Она сунула в портфель недоделанные уроки - шут с ними! Побежала домой. По пути заскочила в свободный автомат.
- Машка! - и рассказала ей всё. - Ну, ехать мне, Маш?
- Едь, Романова, - ответила Машка то ли грустно, то ли обиженно. - Ты же всё равно поедешь…
Дома она как могла быстро побросала вещи в хозяйственную сумку. А куда денешься, рюкзака-то нет. Спешила, летала по комнатам, мечтая убежать. А Вани тоже почему-то не было… на её счастье… эх…
Оставила матери короткую записку и бросилась вон. Пути к отступлению были отрезаны, и она бежала, думая только об отце, бежала к их временному, к их чужому дому…
Отец ползал посреди комнаты, пытаясь установить палатку. Засмеялся, увидев Стеллу:
- Знаешь, так захотелось, просто сил нет!
Палатка, естественно, не умещалась. Наконец они все-таки обуздали её, установили эдаким полумёртвым пузырём, после сидели в зеленоватой духоте и смеялись друг над другом. А на самом деле от радости.
Зазвонил телефон. Стелла, вся в огне этой безалаберности, выползла из брезентовой полутьмы, взяла аппарат и вползла обратно. Отец снял трубку, подмигнул ей - оценил шутку. Крикнул весёлым голосом:
- У телефона!
Но тут же зло прищурился, словно снайпер, слушая, что ему говорят.
- Да я, спасибо, уже понял твою точку зрения.
Ещё помолчал минуту в этом напружиненном рысьем состоянии.
- Я?! Я-то даже слова не сказал, что у неё не моя фамилия. Хотя она записана в моём паспорте, в моём!
Тут Стелла поняла, кто звонит. И поняла, почему отец так долго и внимательно рассматривал подпись на её тетради. "Я почерк твой изучаю".
Наконец он молча передал ей трубку, сердито выполз из палатки - мол, не хочу мешать вашим задушевностям. Так у него это получилось по-мальчишески, что Стелла невольно улыбнулась, хотя не время было улыбаться, совсем не время.
- Стелла! Ты слушаешь меня?
На такие вопросы не знаешь, что и отвечать. "Да, слушаю" - как-то нелепо. Промолчать? А вдруг она подумает, что трубка ещё у отца. И Стелла кашлянула в ответ.
- Стелла! Ты вольна поступать, как хочешь. Тем более, что ты со взрослым.
"С отцом, мамочка. Я с отцом, между прочим…" А сама опять лишь кашлянула.
- Но имей в виду и моё мнение. Я решительно против.
Однако сказала она это совсем не решительно, а больше с отчаянием - чувствовала, что не может запретить. Она была как зайцы, которых спасал дедушка Мазай: кругом вода, а он сидит на кочке и лапки поджал. Действительно: Гора от неё ушёл, Стелла от рук отбилась. Ванька - мал. Какой он помощник? Да ещё отец как снег на голову…
Стелла выглянула из палатки. Игорь Леонидович хмуро курил, пуская пухлые, как из ваты, кольца дыма. Кольца ударялись о высокую решётчатую спинку стула и распадались в прах. Стелле жаль было матери. Но увы, куда жальче было себя, которая сейчас произнесёт: "Хорошо, я не поеду…" Она медлила, качаясь на грустных весах своей нерешительности.
- Стелла! Ну подумай, что же я Ване скажу! - Это последнее она крикнула шёпотом, хотя Ваньки не было дома, судя по всему предыдущему разговору.
И тут Стелла вдруг ожила. Весы её перестали качаться. Ах вот как! Что она Ване скажет?
- Я его подготавливала, - произнесла Стелла безжалостно, - и ты его подготовь… Наври там что-нибудь.
Это было уж слишком… слишком! Никому так не позволено разговаривать с родителями. И Стелла это поняла. И Нина это поняла. В таких случаях детей надо просто сечь - и пусть учёные-педагоги протестуют сколько хотят!
