Никогда она не ожидала, что у дяди Вени такой сын. Жутко странный. И она ответила:
- Ну, если уж… то, может, "понюхаюсь".
Мальчишка улыбнулся и посмотрел на неё внимательней:
- Я лично Леонид. А ты?
Пришлось и Стелле назвать своё имя. И он, конечно, не упустил случая дежурно скривиться.
Почему они все такие дураки? Что Стелла сама себя называла? А Лёня уже преспокойно говорил своё. И больше даже не Стелле, а так, в пространство кому-то. Как дядя Веня прогулял чужую бензопилу "Дружба", как потерял время. Потом приходит: "Помоги, Егорушка…"
- Мог бы и ты помочь.
- Мог бы. Да вот хоть убейся, не буду! Ну что, пойдёшь ты к нам или нет?
Получалось, что идти ей надо. Когда она спустилась, Лёня изучающе-долгим взглядом проехался по ней с головы до ног, но ничего не сказал… и на том спасибо! Пошли к калитке. Опять рассматривает! Резко она обернулась:
- А ты почему здесь оказался?
- С шестого урока ушёл, - ответил он медленно. - Домой идти - нарываться. А здесь никого нет… Но я, между прочим, не спрашиваю, как ты попала сюда в такое же учебное время. Не спрашиваю, не спрашиваю, успокойся…
Есть мальчишки - вместо разговора буркают тебе по одному слову. Считается, они стеснительные и оттого грубоватые. Но они грубоватые и даже грубые оттого, что неразвитые. Знает про что-нибудь одно: про хоккеистов там или про шахматы. А копни про другое, он и поплыл. Или начинает хамить… Якобы стесняется.
А бывают наоборот - до того разговорчивые, что буквально у тебя мозги кудрявятся. И этот Лёня был, кажется, из вторых.
- Я считаюсь кандидат в педагогически запущенные ребёнки. Так наш классный объявил. Он, говорит, ещё не педагогически запущенный, но кандидат… А я думаю, "педагогические ребёнки" - это ерунда. А вот педагогически запущенные родители - правильно будет! Поддерживаешь ты мою идею?
И Стелла невольно улыбнулась, покачала головой:
- Поддерживаю.
- Вот так! Но запомни: у педагогически запущенных родителей не обязательно должны быть тупые дети.
Стелла, которая прежде всего своих Гору с Ниной считала запущенными, в ответ лишь удивлённо пожала плечами.
- Теперь имей в виду второе: от родителей не зависит и не зависит, в Москве ты живёшь или не в Москве…
- Что не зависит?
- Не зависит, умный человек получится или глупый. Это раньше считались, а теперь - телевизор, книги у всех одинаковые, согласна?
Так он давал ей понять, что он, мол, хоть и деревенский житель, но очень даже ничего себе… Во странный! Машка таких называет "чудак с грибами".
- Мне многое надо знать! - сказал он с особым таким намеком. Чтоб она спросила: "А зачем?"
"Не дождёшься, - подумала Стелла, - хочешь, так сам рассказывай".
- Дело в том, - продолжал он после паузы, - что я собираюсь стать прозаиком.
Так и сказал! Не "писателем" хотя бы, а именно "прозаиком". Странный малый!
- Несчастливое детство даже необходимо для романиста. Ты куришь?
- Я?!
- А что тут особенного? Я, например, бросил. Прозаик должен жить долго. Только в зрелом возрасте по-настоящему овладеваешь мастерством и приходят глубокие мысли… Чего ты на меня смотришь? Я ж тебе объяснил: я умный.
Он шутил, конечно. А в то же время он и правда так думал. Но ведь это, согласитесь, довольно глупо думать о себе: "До чего ж я, ребята, умный!"
Стелла так и эдак перекатывала в голове ответ, всё получалось тяжеловесно. Тоже, кстати, признак не большого ума: если человек полчаса соображает, как бы ему сострить.
И тут она увидела Гору. Они действительно пилили с дядей Веней - не очень толстое берёзовое брёвнышко. Звук из-под пилы вылетал весёлый и повизгивающий. Дядя Веня первый заметил Стеллу, улыбнулся. Но продолжал пилить, а пила продолжала взвизгивать.
Гора стоял спиной, сутуло склонившись над козлами. Наконец, через несколько "взвизгов", он оглянулся. На лице его была задумчивость, усталость. Но вот в секунду, в полсекунды проступило столь дорогое и знакомое ей радостное выражение… И она сделала неуверенные, как по льду, два шага навстречу Горе.
- Стрел-ка!
