черепкова и, довольный тем, что это непредвиденное свидание так быстро и благополучно закончилось и ему не нагорит, осторожно задвинул засов.
Сережка продрал глаза и недоуменно посмотрел на понурую фигуру Алика.
- А тебя за что?
- Понимаешь… - Алик развел руками.
- Кажется, понимаю. - Сережка вытащил из тайничка под окном сигарету и закурил. - Как дело было?
Алик рассказал.
- Да-а… - протянул Сережка, когда Алик поведал о случившемся. - Закон бутерброда знаешь? Падает всегда маслом вниз. Так вот, если Никиту вытурят из училища, это будет на твоей совести. Запомни. И объясни все Славке. Он что-нибудь придумает.
Алик нервно потер подбородком плечо и, нахмурясь, бросил на друга вопросительный взгляд.
- У него, не в пример некоторым, голова на плечах, а не кочан капусты, - пояснил Сережка.
Никита, держась в тени деревьев и стараясь никому не попадаться на глаза, пробрался к общежитию аэродромного персонала. Ему до зарезу требовался Леха Безуглов. Только он мог его выручить в данной ситуации. Во-первых, Леха был не трепло и на все курсантские выходки смотрел сквозь пальцы, а во-вторых, у него был мотоцикл, мощный "Юпитер", которым и решил воспользоваться Никита.
У Лехи было хорошее настроение. Он по случаю воскресного дня сходил в баню, крепко попарился и сейчас разгоряченный сидел за столом в майке и ужинал.
- Здравствуй, - сказал Никита, входя в комнату.
- Здорово, если не шутишь. Садись, чайку попьем. Варенье домашнее.
- Я к тебе по делу.
- Выпей, тогда и поговорим. - Леха невозмутимо улыбнулся. - Хорошее варенье.
- Некогда, Леха, - взмолился Никита. - Выручи, век благодарен буду.
- Сколько тебе? - Леха полез в карман за бумажником.
- Да не денег мне, мотоцикл. Часа на полтора. Безмятежные Лехины глаза недоуменно расширились, и он вдруг сказал:
- А тебя ж посадили.
- Леха, нужно, - чуть не взвыл Никита. - Беда у меня!
Леха достал из брюк ключи и бросил на стол.
- В сарае. Только не разбей.
Никита гнал мотоцикл, словно самолет на взлет. Придорожные деревья, телеграфные столбы мелькали призрачными видениями, все летело в стремительную белую мглу, рассекаемую резким, судорожным от рывков машины, узким лучом света фары. На колдобинах и ухабах мотоцикл подбрасывало и заносило. Никита, чтобы не вылететь из седла, всем корпусом подавался вперед, чуть притормаживал и снова до отказа выжимал газ. "Скорее, - торопил он сам себя. - Я должен ее увидеть". Немедленно, сию секунду". Его подхлестывали боль и нежность к любимой, страх и неверие в россказни Алика. Царапины, ушибы! Он-то летчик, его не проведешь, он знает, что такое самолетная авария!"
После грохота и рева мотоциклетного двигателя тишина больничных покоев показалась Никите нереальной и неправдоподобной.
- Мне необходимо увидеть Жихареву, - сказал он в приемной.
Медсестра устало подняла голову и осмотрела его долгим подозрительным взглядом. Ее, очевидно, смутил вид Никиты: заляпанные грязью гимнастерка и сапоги, мокрое от пота, осунувшееся лицо и лихорадочно блестевшие, расширенные зрачки.
- А вы ей, собственно, кто? - спросила она озадаченно и взглянула на часы. - У нас прием до восьми, а сейчас…
- Муж! - выкрикнул Никита. - Она разбилась!..
Что больше подействовало на сестру - окрик или магическое слово "муж", никто из присутствующих в приемной не понял, но только она молниеносно раскрыла журнал, и ее тоненький указательный палец быстро заскользил по графе с фамилиями поступивших больных.
- Что с ней? - не выдержал Никита.
- Не волнуйтесь, - уже мягче произнесла сестра. - Легкое сотрясение мозга и вывих плечевого сустава.
Никита облизал пересохшие губы и дрожащим голосом спросил:
- Можно мне ее увидеть?
- Только не задерживайтесь, - после некоторого колебания ответила сестра. - Возьмите халат.
Татьяна спала. Никита осторожно присел на краешек постели, поправил съехавшее набок одеяло и непроизвольно погладил Татьяну по волосам. Она открыла глаза, виновато улыбнулась и протянула ему руку. Рука была слабой и горячей. Никита даже почувствовал, как пульсирует в ней кровь. Он нагнулся и поцеловал ее в запястье.
- Больно?
Татьяна покачала головой.
- Зачем ты прибежал? Ведь тебе влетит. Или ты отпросился?
- Отпустили, - соврал Никита. - Только ненадолго.
- Ну, иди. - Татьяна снова улыбнулась, нежно и ласково. - Меня через неделю уже выпишут, и мы с тобой увидимся. Дома. Как твои дела?
- Нормально, - сказал Никита, с тоской подумав о своем идиотском положении: "Надо выпутаться. Во что бы то ни стало. Иначе… Что я скажу тогда Татьяне?"