Но что могла сейчас сделать бедная Нина? Во-первых, по телефону, во-вторых, в таком незавидном положении. Единственно, что она могла, это подпустить в последнюю реплику совершенно бессильного яда иронии:
- Что ж! Спасибо за полезный совет…
И разъединилась.
И заплакала… Родители немало плачут от детей. Что ж, Нина тоже плакала немало, с дочерью хватало забот. То ногу босую располосует, то локти сшибёт, что страшно смотреть, то не пройдёт по конкурсу в картину к Ролану Быкову… да мало ли. Причём иной раз Стрелка сама терпит, а тебе не удержаться. Но впервые она плакала из-за того, что оказалась слабее дочери: и просила о помощи, и не получила её…
Стыд пристально смотрел Стелле в глаза. Она придавила рычаг, чтобы прекратить короткие гудочки, чтобы получить длинный, чтобы позвонить Нине, чтобы сказать ей: "Мама, я никуда…" Вот такая пирамида - почти как в доме, который построил Джек.
Но пирамида эта осталась в Стеллином воображении.
- Поговорила? - в палатку просунулась отцова голова. - Тогда помчали, у нас билеты в кино!
Не было билетов! Билеты они купили с рук. И, уже сидя в темноте зала под старательное веселье какого-то киножурнала, отец наклонился к её уху и прошептал:
- Когда начинаешь сомневаться, главное - не делать паузы. И решение придёт само! - потом обнял её за плечи, тихонечко тряхнул сильной своею рукой.
А тут, слава богу, и кино началось.
Главное - не делать паузы…
Утро, день и вечер
Белорусская дорога считается из подмосковных железных дорог самой живописной. Здесь очень скоро начинаются леса, пустынные холмы и прочие необжитые пространства. И деревья стоят по холмам серьёзные такие - словно бы ратники, уходящие на битву… Среди жёлтых берёз ёлки проступали особенно заметно, как воеводы. А вообще по Белорусской всё больше лиственные леса - дело ведь идёт к югу и западу.
Они сели в поезд, конечно, не так рано, как собирались: они проспали. Словно кто их опоил. Стелла проснулась и обнаружила, что половина первого урока уже миновала. Ничего себе!
Ну что делать! Вскочили, умылись, поели, схватили такси, купили билеты, когда до отхода оставалось четыре минуты, плюхнулись. Тут поезд и тронулся… Вот это жизнь!
И ни словом не вспомнили они школу и Нину.
- Давай в окна смотреть! - сказал отец, и сам уже повернулся к окну. Чуть ли не носом к нему прижался, как первоклассник.
Смотреть из поезда в окно, по правде говоря, довольно-таки пустое занятие. Кажется, видишь много, а на самом деле всё лишь мелькает мимо глаз. Кто назначал свидания в метро, тот знает это ощущение: стоишь перед эскалатором, а на тебя лица, лица, лица! Только там утомляет, даже голова начинает кружиться. А здесь - всё спокойно, бездумно. Так бы целый век и смотрел.
С этой весёлой пустотой в голове Стелла и её отец вышли из поезда, скоро миновали край посёлка и углубились в лес. Глядь - они на дне крутого оврага, и, пока выбирались наверх, отец здорово упарился под своим рюкзачищем, да с палаткой в зубах.
Потом сидел в корнях здоровенной сосны, курил сигарету. Солнце светило, и Стелла вдруг заметила, что он здесь очень на месте - среди леса, среди перепутанных веток. Гора вот, например, на месте в своём дачном кабинете, около чертежа. А отец именно здесь. Он, как бы сказать, был в лесу свой человек! Даже свой парень!
- И чего ты смотришь? - спросил он.
- Смотрю, и всё…
Пошли дальше. Стелла впереди, а отец сзади, крепко держа её за локти. И через некоторые ямки или корни он её почти переносил по воздуху. А когда шли по ровному месту, он прятал нос в её волосы. И Стелла ни разу не отстранилась и не вздрогнула.
Неожиданно они вышли на обрывистый берег реки. Деревья уступали здесь несколько метров, давая травянистое пространство для их будущего лагеря. Дальше шёл крутой спад, а внизу узенький пляж и вода.
