Никита был потрясен не менее Сережки и искренне позавидовал другу. И он бы не прочь испытать катапульту, с которой, к сожалению, был знаком только теоретически - катапультирование не входило в план летной подготовки будущих летчиков. Но один, так сказать, показательный прыжок разрешался. И доверяли его, как правило, самому опытному и перспективному в этом виде спорта курсанту. И этим курсантом оказался… Алик Черепков. "Метаморфоза какая-то", - подумал Никита. Но, проанализировав все действия и поступки своего товарища, убедился, что странного и случайного в этом ничего нет, что все правильно и закономерно. На душу каждого курсанта приходилось два прыжка в год. Никита к четвертому курсу напрыгал двадцать восемь, Джибладзе - четырнадцать, Сережка с Ленькой по восемнадцать, а Алик… сорок девять. Как только у него высвобождалось время, он галопом мчался в парашютную. Фрола Моисеевича не надо было упрашивать. Он всегда был рад этому шумливому и вездесущему парню и отправлял его в воздух с первой же уходящей на прыжки группой. Помогла Черепкову и дружба с Харитоновым. После их совместно го прыжка, когда они чуть было не угодили под поезд, прапорщик взялся за Черепкова всерьез. Он учил его мелкому и глубокому скольжению, точности приземления, умению управлять своим телом в свободном падении и многим другим премудростям этого трудного и опасного вида спорта.
Внимательно следил Харитонов за успехами Алика и в области техники пилотирования. И то, что приводило Баранова по поводу некоторых действий Черепкова в воздухе в неимоверную ярость, у прапорщика вызывало лишь веселую, интригующую усмешку. Ему все больше и больше нравился этот нескладный, не умеющий делать все, как положено, мальчишка, и чем-то он напоминал ему его самого - молодого, бесстрашно-отчаянного парня, которому и в разведку-то было сходить за удовольствие.
Баранов хоть и был зол на Черепкова - выкрутасы Алика, Никиты и Сережки подмочили-таки ему репутацию, - но в душе ликовал: его, а не чей-либо ученик удостоился чести первым покинуть машину методом катапультирования. Радовались за товарища и ребята. Особенно Сережка Бойцов.
- Главное - не боись, - орал он на ухо своему побледневшему другу, - помни, что ты еще не обедал. - Затем забежал с другой стороны. - И Мишаня завтра посылку получает. А там - апельсины, мандарины, "Хванчкара"…
Но до Алика, по-видимому, не доходили наставления друга. Мысленно он находился уже в полете и последовательно, одно за другим, повторял все те действия, которые ему сейчас предстояло выполнить.
- Готов? - спросил Баранов.
- Так точно, - отчеканил Алик.
- Залезай.
Алик вскарабкался в кабину. Вслед за ним поднялся по стремянке Харитонов. Он тщательно осмотрел все замки, крепления, помял напоследок своего питомца по шее и соскочил на землю.
Баранов запустил двигатель. Алик помахал приятелям и здесь заметил доктора. Храмов приветливо улыбнулся и чуть заметно кивнул - мол, не волнуйся, все будет в порядке.
- Поехали, - сказал Баранов и плавно тронул машину с места. На высоте поинтересовался: - Как самочувствие?
- "Самое страшное в нашем деле - это летать пассажиром", - вспомнил Алик один из афоризмов своего инструктора.
- Ты сейчас не пассажир, Алик, ты - испытатель. Сосредоточься. Выхожу на боевой курс.
Алик выпрямился и, сжав губы, плотнее прижался головой к подушечке кресла. Затем напряг мышцы рук и замер, ожидая команды.
- Пошел!
Алик нажал на спусковой механизм. Напряжение было так велико, что взрыва пиропатрона он не почувствовал. Просто его слегка тряхнуло, и он оказался в воздухе На миг увидел уходящий самолет и удивился, что все свершилось так просто и легко. "И напугаться не успел", - мелькнула мысль. Алик отстегнул сиденье и "пошел" к земле спиной, харитоновским способом. "Один, два, три…" - досчитав до десяти, Алик раскрыл парашют.
