В нашем классе - Иосиф Дик 8 стр.


- Ребята, давайте возьмем дверь на таран!

Мальчишки дружно напирали на дверь, за которой стояла уборщица в синем халате и укоризненно качала головой.

Толя пытался хотя бы пробиться вперед сквозь толпу - а тут уж он уговорит уборщицу, - но все было бесполезно. Его никто не пропускал к дверям.

- Да я сегодня в оркестре, должен играть, и мы радиоузел делали! - кричал Толя.

- Ха-ха! Барабанщик какой! - смеялись незнакомые ребята. - А может быть, ты еще ответственный работник?

- Ребята, пустите! - рвался вперед Толя. - Я серьезно говорю. А то хуже будет…

- Хуже этого не будет, - опять смеялись ребята и локтями слегка отводили Толю в сторону.

"Что же делать? - растерянно думал он. - Неужели так и не попаду?"

Он выскочил из школы, зачем-то пробежался под ее широкими освещенными окнами, будто мог найти открытое окно, и снова вернулся к ребятам. И здесь его вдруг схватил за воротник какой-то паренек в коротком демисезонном пальтишке и в кепочке с поломанным козырьком. У него были красные руки и красный нос.

- Ты что хватаешься - получить хочешь? - обозлился Толя.

- У тебя нет билета? - тихо спросил незнакомец.

- Нет. А что? - насторожился Толя.

- Говори тише, - торжественно сказал мальчишка, еле шевеля губами и совсем не глядя на Толю. - Мы сейчас проникнем в школу. Айда за мной… - И он стал выбираться из толпы.

- А куда?

- Следуй!

Толя со своим новым знакомым зашли за школу и остановились около какой-то вделанной прямо в асфальт крышки с фасеточными стеклянными глазками.

- Дай перчатку, - сказал мальчишка Толе, а затем, наклонившись над крышкой, потянул ее вверх.

Крышка поднялась, и под ней оказался черный люк. Он был темный, и поэтому трудно было определить его глубину. Казалось, это был бездонный колодец, из которого, если туда упасть, никогда не выберешься.

Порыв ветра проволочил мимо Толиных ног обрывок газеты, и тот, упав в люк, исчез в одно мгновенье.

- Сюда для котельной уголь ссыпают, - прошептал мальчишка. - Ты лезь первый, а я второй - крышку за нами закрою.

- А там ведь, наверно, грязно? - сказал Толя.

- Подумаешь, грязно! Ты что, в интеллигенты записался?

- А вдруг поймают?

- Ничего не будет. Скажем, потанцевать захотелось. Ты из какой школы?

- Из восемьсот десятой.

- А я из семьсот третьей. Ну что ты такой нерешительный? Полезай!

Толя потоптался в раздумье, потом сел на край люка - если б его видела сейчас Аня! - и спустил в него ноги. Затем, упершись голыми руками в ледяной, посыпанный песком асфальт, наклонился вперед. В ту же секунду правая его рука соскользнула, и он, ударившись лбом о какую-то железку, провалился в люк. Когда он летел в темноту, он подумал, что тут ему пришел конец. Но, еще раз ударившись - боком о кирпич, - он упал на что-то мягкое, и это мягкое даже охнуло.

- Тише ты, чорт! - услыхал Толя чей-то шопот и почувствовал, как чьи-то мокрые, с налипшим на них песком пальцы зажимают ему рот. - Молчи, а то попадемся. Ты из какой школы?

- Из восемьсот десятой, - прошептал Толя.

Он не мог себе представить, куда он попал в своем новом костюме. Кругом была непроглядная тьма.

- И я из восемьсот десятой, - сказал мальчишка и, шумно втянув в нос воздух, добавил: - Сиренью запахло. Это ты, что ль, надушился?

- Нет, я не душился, - ответил Толя и вдруг тихо вскрикнул.

На него из люка упал его новый знакомый. Он ударил Толю ботинком по голове и с шорохом поехал по угольной горке вниз.

- Ты живой? - сдерживая смех, спросил он.

- Живой, - сказал Толя. - А там еще не будут прыгать?

- Тише, вы! - прошептали рядом с Толей. - Тут, за стенкой, кочегар торчит. Я уж этого старика, наверно, час жду, пока он уйдет. А он все разговаривает сам с собой…

- Парамонов, это ты? - спросил Толя. - Как ты сюда попал? У тебя же ведь билет?

- Я. А это ты, Толька? - засмеялся Юра. - Билет у меня в кармане. Так интереснее! Тсс! Не смейтесь! Он совсем рядом.

