На краю земли

Кто из вас не мечтает о великих открытиях, которые могли бы удивить мир? О них мечтали и герои повести "На краю земли" - четверо друзей из далекого алтайского села.

Содержание:

ДЫМ В РАСПАДКЕ 1
НЕИЗВЕСТНЫЙ 2
ЧУДЕСНЫЙ КАМЕНЬ 5
УЧЕНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 6
ПЕРВАЯ НАХОДКА 8
ПОТОП 11
ГЕНЬКИНО УРОЧИЩЕ 12
ХОЗЯИН КРУГЛОГО ОЗЕРА 14
БРАКОНЬЕРЫ 15
МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ 16
ТРУДНЫЙ ПОДАРОК 18
АНТОН 20
ЗОЛОТОЙ ПОТОК 21
НЕФЁДОВА ЗАИМКА 24
САНДРО 25
СВЕТ НА ЗЕМЛЕ 26
ЛИНИЯ ЖИЗНИ 28
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ 29
ИДУЩИЕ ВПЕРЕДИ 31
МЫ - АРТИСТЫ 33
КУЛЁМКА 37
БУРАН 39
ПУТИ–ДОРОГИ 41
Примечания 42

ДЫМ В РАСПАДКЕ

Мало–помалу нами овладело уныние. Мы мечтали о великих подвигах, которые могли бы удивить мир, но подвиги нам не удавались.

Мы - это Генька, Пашка, Катеринка и я.

Сначала нас было только двое: Генька и я; потом присоединились Пашка Долгих и Катеринка. Я был против Катеринки, потому что она всегда приставала со своим "а почему?" и спорила. Она мне вообще не нравилась: большеглазая, тугие косички торчат в разные стороны, верткая, как юла. Катеринка определенно нарушала наше суровое мужское содружество, вносила в него какое–то легкомыслие и ребячество. Я так прямо и заявил, что категорически возражаю, и Пашка тоже поддержал меня. Но Генька сказал, что это неправильно: Катеринка - эвакуированная, и мы должны проявить к ней чуткость и внимание.

Катеринка с матерью приехали к нам еще во время войны. Дом у них там, на Украине, фашисты разбомбили, отец погиб на фронте. Наш колхоз выделил им избу и все прочее, и, когда война окончилась, Марья Осиповна, Катеринкина мать, сказала: "От добра добра не ищут. И тут люди живут, и ничего, хорошие люди… Чего же мы будем мыкаться взад–вперед?.." Так они и остались…

Пашка сказал, что он не против чуткости и внимания, но девчонки - они очень бестолковые, техникой не интересуются, а только мешают самостоятельным людям и часто ревут. Катеринка показала Пашке язык и сказала, что "еще посмотрим, кто первый заревет".

Если говорить правду, ревела она не так уж часто и вообще была ничего: в куклы не играла, тряпками не интересовалась и могла за себя постоять, хотя сама она худенькая и не очень сильная. Когда Васька Щербатый попробовал дразниться, Катеринка не недолго думая стукнула его и не отступила, пока их не разнял Захар Васильевич. Приняли ее в наш класс, и мы ходили в школу все вместе. (Нас всех перевели уже в седьмой класс, один Пашка еще в шестом.)

Мы мечтали о великих делах, но, как только у нас появлялся какой–нибудь замысел, неизменно оказывалось, что в прошлом кто–то уже опередил нас и то, что мы еще только задумывали, было уже сделано.

Нельзя же заново изобретать паровоз или самолет, если их давно изобрели, открывать новые страны, если вся земля пройдена вдоль и поперек и никаких новых стран больше нет, или побеждать гитлеровцев, если их уже победили! По всему выходило, что мы родились слишком поздно и пути к славе для нас закрыты. Я высказался в этом смысле дома, но мать удивленно посмотрела на меня и сказала:

- Экий ты еще дурачок! Люди радуются, а он горюет… Славы ему захотелось! Иди вон на огороде славу зарабатывай…

Все ребята согласились, что, конечно, какая же может быть слава на огороде, а если и может быть, то куда ей, огородной славе, до военной! А Пашка сказал:

- Странное дело, почему это матери детей любят, а не понимают? Вот раньше в книжках здорово писали: "Благословляю тебя, сын мой, на подвиг…" А тут - на огород!.. Давеча мне для поршня понадобился кусок кожи. Ну, я отрезал от старого сапога, а мать меня скалкой ка–ак треснет… Вот и благословила!

Пашка хочет быть как Циолковский и всегда что–нибудь изобретает. Он построил большую машину, чтобы наливать воду в колоду для коровы. Это была, как Пашка говорил, первая модель, а для колхоза он собирался построить большую. Машина получилась нескладная, сама воду наливать не могла; зато если вручную налить ведрами бочонок, который Пашка пристроил сверху, то потом достаточно было нажать рычаг, чтобы бочонок опрокинулся и почти половина воды попала в колоду.