Фрол Моисеевич не то укоризненно, не то удивленно покачал головой и, тронув за плечо стоявшего рядом Харитонова, проговорил:
- Хорошая точка. Прапорщик загадочно улыбнулся:
- Это только начало, Фрол Моисеевич.
А Ленька, стоявший в окружении друзей, чуть слышно пробормотал:
- В нем могли убить Моцарта.
- Кого? - переспросил не отличавшийся большой начитанностью Джибладзе.
- Моцарта, - повторил Лепя. - "Меня мучает, что в каждом человеке, быть может, убит Моцарт".
Заканчивались последние программные полеты. Дни, напряженные и нервные, накатывались один на другой, как белые ночи. Ребята устали: несколько боевых вылетов в день измотают кого угодно. А Баранов, как неутомимый извозчик, все погонял, понукал. Его "давай" уже резало слух. Парни нервничали. Они впервые почувствовали усталость и узнали, что такое по-настоящему хочется спать. Теперь по вечерам в палатке не было слышно обычного шума и смеха - все засыпали, едва добравшись до коек. А на рассвете снова пела труба, курсанты вскакивали, быстро умывались, завтракали и снова уходили работать на высоту.
Баранов сбивал со своих питомцев последнюю мальчишескую спесь. Он хотел, чтобы они раз и навсегда усвоили, летать - не развлечение, летать - это работа, тяжелая и изнурительная. И добился своего. Однажды перед сном Алик, уронив голову на подушку, жалобно промычал:
- Сшей мне рубаху белую, мама…
- Дурень, - сказал Славка, - послезавтра воскресенье.
Что ответил Алик, Никита не слышал. Он уже спал.
Кончилась эта "перегрузка" так же неожиданно, как и началась. Буквально на следующий день, в субботу, Баранов, как всегда тщательно выбритый и подтянутый, пройдясь перед строем готовых к вылету ребят, вежливо осведомился:
- Кто-нибудь устал?
- Второе дыхание открылось, - подал голос отдышавшийся за ночь Алик.
Баранов сдвинул на затылок фуражку и, выждав паузу, коротко бросил:
- Всё! - И это "всё" прозвучало как пистолетный выстрел - резко и неожиданно. - Летная программа закончена. В понедельник приезжает инспектор ВВС, официально - председатель Государственной экзаменационной комиссии полковник Бренч. На вид он дядя важный и серьезный, но вы не пугайтесь, я ему тоже в свое время летную практику сдавал и, как видите, ничего, живой. Задания, как правило, у него коротки, но при выполнении фигур он ценит прежде всего чистоту и аккуратность Любит глубокие виражи, обожает работать на вертикалях, но терпеть не может лихачества. - Баранов посмотрел на стоявших рядом Бойцова и Мазура. - С детства не переносит штопора и страдает клаустрофобией. Понятно?
- Никак нет. - Сережка приторно-вежливо улыбнулся.
- Это боязнь узких пространств, - уточнил Баранов.
- Понятно, - кивнул Никита.
- Ну и отлично… Можете быть свободны.
После обеда Черепкова и Джибладзе вызвали в штаб. Притащил эту новость второкурсник Витя Магнер, тот самый парень, который стоял на часах, когда Никита удрал в город. Он робко просунул в палатку голову и осмотрелся.
- Входи, - разрешил Алик. Он валялся на койке и важно дымил сигаретой. На тумбочке стояла водочная бутылка с водой, на которой мастерски была пришлепана этикетка: "Спирт питьевой. 96°". - Приятное известие, - сказал Алик, вставая. - Спиртику глотнешь?
Магнер вежливо отказался:
- Я в наряде.
- Да не боись, не повредит. - Алик налил треть стакана и протянул его оторопевшему парню. - Давай.
Магнер не в силах был отказать прославленному парашютисту. Он выдохнул воздух и одним духом опорожнил стакан.
- Еще хочешь?
- Спасибо. - Парень воздушным шаром выкатился из палатки. - У нас такого спирта целый бачок!