И сразу с таким огромным облегчением Стелла почувствовала себя маленькой, почувствовала себя дочкой. А вовсе не с тем отцом!
Конец и начало
После пяти минут всякой вежливости они пошли домой. Молчали - сперва, чтобы отойти, чтобы "чужие люди" не слышали, но потом - просто никак не могли выговорить первое слово. Не глядя, большою своей рукой, обученной за привычные много лет, он нашёл её плечо.
И всё же никак не начинался разговор!
- Лёнька этот… - наконец сказала она неуверенно.
- Что?
- Ну, дяди Бенин сын…
И принялась молотить со всей возможной искренностью, перемывать Лёне Нилегину косточки. Называется: "непосредственный ребёнок делится с родителями своими яркими и наивными впечатлениями"…
И вдруг Гора успокоенно улыбнулся:
- Стало быть, у вас всё в порядке дома?
- Почему?
- Ну раз ты спокойно можешь нести эту околесицу…
И снова нависло…
- Живём нормально, - сказала Стелла.
Далее она обрела вдруг несколько даже холодноватое спокойствие и принялась рассказывать про их житьё, словно бы разглядывая его со стороны.
Такие минуты в жизни не проходят даром… Может, это зрело в ней, такое умение в трудном разговоре быть точной и спокойной - объективной, как говорят взрослые. А может, родилось в один момент, как взрыв мины, на которую наступила неосторожная нога. Но это уж не пропадёт. И через много лет кто-то скажет: "Вот учитесь у Стеллы Георгиевны. Её принципиальности, трезвой оценке"… Но это ещё нескоро будет. Когда-нибудь только в третьем тысячелетии…
А пока они шли по тихой этой дороге, и Гора слушал, опустив голову, внимательно. Распахнул калитку, пропустил Стеллу вперёд как взрослую.
Заметил, что она не пошла в дом, положил ей ладонь на голову - такой всё-таки высокий и старший рядом с ней:
- Ты?.. - и остановился. - Из-за того, что твоя комната?..
- Она мне не нужна! - быстро сказала Стелла.
И пауза… Гора ей ничем не возразил. Стелла говорит: "Я тебе возвращаю эту комнату", а он в ответ не закричал: "Что ты! Живи сколько хочешь!" Он стоит и молчит. Это значило… Это значило - он не собирается мириться с Ниной и понимает, что в следующие лета здесь Стеллы не будет.
Всё-таки, ещё надеясь на что-то, она спросила:
- Что же мне передать Нине?
- Ну… А ты что, разве уже собираешься уходить? Чайку погоняем…
Такими словами обычно удерживают гостей. Он и сам это почувствовал.
- Что-то мы с тобой попали не в тот тон! А передать… - сделал широкий жест рукой. - Передай вот это всё. Не пью, курю, работаю. Впрочем, сие сугубо моё личное дело… извини! Да и разве она просила что-либо узнать?
- Ничего-либо узнавать она не просила! - сердито сказала Стелла, передразнивая его суховатое словечко. - А вот лично я могу всё-таки узнать, почему это у вас произошло?
- Видишь ли, Стрелка, ты…
- Я уже сто раз знаю, что я "недостаточно взросла". Но даже если я вообще грудная, это меня касается. И Ваньки тоже. А не только вас!
- Поверь, я это знаю.
- Хм… Не заметно!
- А уж ты… так заговорила, словно это касается исключительно вас, а мы с Ниной вообще пешки в этой игре…
- Игре!
- Ну, не придирайся к слову.
Затем несколько секунд они молчали, как бы давая себе отдых после этого боя. Стелла чувствовала себя не то обиженной, не то обманутой какой-то…
- У нас на работе была одна женщина… - начал Гора. И по тону Стелла сразу поняла, что он пустился в любимые свои исторические примеры. Обычно это её смешило и… злило. А сейчас - так она давно его не слушала… Пусть уж говорит, как хочется!
Но и Гора вдруг заметил свою манеру разговаривать длинно:
- В общем, ей оставалось до пенсии полгода. А она взяла и уволилась. Без почестей, без подарков, без почётной грамоты даже. И эти полгода просто жила на шее у сына. Оказывается, она всю жизнь терпеть не могла чертёжную работу! - Гора достал папиросу, закурил. И Стелла невольно подумала, какую горечь он сейчас берёт в рот. - У нас с Ниной, конечно, до этого не дошло, до такого отчаяния. А всё же: то были два магнита, а тут стали два… - он оглянулся, будто в поисках нужного предмета, а вернее, слова, - два простых железных бруска!