Мать поругивала Пашку за то, что он нагородил у колодца всяких палок и рычагов, однако все до поры обходилось мирно. Но однажды Пашкин отец возвращался с фермы в сумерки, наступил на рычаг, и его окатило с головы до ног. Он тут же изломал Пашкину "механику" и задал бы самому изобретателю, да тот убежал к дяде кузнецу.

Федор Елизарович, или дядя Федя, как его все зовут, кажется сердитым, потому что у него лохматая черная борода, на лбу глубокие морщины, глаза прячутся под нависшими и тоже лохматыми бровями. На самом деле он добрый: пускает нас в кузницу посмотреть и иногда позволяет покачать длинное коромысло, от которого идет рычаг к большому меху.

Мех старый, латаный, и, если сильно качать, он начинает гулко вздыхать и охать, будто сейчас заплачет. Тогда пламя над горном исчезает, вместо него разом с искрами вылетает синий свет, и в нем танцуют раскаленные угольки. Дядя Федя ловко выхватывает из горна искрящийся кусок железа и, словно примериваясь, ударяет по нему молотком так, что огненные брызги летят во все стороны; потом быстро–быстро околачивает со всех сторон, пока раскаленное железо не вытянется в зуб бороны или еще во что–нибудь, а затем, не глядя, бросает в бак с водой. Все у него идет так быстро и ловко, что нам каждый раз становится завидно. Но дядя Федя, как мы ни просим, ковать нам не дает.

- Нет, ребята, - говорит он. - Кузнец начинается вон с той штуки, - кивает он на тяжелую кувалду. - Вот когда вы играючи ею махать будете - другой разговор. А сейчас ваше дело - расти. Может, потом и в кузнецы определитесь.

Мы все, кроме Катеринки, можем поднять кувалду и даже легонько тюкнуть по наковальне, но размахнуться ею не под силу даже Геньке.

С дядей Федей мы дружим и, когда он отдыхает, разговариваем о разных разностях. Он, правда, не больно разговорчив, так что говорим больше мы сами, а он, щурясь, покуривает свою коротенькую, окованную медью трубку и только кивает головой.

Дядя Федя всегда заступается за нас перед другими. Его все уважают и слушают, он депутат сельсовета, ходит в Колтубы на собрания и получает "Правду".

Вот и теперь Пашка прибежал под его защиту.

- Что, опять набедокурил? - спросил дядя Федя.

- Я не б–бедокурил, я м–машину изобрел. Я же не виноват, что папаня под ноги не п–поглядел… - И Пашка рассказал, как все произошло.

- Эх ты, механик!.. Ну ладно, пойдем на расправу.

Он закрыл кузницу и пошел к Пашкиному дому. Пашка приуныл, но побрел следом, приготовившись, в случае чего, дать тягу.

Отец уже переоделся и, должно быть, поостыл, но, когда Пашка вошел в избу, нахмурился:

- У тебя что, вихры чешутся? А ну–ка, поди сюда.

- Ты погоди, Анисим, - остановил его дядя Федя. - Вихры не уйдут. Приструнить, конечно, следует, ну и торопиться с этим не к чему. Коли бы он просто озоровал - другое дело. А у него мозги видишь куда направлены?..

- Я вижу, куда они направлены. Только и знает - выдумывать…

- Вот я и говорю: выдумывает. Может, до чего и путного додумается. А через вихры всякую охоту думать очень даже просто отбить.

Потом дядя Федя пожаловался на сталистое железо, Пашкин отец перевел разговор на ферму, которой он заведует, - тем дело и кончилось.

У меня нет пристрастия к технике - мне больше нравится читать книги и слушать разные истории. Но все книги, какие я мог достать, уже читаны и перечитаны, и я попробовал написать про нашу деревню сочинение вроде летописи. Тетрадей мне было жалко, и, потом, они все по арифметике или в две косых, а кто же пишет летопись в две косых! Я выпросил у отца большую конторскую книгу, написал на обложке: "Летопись. Древняя, средняя и новая история деревни Тыжи, сочиненная Н. И. Березиным", и перерисовал из книги подходящую картинку - битва русских с монгольскими завоевателями. Про битвы в нашей деревне я ничего не слыхал, но так как во всякой истории обязательно бывают войны и сражения, то я решил, что и в нашей деревне они тоже были.