- Отлично! - гаркнул Алик. - Передай привет маме! - Он повернулся к суетливо одевавшемуся Джибладзе: - Миша, что вы нервничаете? Я вас не узнаю.
- Как думаешь, зачем? - спросил Миша, одергивая гимнастерку.
- На повышение, - хохотнул Сережка, - взводным будешь.
- Я серьезно.
- А черт вас знает… Может, вы действительно по ночам спирт дуете.
Миша глянул на него зверем и вслед за Аликом выскочил из палатки.
- А действительно, зачем? - спросил Славка.
- Могу только догадываться, - сказал Никита. - Но держу пари, что Алик знает - больно у него хитрая была физиономия.
- Пошли купаться, - предложил Сережка. - Они раньше чем через час все равно не пригребут.
- Можно, - сказал Леня.
Никита со Славкой остались играть в шахматы.
Первым вернулся Джибладзе. Молча разделся и, взяв полотенце, шагнул к выходу. Сережка быстро преградил ему дорогу.
- Мишаня, - сказал он вежливо, - нам небезразлична твоя судьба.
- Предложили остаться инструктором.
- Согласился? - оторопев, спросил Сережка.
- Да. - Миша резко отодвинул друга в сторону.
- Я говорил, на повышение! - выкрикнул Сережка, оборачиваясь к друзьям. - Что вы на это скажете?
- Каждому свое, - задумчиво проговорил Славка. - Но вот Алик… Это для меня загадка.
- Алик отбоярится, - сказал Сережка. - Алик на Молдаванке родился.
- Все это так… - Никита поднял руку, призывая ребят к вниманию. - Кажется, он.
Насвистывая веселую одесскую песенку, в палатку ввалился Алик. Он расстегнул ремень, вытащил из-под койки гитару и проникновенным голосом запел:
А у него есть галстук и перчатки,
И он чистенький, как херувим,
А я в одной полотняной рубашке,
Да никуда не гожусь перед ним…
- Алик, - оборвал друга Сережка.
- Ша, - сказал Алик, прихлопывая струны ладонью. - Я вижу, что вы сгораете от любопытства. Лейтенант Черепков не желает, чтобы его друзья сгорели раньше времени, а потому разъясняет вам ситуацию. Только не падайте в обморок. Я с детства не перевариваю мелодраму. Мне предложили стать инструктором. Я поблагодарил начальство за оказанную мне честь и…
- …послал их куда подальше, - не выдержал Бойцов.
- Вы ошиблись, Сережа, - сказал Алик. - Я дал согласие.
- Шутишь?
- И не думаю.
Сережка скрестил на груди руки и со злым недоумением выпалил:
- Ну Мишаня - это понятно. У него самолюбие, он же князь! А ты? Какого черта ты подписался?!
- Объясняю, - сказал Алик. - Отсюда я быстрее всего попаду в испытатели… Баранов говорил с командиром эскадрильи. В общем, они замолвят за меня словечко. Кажется, у аудитории больше вопросов нет? Тогда, с вашего разрешения, я искупаюсь. - И, захватив полотенце, Алик убежал.
Далеко на востоке за холмами вставало солнце. Между деревьями висел прозрачный туман, сверкала роса, и воздух был чист и свеж.
Никита осторожно выбрался из палатки, поежился и, глянув на небо - высокую, призрачную голубизну, довольно улыбнулся. День обещал быть на редкость солнечным, а это важно, когда тебе предстоит последний полет, в котором ты должен продемонстрировать все свое мастерство и искусство высшего пилотажа.
Никита разбудил товарищей. Ребята быстро, без обычных шуток и разглагольствований сделали зарядку, умылись и отправились завтракать. Из столовой они вышли тихие и сосредоточенные - каждый понимал, что настала минута, которая навсегда определит будущее.
Славка, чтобы как-то разрядить предполетное напряжение, легонько толкнул Черепкова в плечо и полюбопытствовал:
- Волнуешься?
- Не так чтобы очень… - Алик замялся. - А вот князь… Я ночью просыпаюсь, а он зубами клацает, простудился, говорит.
- У меня аспирин есть, - моментально влез Сережка. - Мишаня, примешь?