Они побросали вещи, начали ставить палатку. И за этой вознёй не заметили, что солнце поднялось в самую верхнюю свою точку. Лучи его были тяжелы, как случается только в жаркие дни сентября. Клонило в сон, в молчание. И вроде бы время чего-нибудь поесть. Но есть совсем не хотелось.
Вдруг отец сказал:
- Ну, слабо́ нам окунуться? Ты купальник взяла?
Купальник она взяла, но всякому известно, как холодна в сентябре вода Подмосковья, несмотря на теплую погоду. И давно уже миновал день второго августа, когда "олень рога в воду опустил". То есть, по старым деревенским обычаям, запрет на купания, а это уж недаром, наверно.
Отец выслушал её невнятные бормотания про оленя:
- Ну так ты взяла купальник-то, деревенская? Тогда марш в кусты!
Потом осмотрел её довольно бесцеремонно:
- Вполне красивая дочь! А у тебя шапочки резиновой нету?
- Я волосы вообще мочить не собираюсь, - трусливо сказала Стелла, предчувствуя недоброе.
- А-а… понятно… Закройте на минуточку глаза.
Секунду она неуверенно стояла в полной темноте, лишь солнце старалось пролезть сквозь ресницы. А потом… Стелла завизжала, начала бить по воздуху руками-ногами, да поздно. Она уже летела где-то под небесами.
- Сиди же ты! - кричал отец. - Шею старику сломаешь!
- Немедленно отпусти! - кричала Стелла. - Сейчас так получишь! - Она сидела у него на плечах.
- Говори-говори, я же ничего не слышу. Ты же меня за уши ухватила.
А сам потихоньку спускался с обрыва.
- Отпусти, хуже будет!
Но, по-честному, ей и самой не хотелось слезать с его плечей. Так здорово было сидеть на них, и толкаться пятками в его бока, и так смешно было держать его за уши.
- А у тебя лысина начинается!
- Таких вещей тем более не слышу. Но ты, Стелка, за них поплатишься!
Он уже стоял у самой воды, дух переводил. Стелла поёрзала немножко, теперь ей действительно пора было слезать. Отец сделал осторожный шаг в воду:
- Господи! Холодна, как злодейство!
- Перестань! - пролепетала Стелла. Она чуяла, что он затеял, и всё же не могла поверить!
Отец шёл всё дальше в реку. Уже по пояс.
- Ну так что? Будем слезать?
Она молчала. Зашёл ещё глубже. Вода была уже ему по грудь, и Стелле даже пришлось поджать ноги.
Дальше глубина начала убывать, и Стелла поняла: опасность миновала.
Отец остановился. Запел ненатуральным голосом:
- Паду-у ли я, стрелой пронзённый…
И вдруг Стелла почувствовала, что он начинает падать, навзничь. Стеллин визг уже ничего не мог спасти. И в следующую секунду ужас, смерть, холод, счастье охватили её. Она буквально обожглась о жёсткую ледяную воду, вынырнула, заорала благим матом и поплыла к берегу. Сосульки мокрых волос залепляли глаза.
Единым духом вбежала на обрыв. Она и запыхалась, и дрожала одновременно. Отец пошёл было к ней. Стелла молча запустила в него шишку, и ещё одну, и ещё - стоящие рядом ёлки позаботились о боеприпасах.
- Стеллочка, ты переоденься, простудишься.
- Надо же, какой милый!
- Стелка! Ты мне глаз выбьешь… Или даже два.
Потом живописно обиделся и пошёл прочь по пляжику, скрылся за бугром. Но вдруг, причём очень скоро, вылез из леса у неё за спиной. Тащил на голом плече сухую берёзину.
Ночной костёр, известно, отличная вещь. Но есть своя прелесть и в дневных кострах. Так странно и хорошо было греться около него, а спину греть на солнышке. Огонь был почти невидим и лишь обдавал Стеллины голые ноги плотным горячим ветром.
Потом они ели, потом спали под еловой крышей, побросав спальники на траву. Потом пошли за грибами. И уже в сумерках, при теперь ярком костре жарили грибной шашлык - блюдо удивительное, задымлённое до крайности, в нормальных условиях совершенно несъедобное.