Далее, как полагается, шло описание деревни:

"Деревня Тыжа стоит на реке Тыже. В деревне всего двадцать один двор. С востока Тыжа омывается речкой Тыжей, а с запада ничем не омывается, и там дорога к селу Колтубы. Это от нас километров пять или семь (точно установить не удалось: все ходят и ездят, а никто не мерил). Там находятся школа–семилетка и сельсовет, а в нем телефон. От Колтубов через Большую Чернь идет дорога к Чуйскому тракту, по которому ходят автомашины. За Тыжей тянутся колхозные поля. Они идут над самым берегом, потому что недалеко от берега поднимается большая гора и она вся поросла листвяком.
С севера находятся горы и тайга, а к югу идет такая крепь и дебрь, что пройти совсем немыслимо. Еще зимой туда–сюда, а летом ни верхом, ни пеши не пробраться. На что Захар Васильевич ходок, и тот туда не ходит. Еще дальше находятся гольцы, а в погожий день далеко–далеко виднеются белки.
Заложена деревня в…"

Вот тут и начались затруднения. Основание деревни относилось, конечно, к древней истории, но никаких древностей мне не удалось обнаружить. Самой древней была бабка Луша - она уже почти ничего не видела, не слышала и даже не знала, сколько ей лет: "Года мои немеряные. Кто их считал! Живу и живу помаленьку".

Чтобы задобрить бабку Лушу, я принес ей полное лукошко кислицы, но так ничего и не добился. Она только и знала, что твердила:

- Было голо место. Пришли мы - батюшки–страсти: зверье–каменье!.. Чисто казнь, а не жизнь. Потом ничего, обвыкли, к месту приросли… Они ведь, места–то наши, хо–о–рошие!..

Древняя история не получилась. Ничего не вышло и со средней историей. Дед Савва, к которому я пристал с расспросами, отмахнулся:

- Какая у нашей деревни история! Бились в этой чащобе, бедовали - ой, как люто бедовали! - вот и вся история. Жизнь, она нам с семнадцатого году забрезжила. Ну, а по–настоящему–то с колхоза жизнь начинается… Да. Вот она, какая история. Нашего веку еще только начало, историю–то потом писать будут… А вот раньше бывалоча… - И начал рассказывать, как он в 1904 году воевал с японцами и заслужил Георгия, но это уж никак не вязалось с историей деревни.

История Тыжи осталась ненаписанной, я спрятал книгу в укладку, но на деревне узнали про нее, и меня после этого иначе и не зовут, как "Колька–летописец".

Так, один за другим, рухнули все наши замыслы и начинания.

Мы еще надеялись на Геньку. Генька был врун. Его так и звали: "Генька–врун". Врал он без всякого расчета, верил в только что выдуманное им самим и, рассказывая свои выдумки, так увлекался, что вслед за ним увлекались и мы. Теперь только Генька мог придумать что–нибудь такое, что вывело бы нас из тупика. Но Генька исчез. Целый день его не было ни в избе, ни в деревне, и, куда он девался, не знала даже его мать.

Ожидая Геньку, мы долго сидели на заросшем лопухами и репейником дворе Пестовых. Старик и старуха Пестовы померли еще во время войны, изба стояла заколоченная, и мы всегда там собирались, потому что там никто нам не мешал.

Серо–синие гольцы стали розовыми, над Тыжей повисла лохматая вата тумана. Пора было расходиться.

Но в тот момент, когда Пашка сказал: "Ну, я пошел", затрещали кусты и появился запыхавшийся, растрепанный Генька. Рубашка у него была разорвана, колени и руки испачканы землей и смолой, а во всю щеку тянулась глубокая, уже засохшая царапина. Он опасливо оглянулся вокруг, присел на корточки и спросил зловещим шепотом:

- Умеете вы хранить тайну?

От волнения у меня пересохло в горле, глаза у Катеринки стали еще больше, а Пашка встревоженно засопел. Это было самой заветной нашей мечтой - знать хоть какую–нибудь, хоть самую маленькую тайну! И, хотя ни разу мы не сталкивались ни с чем, что напоминало бы тайну, конечно же, никто не мог сохранить ее лучше нас. Но какие могли быть тайны в Тыже, если все от мала до велика знали все обо всех и обо всем и ничто, решительно ничто не содержало намека даже на пустяковый секрет!..

Генька опять оглянулся и еще тише сказал:

- В районе населенного пункта Тыжа появились диверсанты!

- Врешь! - сказала Катеринка.

- Вру? - задохнулся от негодования Генька. - А вы знаете, где я сегодня был? Я, может, десять километров на животе по–пластунски прополз… - Он показал исцарапанные, испачканные руки. - В распадке за Голой гривой я видел дым. А потом я нашел…

- Что?

- Вот! - И Генька протянул нам обрывок бумаги.

Это была не обычная бумага, а толстая и гладкая, с одной стороны белая, с другой - разлинованная бледно–зелеными линиями, как тетрадь по арифметике, только совсем мелко. По этим клеточкам карандашом проведены извилистые, изломанные линии, возле линий - маленькие стрелки и цифры, а сбоку нарисована большая стрелка, упирающаяся в букву N.