- Мишаня, между прочим, уже инструктор, - беззлобно проворчал Джибладзе, - а ты пока… шпана!
Алик глянул на небо и задумчиво проговорил:
- А жарко будет, ребята, как в топке паровозной.
- Это точно, - согласился Слава. - На мне высотный костюм после первой заправки промокает…
Полковник Бренч, высокий, щеголеватый, с иссиня-черными волосами, подпаленными на висках сединой, поздоровался с курсантами и коротко, в двух словах, объяснил, как будут проходить зачетные полеты. Голос у него был сухой и ломкий, взгляд цепкий, колючий, и, рассказывая, он то и дело останавливался перед кем-нибудь из ребят, пытливо всматривался в лицо и резко спрашивал: "Ясно?" Парни, оробев, только кивали головами.
- Тогда начнем, - сказал полковник. - Кто первый? Ребята промолчали.
- Значит, нет желающих, - словно про себя отметил полковник и повернулся к Баранову: - Это не твои под проводами летали?
- Мои.
- Кто?
Никита, похолодев, вышел из строя.
- Курсант Мазур.
- Курсант Бойцов, - вслед за ним доложил Сережка.
- С вас и начнем. - Полковник жестом указал Мазуру на кабину.
Никита быстро занял свое место, запустил двигатель и доложил о готовности к полету.
- Поехали, - разрешил полковник.
Никита увеличил обороты и плавно тронул машину со стоянки. Боковым зрением увидел Баранова. Тот ободряюще кивнул - не дрейфь, мол! - и, разжав кулак, выбросил все пять пальцев: он требовал пятерки. "Волнуется", - подумал Никита.
Баранов действительно волновался. Он знал, что его питомцы постигли школу высшего пилотажа, знал, что они могут на свой лад расписывать небо узорами замысловатых фигур, вкладывая в эти неповторимые хитросплетения не только мастерство и выучку, но и то, что каждому было отпущено богом - смелость, осторожность, находчивость. Он знал, что они научились мыслить в воздухе, импровизировать, и все-таки переживал. А вдруг!. Это пресловутое "вдруг". Ошибка, случайность, неточность - и годы труда насмарку. Обидно. Для Баранова это был трудный выпуск. Трудный - значит, любимый Все ребята попались одаренные. А таких учить сложно: каждый с вывертом, с характером. Пока поймешь такого, остолбишь ему дорогу, чтобы не сорвался, не запутался, не свернул бы на тропочку, по которой легче шагать, - десять потов спустишь. И все это для того, чтобы спросить строже. С них - летчиков от рождения - и спрос особый. Как же тут не волноваться?
Старт! Никита, учитывая встречно-боковой ветер, взял ручку на себя. "МиГ" мягко оторвался от земли. Никита убрал шасси и повел машину в набор.
- Да ты не осторожничай, - сказал вдруг полковник. - Работай как обычно.
Никита перевел рычаг сектора газа на увеличение оборотов. Самолет послушно надбавил скорости и стремительно полез вверх. Привычно завращалась стрелка высотомера. Три тысячи, четыре, пять, шесть…
- Хорош, - наконец сказал полковник. - Скорость восемьсот, полет по кругу, и придерживайся заданной высоты.
"Главное, не волноваться, - подумал Никита. - Ошибки - результат волнения". Он установил скорость и, не спуская глаз с высотомера, вышел на прямую.
- Нормально, - одобрил полковник. - Правый вираж с креном в тридцать градусов… Спираль… Скольжение…
Выполнить эти довольно простые фигуры Никите не составляло большого труда - он работал над ними много и упорно и осуществил требуемое с безукоризненностью и чистотой мастера.
- Неплохо, - отозвался полковник. - Ну, а теперь несколько фигур… на твое усмотрение.
"Любит работать на вертикалях", - вспомнил Никита елова Баранова. Он набрал высоту и, описав полупетлю, устремился к земле. Истребитель, набирая скорость, мелко подрагивал, и эта дрожь, дыхание стальной птицы, передалась Никите. Он чувствовал машину каждой мышцей своего напряженного до предела тела и радовался этому ощущению слияния, понимая, что теперь все зависит только от него - его умения, знаний, мастерства.