Луна светила, и облака проплывали мимо неё, как медленные баржи. Хорошо, что здесь не было ни радио, ни телевизора. Ни других людей.
Костёр погас, а луна разгорелась ярче. Шутливо толкаясь плечами, они заползли в палатку. Поговорили на сон грядущий и… кончилась эта мучительная, золотая неделя.
Впрочем, нет. Ещё было субботнее раннее утро со звездой. Стелла смотрела на отца и была счастлива. Только не знала, что счастья осталось у неё часа два или три.
Колдуньина внучка
В то утро "со звездой" она ещё раз уснула - счастливым спится хорошо. Её разбудил отец.
- Эй! - закричал он. - Стелка! Поднимайся! Завтрак готов!
Странно, он дал ей "дикое" имя, потому что ему нравилось говорить "Стеллочка", а сам всё Стелка да Стелка.
Толкаясь о мягкие стены, она оделась кое-как, вылезла на свет божий. Что-то изменилось в мире… Погода! Впервые за долгую анфиладу солнечных дней небо оказалось обмазанным серой замазкой. Среди пасмурного утра малиновыми и морковными языками заметно горел костёр. Отчего-то сделалось Стелле тревожно. Она стояла на четвереньках, полувыползшая из палатки.
Задумчиво прищурясь, отец смотрел на неё.
Но улыбался. Словно не замечал начинавшегося ненастья.
- Знаешь, ты сейчас на кого похожа? На колдуньину внучку, которая жила в каменном веке. Бабка её послала за травой. Она вылезла из пещеры и чует - что-то не так кругом. Принюхивается-принюхивается, а понять не может.
Стелла представила себя колдуньиной внучкой… Такая нечёсаная, пятнистая от грязи, в облезлой и жёсткой шкуре на голое тело.
- И что же она чует, эта нечистая внучка? Саблезубого папу?
Отец засмеялся:
- Саблезубого - это само собой. Она чует космических пришельцев… Ты лохматая - прелесть. Жаль, в таком виде нельзя тебя никому показать. Давай садись завтракать.
- А умываться?
- Да ладно!
Завтраком оказался батон, нарезанный чисто мужскими полупудовыми кусками и банка айвового джема. И… ведро воды из речки.
Стелла несколько растерянно стала намазывать себе бутерброд. Отец зачерпнул ей кружку воды:
- И не верь никаким сказкам про брюшной тиф! - однако заметил, что не очень убедил её. - Да понимаешь, просто не хотел затеваться с готовкой. Тут к нам кое-кто должен нагрянуть. Тогда уж по полной программе…
- Да-а?..
И таким, видно, разочарованием повеяло от Стеллы, что отец сейчас же начал оправдываться: друзья, мол, то-сё, железные ребята… Понятно, что не враги!
- Да кончи ты, Стелка! - сказал он бодрым телевизионным голосом.
- Меня зовут Стеллочка!
Вот тебе и космические пришельцы, которых учуяла колдуньина внучка… Железные ребята!
Однако отец даже краешком сердца не хотел признавать свою вину.
- Послушай, э! - он недовольно поднял брови. - Мы с тобой свободные люди, верно?.. Если б ты, например, захотела сюда пригласить свою Машку?.. Ну, точно так же и я.
Да в том-то и дело, что она не захотела приглашать. Ей и вдвоём хорошо. А он захотел. Вот какая разница!
Положила на траву полусъеденный бутерброд:
- Я всё-таки пойду умоюсь?..
Отец внимательно посмотрел на неё:
- Может, оно и правильно.
Долгонько же она умывалась: горячие слёзы досады не так-то легко успокоить даже холодной водой.
- Э! Алёнушка!
Наверное, действительно было похоже на ту знаменитую репродукцию с картины: как Алёнушка сидит, пригорюнившись, у реки.
- Я пошёл их встречать. Вернусь часа через полтора. - И, словно услышав чей-то голос, спросил, но в совершенно утвердительном тоне: - Надеюсь, ты не забоишься здесь одна?