На крыльце лежала пара больших гвоздей. Гора взял их, как-то особо старательно притронул один к другому, словно надеялся примагнитить. Гвозди, само собой, лежали тусклые, равнодушные друг к другу.
Горло сжалось, словно она сейчас должна была зареветь. Может, другой бы на её месте сказал: "Что? И это всё?" Но Стелла поняла, глядя на равнодушные гвозди: "Да, и это всё".
Гора, у которого внутри тоже, конечно, боролись какие-то голоса, сказал, как бы отвечая на её незаданный вопрос:
- Я и сам отлично понимаю, кругом множество примеров. Но… зачем же равняться на плохое? - Он уже не ей будто говорил, а кому-то… Нине, что ли? - Детям?.. Нет! От этого лучше не будет, от такого мирного сосуществования. Сказывают, худой мир лучше доброй войны. Да, видно, не всегда!
Наверное, он правильно говорил. Но было обидно, что он рассуждает об этом как-то отдалённо, словно про какой-нибудь звёздный взрыв (уж они нарассуждались про звёзды в своё время!): вроде бы и "ух ты, какой ужас", а вроде и красивое небесное явление… И тогда она спросила, чтобы вернуть его на землю:
- А кто всё-таки первый это затеял?
Он, однако, не спешил возвращаться:
- Никто… Оба. - Он был задумчив и как бы сам для себя решал этот вопрос. - Знаешь ли ты, как рухнул Древний Рим? В одночасье. Варвары подступили, и всё рухнуло…
- Ты просто давно не учил историю, - сказала она, глядя в землю. - Рим "рухался" целых двести лет!
Сказала, чтобы только не соглашаться, сама точно не зная. Но, кажется, сказала верно. Гора ей не возражал.
- Это на даче было? - спросила она.
- Да, в июле.
Стелла опять вспомнила тот случай, когда они стояли у слухового окна, а там то ли ещё продолжался закат, то ли уже поднимался рассвет. Она вспомнила Горино лицо. Вот о чём он думал, значит: о том, как от них уйти!
- Мы, в общем-то, решили остаться друзьями, - как бы успокаивая, сказал Гора.
…И ясно, о чём Нина думала, когда целыми вечерами простаивала над своей плитой!
А ведь Стелле казалось, что всё так чудесно, что это, может, самое лучшее лето в её жизни! Было до ужаса обидно, зачем только она сюда приехала. Взяла с перил те два гвоздя, с которыми Гора делал "эксперимент":
- Можно мне на память?
Гора растерянно промолчал.
- Только здесь третьего не хватает… Нас ведь трое всё-таки.
В том смысле, что Ванька пока маленький… Хотя и он уже не маленький!
- Стрелка. Милая моя Стрелка, мы ещё о многом с тобой поговорим. Но позже, когда ты успокоишься, разберёшься… Поговорим?
- Вряд ли…
Она шла на станцию, - быть может, последний раз в жизни по этому посёлку. Хорошо, что догадалась запереть портфель в камере хранения. Шла налегке. Только ярко-синяя её куртка шурша волочилась сзади - чуть не по траве, чуть не по глиняной дороге.
В поезде опять было пусто: какой же дурак уедет из загорода в такую рань, в такую погоду. Мелькало, мелькало мимо окна - всё красное и золотое, всё в чудесной дымке, то ли утренней, то ли уже вечерней, как бывает только осенью, под таким солнцем, прощальным, чуть тяжеловесным, настоящим солнцем второй половины сентября. И какое бы плохое настроение у вас ни было, оно исправится, хотя б на немножко. Хотя бы душа перестанет всхлипывать, а просто будет смотреть вместе с вами в окно и думать: "Эх! Вот так бы ехать, ехать и никуда бы не приезжать всю жизнь!"
На вокзале, в общем суматошном движении, она проснулась от своего горестного покоя. И сразу, не думая, не решая, пошла к телефонам, выстояла недолгую очередь.
- Алё, мама? Скажи мне, ты зачем меня посылала?
- Стрелка? Ты уже приехала?
- Ты зачем меня посылала?
- Да ни за чем… так… Что-нибудь произошло?
А ведь она не обманывала. Потому что тоже не собиралась сходиться с Горой.
- Стелла! Произошло что-нибудь?
Так две враждебные армии в часы затишья перестреливаются редкими залпами. Глядишь, может, снарядик и угодит куда-нибудь. Ну, а может, и нет. И она, Стелла, как раз "никуда не угодила". Зазря взорвалась.
- Стелла…
- Я сегодня задержусь. Привет!