На высоте двух тысяч метров Никита вывел машину из перевернутого пике и, включив форсаж, зверем рванулся по крутой горке от земли. Бочка, вторая, третья…
Снова петля…
- Достаточно, - сказал полковник.
В его сухом и бесстрастном голосе не было ни одобрения, ни осуждения, и Никита так и не понял, остался ли проверяющий доволен его работой. Но посадку он совершил безупречно: притер машину на две точки и, только когда погасла скорость, плавно опустил носовое.
Вторым вылетел Бойцов, затем Коренев, Завидонов, Черепков, а под занавес показал свое мастерство Миша Джибладзе. Полковник не спеша выбрался из машины, прошелся, разминая затекшие от привязных ремней плечи, и закурил. Ребята молча ждали приговора. А полковник, словно не замечая их нетерпения, продолжал спокойно прогуливаться, время от времени жадно затягиваясь сигаретой. Наконец он остановился напротив сверлившего его беспокойным взглядом Баранова и громко сказал:
- Лихие мальчики. Недочеты, конечно, есть… Спешат. Выруливание на пять выполнил только Коренев. Ну, а в общем впечатление хорошее. Всем - отлично. - Полковник козырнул, сел в ожидавший его "рафик" и уехал.
Баранов некоторое время смотрел вслед умчавшейся машине, затем повернулся к притихшим ребятам, и губы его растянулись в непроизвольной, какой-то стеснительной улыбке.
- Ну, вот вы и лейтенанты, - сказал он тихо. И замялся. Ему многое еще хотелось сказать этим мальчишкам, которым он отдал почти четыре года своей жизни. Чтобы не подвели его ни в небе, ни на земле, и помнили, и писали, как идут дела, как служится, на каких машинах летают, что ждет впереди. Но ничего он этого не сказал. Только махнул рукой и совсем не по-военному, неожиданно для себя проговорил: - Уходите… и возвращайтесь.
- То есть как? - растерянно пробормотал Черепков.
- А вот так, - улыбнулся Баранов. - В телеграммах, письмах, телефонных звонках. - А сам подумал, что не вернувшийся - это всегда утрата: неоконченный разговор, недокуренная сигарета, невыполненное задание, а иногда и смерть, чья-то прерванная жизнь… - Ну, топайте.
Но ребята не расходились. Им передалось состояние инструктора. Они поняли, что прощаются, уходят. Уходят в жизнь. Навстречу расстояниям и опасностям, потерям и победам. На душе на какой-то момент стало горько и тоскливо, захотелось как-то отблагодарить своего учителя, выразить ему свою признательность и уважение. Но как? Они были молоды, стеснялись своих чувств, а сентиментальность почитали за великий грех.
- Чего стоите? - не выдержал Баранов.
- Разрешите заказывать офицерские мундиры? - спросил Алик.
- Разрешаю, - сказал Баранов и зычно расхохотался, - лейтенант Черепков!
- За реактивную авиацию!
- За полярную!
- За ледовую разведку!
- За будущих космонавтов!
- За воздушных извозчиков! - Сережка, озорно поигрывая глазами, чокнулся с Джибладзе и подмигнул Черепкову.
- Ты кого имеешь в виду? - спросил Миша.
- Успокойся, не тебя!
- За солнечную Грузию! - Алик повернулся к Никите, который сидел слева, но того и след простыл. - А где Мазур? - Он озадаченно осмотрелся и, не заметив приятеля ни за столом, ни среди танцующих, прошел к выходу.
Никита стоял у фонарного столба и, запрокинув голову, с беспечной улыбкой взирал на небо.
- Ты чего, - спросил Алик, - звезды считаешь?
- Лучше уж звезды, чем тосты. Замучил меня князь, утомил. И душно там, и накурено… Может, пойдем?
- А ребята? - заколебался Алик.
- А что ребята? Завтра увидимся. Нам вместе до самой Москвы… А получим назначения и… ку-ку. Пишите письма. Ну, так ты идешь?
- Иду.