Она вернулась к палатке. Костёр прогорал, испуская прощальные дымки. К её бутерброду, лежащему на траве, припаялись и замерли от счастья два больших рыжих муравья. Крупная серая птица безбоязненно сидела на ветке.
Стелла отлично знала, что если она дунет сейчас, то муравьи просто-напросто упадут в обморок от страха, и если она крикнет, птица исчезнет, как тень. А всё же они явились сюда так запросто. Учуяли, что Стелла покинута.
Спокойно. Что случилось-то, собственно говоря?
Отец пошёл встречать каких-то людей. Ну и дальше? Ему, стало быть, скучно со Стеллой. Как Нина выражается, ему со Стеллой "слишком тихо".
Лишь для того, чтобы сделать что-то, она взяла бутерброд, сдунула муравьев. И этого громкого "дува", оказывается, хватило, чтобы и птицу запугать до полусмерти. Такие все нежные стали - буквально каждый просится в Красную книгу!
Она сердито доела бутерброд, выпила холодной воды, в которой сверху плавало несколько "самолётиков" - берёзовых семян. Тут вспомнилось ей что-то очень далёкое, очень раннее что-то, из самого детства. Такая же вода и берёзовые семена по ней… А рядом была мягкая и большая Горина рука. И всегда тёплая. И Стелла тогда не знала ещё никакого Игоря Леонидовича Страхова.
Она попробовала сделать так, чтоб Гора заслонил отца. Но этого не получалось. И тогда она поняла: она не хочет, чтобы Гора заслонял ей отца. Как-то сделалось смутно на душе. Неловко перед Горой. Опять чтобы что-то делать, она полезла в палатку. Легла на отцовский надувной матрац поверх спальника. В палатке было душно, устало ныл комар.
От этой духоты Стелла сделалась вялой и ещё более скучной, неопределённой. Решила, сердясь на саму себя: "Ну и буду здесь лежать". Отвернулась к пахнущей чем-то казённым брезентовой стене. Даже вроде задремала. Но не задремала, а была в оцепенении, какое случается с жуками, когда до них неожиданно дотронешься прутиком, и они сразу замрут, словно умрут.
Вдруг ей представилось, как некая женщина заглядывает в палатку: "Деточка! У тебя голова болит?" Вот уж этого ни за что не хотела бы Стелла. Может, они уже именно сейчас подходят к поляне!..
Чуть не кубарем вылетела наружу. Кругом никого, ни одного шевеления. Вот всё-таки Подмосковье: какой-нибудь час ходу от ближайшей железной дороги, а тишина, как при мамонтах. Костёр окончательно погас, из последней головни синей ниткой разматывался дым. Стелла вслед за этой ниткой подняла голову.
Над нею было небо, какое увидишь, может быть, раз в жизни. Да и то не во всякой жизни!
Словно некий художник аккуратно счистил ножом-мастихином лишнюю белесоватость с этих высоких сентябрьских небес. Облачный налёт оставался, но лишь толщиной в паутину. И сквозь неё особым пронзительным светом сияла синева.
Несколько страниц назад мы сказали, что вот и кончилась, мол, её счастливая неделя. Нет, не кончилась ещё! Да и трудно не быть счастливым, когда лежишь вот так на стылой уже, а всё ещё тёплой осенней земле и смотришь в такое небо. Которое бывает лишь редчайшими днями сентября и редчайшими днями апреля.
Но снова её толкнула в сердце пружина горячей неприязни. Снова она услышала несуществующий голос этой несуществующей женщины: "Деточка! Что же ты так лежишь?.."
Забыв про небо, про чудо подмосковной тишины, она вскочила. Быстро - чашки ополоснуть, хлеб, повидло убрать… И снова: "Какая хозяйственная девочка…" Нет, не станет она убираться. Вот просто сядет и будет сидеть. "Какая задумчивая и симпатичная девочка…" Да господи! Куда же ей деваться?
А никуда… Некуда! Пока она не узнает, есть там эта женщина или нету. Какая, ёлки-палки женщина?! А сама знаешь какая! Которая приехала к отцу!