И бросила трубку - что посеешь, то и пожнёшь… Кому ещё позвонить? Машке?.. Но знала, чей сейчас наберёт номер.
- Попросите, пожалуйста, Игоря Леонидовича.
- Ну и угораздило же меня на имя-отчество! - сказал он, растягивая слова в улыбке. - Пока скажешь, проголодаешься.
В кабинку уже возмущённо стучали: кому охота смотреть, как ты звонишь второй раз. Сейчас, она кивнула, секунда!
- Мне надо повидать тебя!
- Отлично. Наши планы совпадают.
Глава 3
Непорционное счастье
Сон уходил от неё совсем тихо, на цыпочках… Чудесный, томительный. Стелла уже проснулась. Лежала разбитая, расслабленная счастьем, как бы испуганная. Картина сна всё стояла перед ней ярко и сильно, что бывает очень редко. И не хотела исчезать. А Стелла не хотела с ней расставаться.
В то же время сон очень трудно было бы описать, хотя и действительно осталась яркая картина. Однако это была картина чувств.
Здесь необходимы, видимо, пояснения. Пейзаж, например, зимний лес и замёрзшую речку, которая угадывается под тяжёлым белым одеялом, можно нарисовать красками на холсте. А можно звуками, в музыке… Вот так же примерно сон чувств соседствует с обычным сном.
В брезентовой стене палатки было вырезано окошко. Обычно на ночь его задраивают. У них же "ставня" была откинута. Часть окошка загораживала чугунная и совершенно неподвижная еловая ветка. В другой части уместился кусочек неба. И даже со звездой.
Нет, это, конечно, не было похоже на то её давнее дачное пробуждение. И чем-то похоже: ранее, почти еще чёрное утро, окно, звезда в окне. И сон!
Только теперь у неё было куда больше счастья… Больше тревоги, но и больше счастья.
В каком-нибудь метре от неё, у другой стены, спал человек, который ей только что снился, который (теперь она была уверена в этом) снился ей и в тот первый раз - её отец… Говорят, когда "дети" влюбляются в своих учителей или в каких-нибудь других взрослых, это не та любовь, как если влюбляются просто мальчишка и девчонка. Но кто это на самом деле разберёт…
Раньше она влюблялась "через пень колоду", только чтоб от других не отставать. Зато теперь она уж влюбилась! И точно знала, что влюбилась, и во сне его видела, и повернулась со спины на бок - вот он: на таком же надувном матрасе, в таком же поролоновом спальнике. ЕЕ ОТЕЦ.
Что бы он ни делал, в глазах у него и вообще на лице были нарисованы интерес и удивление. Он и спал с интересом… Он часто любил повторять словечки: "По полной программе". Например, поедим по полной программе. Или посмотрим кино по полной программе. Он так жил!
С тех пор как Стелла позвонила ему и сказала: "Мне надо тебя повидать", а он ответил по-мальчишески, что наши, мол, планы совпадают, с тех пор прошла неделя. Именно сейчас, вот в это раннее утро со звездой и с еловой веткой в окне, опять начиналась суббота.
Человеку, между прочим, вовсе не нужны долгие годы, чтобы перечувствовать всё счастье, какое ему отпущено. Счастье не обязательно должно выдаваться мелкими порциями, как мороженое ангинному ребёнку. Оно может быть и сразу величиной со снежный обвал. Или с море. Ты в него ныряешь с разбегу. И куда ни лети, в каком месте ни исчезай, везде будет оно, счастье.
Сейчас Стелла как бы лежала на бережку своего моря и нежилась, вспоминая купания. А море посверкивало перед ней.
Она вспоминала, как впервые вошла в ту квартиру - старую, московскую, запущенную, с непременным полутёмным коридором, с особым запахом. А чем там пахло, не передать. В каждой старой квартире пахнет своим и всегда непередаваемым. Вернее, для нас непередаваемым.
Отец провёл её темноватым коридором, открыл дверь в неожиданно светлую комнату. По высоким стенам висели рисунки, то в рамах, то просто пришпиленные булавками к обоям. Они все были какие-то странные, таких Стелла не видала раньше. Человек в чёрных бархатных штанах и свободной белой рубахе скользил сверху вниз по листу картона. За ним оставались линии и белые стремительные пятна. Он больше всего был похож на воднолыжника. Но и совсем не похож… Да ещё с широкополой испанской шляпой в левой руке.
И другие рисунки были под стать. Словно экраны в неведомые миры. Прямо на неё смотрел человек, нарисованный очень тщательно, как из фотографии. Лишь вместо носа у него был ещё один крохотный портретик этого же человека.