Никита украдкой, чтобы не заметили другие больные, неловко ткнулся ей в губы и вышел.
Мотоцикл стоял у подъезда. Никита глубоко и облегченно вздохнул, закурил и, откинув ручку стартера, запустил двигатель. И вдруг услышал:
- Мазур!
Он обернулся. Перед ним стоял его непосредственный начальник капитан Левин. Никита похолодел. Только сейчас, сидя у Татьяны, он думал о том, как бы выкрутиться из этой истории… И вот на тебе, все лопнуло, как мыльный пузырь: побега с "губы" ему не простят.
- Мне тебя бог послал, - обрадовался Левин, залезая в коляску. - Гони. В часть. Я опаздываю. Понимаешь, - продолжал он, когда Никита тронул машину с места, - заказал междугородную и забыл. А разговор важный. - Вдруг лицо его вытянулось, и он посмотрел на Никиту так, как смотрят на явившегося с того света: - Мазур… а ты же на "губе"!
Никита хмуро кивнул.
- А каким же образом ты оказался в городе?
- У меня… жена… - Никита проглотил застрявший в горле ком.
- Насколько мне известно, вы не женаты, - обрезал Левин.
- Мы собирались, - промямлил Никита, но, взглянув в глаза капитану, вдруг с неоспоримой ясностью понял, что ничто и никто на этом свете ему уже не поможет. Какое кому дело до его любви и чувств? Ромеоджульеттовские времена канули в вечность, любовные страдания так же смешны, как похождения Остапа Бендера. И все его объяснения, человека военного, чья жизнь подчинена дисциплине, заданиям, полетам, будут глупы и наивны и похожи на лепет набедокурившего ребенка.
- Так зачем ты удрал в город? - снова спросил Левин. Голос его был крут и жесток, как стальной обруч, стягивающий бочку.
- По делу.
- Может быть, объяснишь, по какому? Никита потупился.
Левин улыбнулся, но так, что Никиту передернуло.
- Мне кажется, что вы любите свою профессию, Мазур, - сказал он вкрадчивым и тихим голосом, и эта елейная интонация сразу же заставила Никиту насторожиться и подумать о том, что Левин располагает информацией о его личности гораздо более обширной и достойной внимания, нежели его неофициальная прогулка в город. - Начальник училища несколько раз справлялся у меня о ваших успехах. - Слово "ваших" Левин произнес особенно отчетливо и раздельно, вложив в него свой, какой-то тайный и одному ему понятный смысл.
Никита, словно его уличили в чем-то нехорошем и постыдном, покраснел и отвел в сторону глаза.
- Вы поступили в училище по протекции? - спросил Левин.
Никита, с трудом разлепив дрогнувшие от обиды губы, с горькой досадой в голосе проговорил:
- Товарищ капитан, я люблю небо, вы… не совсем правильно обо мне подумали… Командир полка, в котором я служил, - друг Василия Федоровича Малинина, и я даже не знал, что он знает о моем существовании.
- Ах, вот в чем дело, - задумчиво, словно про себя, проговорил Левин. - Значит, это штучки Жихарева… Он всегда подбирает к себе в полк ребят из нашего училища.
Мазур остановил мотоцикл у штаба. Левин не спеша вылез из коляски и с любопытством заядлого мотоциклиста осмотрел машину.
- Это чья телега? Никак, Безуглова? Никита промолчал.
- Дисциплинка! - Левин крякнул и зашагал прочь. - Товарищ капитан! - Никита догнал Левина и в нерешительности остановился.
- Я слушаю, - предупредительно спросил Левин.
- Что мне будет? Вы понимаете… без неба я не смогу. Это все равно, что мне ноги отрезать!
- Не знаю, - подумав, сказал Левин, - но начальнику училища о вашем поступке мне придется доложить. Есть вещи, которые покрывать нельзя. - И он, козырнув, ушел.
Не менее жесткий и категоричный разговор произошел у Никиты с Барановым, и эта беседа по своим результатам и выводам повлияла на него гораздо более действенно и тягостно, нежели пятнадцать суток, которые он отсидел.
- Я, Мазур, - сказал Баранов, - сам когда-то был курсантом, я, дорогой мой, тоже имел привычку влюбляться до беспамятства, и это, наверное, неплохо. Но если ты будешь путать летные дела с сердечными, ты навсегда останешься недоучкой. А женщины, между прочим, посредственность не переваривают, они ее просто терпеть не могут. Но это - философия. Эту премудрость ты сам когда-нибудь постигнешь. А летать тебя учу я. Понял? И я из тебя сделаю летчика или выгоню к чертовой матери. Усвоил?
- Усвоил, - уныло выдавил Никита.
- Понятливый. - Баранов улыбнулся. - Ну, а для первого случая, чтобы до тебя все-таки дошло, что здесь не пансион для благородных девиц… - Капитан подтянулся и уже строго официально бросил: - Курсант Мазур, я вас отстраняю от полетов. На неделю. Финишером поработаешь. Ясно?
- Так точно, товарищ капитан, - обрадованно выдохнул Никита.