Странная бумага уничтожила все наши сомнения.

- Ну? - не выдержала молчания Катеринка.

- Мы пойдем туда и выследим их!

- А может, это не диверсанты? Откуда им взяться? - заколебался я.

- Много ты понимаешь! Далеко ли граница–то?

- Там же Монголия. А у нас с Монголией дружба.

Генька презрительно посмотрел на меня:

- Ну да… А ламы?

- Кто такой "ламы"? - спросил Пашка.

- Лама - это монгольский поп. У нас их нет, а в Монголии они есть и называются ламы. (Он здорово много знал, этот Генька!) Вот диверсанты или шпионы переоделись под ламу - и к нам!

- Надо в аймак сообщить, - сказал Пашка.

- Ну да, как же! А орден? Кто поймает, тому и орден дадут.

Об орденах мечтали мы все, и потому Пашкино предложение никто не поддержал.

- Ну вот… Если кто боится, я не неволю. Дело опасное, и пойдут самые стойкие.

- Девчонок не брать! - сказал Пашка.

- А почему? - вскипела Катеринка. - Думаешь, я боюсь? Я нисколечко не боюсь! Ты раньше меня испугаешься.

- Понимаешь, Катеринка, - сказал Геннадий, - может, придется долго по–пластунски…

- Я не хуже вас ползаю! - закричала Катеринка. - Тоже выискались! Только попробуйте не взять - я всем расскажу! Вот сейчас пойду к Ивану Потапычу и расскажу!

Обидевшись, Катеринка действительно могла выполнить свою угрозу, и тогда прощай всё: бумагу отберут, сообщат в аймак, да еще может и влететь…

- Эх, - сказал Генька, - связались мы с тобой!.. Ну ладно, пошли!

- Куда же на ночь глядя? - заколебался Пашка. - А дома что скажут? Да и не найдешь ничего в потемках.

В самом деле, стало совсем темно, в окнах зажглись огни.

Генька озадаченно почесал затылок:

- Да, дела не будет… Хорошо! Утром на зорьке сбор здесь…

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Мы всегда мечтали о какой–нибудь тайне, но, появившись, она оказалась таким гнетущим грузом, что я совершенно изнемог, пока мать собирала на стол и мы ужинали.

- Ты чего притих? - подозрительно присматриваясь ко мне, спросила мать.

- Набегался, - отозвался отец. - Носятся целый день как оглашенные. Видишь, у него и ложка из рук вываливается…

Я наклонился над тарелкой и сделал вид, будто целиком поглощен пшенной кашей, но она застревала у меня в горле. Волна нежности к отцу и матери и горькой жалости к себе охватила меня. Что, если это мой последний ужин в родной избе, последний раз я вижу мать, отца и маленькую Соню?..

Мне хотелось приласкаться к ним, дать понять, как значителен этот вечер - может быть, последний, проводимый вместе… Однако, побоявшись пробудить подозрения и вызвать расспросы, я ограничился только тем, что после ужина отдал Соне свою коллекцию цветных картинок, которую она давно выпрашивала у меня. Но сестренка не поняла значения происшедшего и так хотела спать, что даже нисколько не удивилась.

Я долго вертелся на печке, и мне думалось, что я не сомкну глаз. Но, когда мать загремела ухватами, я вдруг очнулся, и оказалось, что уже наступило утро. Давясь горячей картошкой, я кое–как позавтракал и, окинув все прощальным взглядом, побежал к избе Пестовых.

Чтобы скорее добраться, я побежал напрямик, задами, и неожиданно со всего размаху налетел на Ваську Щербатого. Он нес в крынке молоко и еле удержал запотевшую, скользкую крынку, когда я, выбежав из–за погреба, столкнулся с ним. Молоко тоненькой струйкой плеснулось на землю. Хотя разлилось совсем немного, Васька не упустил бы случая подраться и уже поставил крынку на землю, но в это время его мать вышла на крыльцо и крикнула:

- Васька! Долго ты будешь прохлаждаться? Дядя–то голодный сидит…

Васька только погрозил мне кулаком, подхватил крынку и убежал в избу. Я было остановился, чтобы разузнать, какой такой дядя объявился у Васьки - они жили только вдвоем: он да мать, но вспомнил, что ребята, может, уже поджидают меня, и побежал дальше.

Все были в сборе. Генька торжественно оглядел нас и сказал:

- Никто не забоялся, не передумал? Ну ладно, пошли!..

Как только мы вышли за околицу, Генька сразу же начал вести наблюдение: он то осматривал обступившие деревню гривы, то пристально вглядывался в пыльную дорогу, изрытую овечьими и коровьими копытами. Ни на дороге, ни на гривах ничего интересного не было, и Пашка пренебрежительно фыркнул:

На краю земли - Дубов Николай Иванович