И действительно, Толя справа от себя услышал старческий голос. Кочегар пел дребезжащим тенорком:

Ванька-ключник, злой разлучник,
Разлучил князя с женой…

- Что это за песня? - спросил Толя.

- А кто его знает! Он уж тут без вас, наверно, песен двадцать мне пропел…

Вдруг Толя зажмурился. Перед ним распахнулась дверь, и в угольную яму брызнул ослепительный электрический свет. На пороге, в зимней шапке-ушанке, в валенках с калошами из красной резины, стоял старик с лопатой в руках. Толя сразу его узнал. Это был Савелий Яковлевич. Не заметив ребят, сидевших в углу, он поддел лопатой уголь и понес его к топке.

"Пропали! - подумал Толя и прижался к Парамонову. - Истопник нас поймает, поведет к директору, а там - родителей вызовут! Скандал будет! И хорош же я - куда залез!"

Истопник снова вернулся, но уже не с лопатой, а с кувалдой в руках и стал разбивать уголь. Кувалда взлетала над Толиной головой, и при каждом взмахе душа у него уходила в пятки. "Сейчас как трахнет по башке! Из-за танцев пострадаю!" Потом старик взял лопату, и через секунду Толя почувствовал, что его нога уже лежит на лопате и ее выносят на свет. Толя невольно отдернул ногу.

- Э-э… да тут кто-то есть! - вдруг сказал Савелий Яковлевич. - А ну-кось, давай… Постой, да вы, никак, втроем?

Толя вылез из ямы. За ним в котельной появились еще два приятеля. Под глазами и под носом у всех были черные разводы. Руки от угольной пыли казались обуглившимися.

- Вы зачем здесь сидите? - прищурив левый глаз, сердито спросил старик.

- На танцы, Савелий Яковлевич, торопимся, - бойко сказал новый Толин приятель, который затянул его в эту яму, и, улыбнувшись кочегару, как старому знакомому, сдвинул большим пальцем на затылок свою кепочку.

- На танцы? - Старик открыл топку котла и стал шуровать в ней уголь. Жаркое пламя дохнуло в ребячьи лица. - А кто ж с вами танцевать станет, когда рожи у вас, как у чертей?

- Это не беда! - Парамонов вынул из кармана большой платок и провел им по лицу. Платок стал черным.

- Да… не видят вас девочки, - покачал головой старик. - Намедни, на прошлом вечере, в этой яме у меня, наверно, человек десять сидело. Как вылезли оттуда в котельную, - мать моя родная! - я аж перепугался! Хотел было их к начальству, да что с ними, думаю, сделаешь! Дал им мыла, воды горячей, а вот полотенца не нашел. Это уж, видно, через директора придется просить, чтобы его специально для вас здесь повесили. Он меня сегодня вызывает, директор-то, и говорит: "Вы, Савелий Яковлевич, в нашей школе также являетесь педагогом. В райжилуправлении начинается учеба дворников и истопников, так что прошу посещать". А что, ребята, это педагогично будет, если я вас отпущу?

- Очень педагогично, - сказал, усмехнувшись, Парамонов. - По самой что ни на есть науке.

- Березовой бы тебе каши дать! - ответил старик. - В общем, мальцы, давайте так уговоримся: сегодня я вас пропущу, но чтобы это в последний раз! А как еще раз залезете - в сарай на два дня посажу.

- Честное слово, Савелий Яковлевич, в последний раз! - сказал Юра и подмигнул Толе - дескать, ну и старик, любо-дорого смотреть на него!

Тут же, в котельной, ребята вытряхнули пиджаки, почистили тряпкой ботинки и горячей водой вымыли руки и лицо.

- Вот чудаки!.. - ходил вокруг них старик. - Нет чтобы прийти во-время да, как людям, сесть на место! Всё норовят через подземный ход…

Из котельной по подвальному коридору ребята вышли на первый этаж, к физкультурному залу.

Однако войти в зал было нельзя. Там шло выступление, и дежурные девочки с красными повязками на рукавах никого не пропускали.

Толя взад-вперед прошелся по коридору, потом заглянул в один из классов. Там, к своему удивлению, он увидел какого-то мужчину с папиросой в зубах, который выводил мелом на доске смешную рожицу. Но вот, улыбнувшись, он стер свою картину и, грузный, сел за маленькую парту в первом ряду и, подперев ладонью подбородок, задумался…

Толя тихо отошел. По всему было видно, что этот человек учился давным-давно и теперь за партой вдруг припомнил свое детство - шумные коридоры, звонки на перемену и всю-всю веселую школьную жизнь. Наверно, это был чей-нибудь отец. Пришел за своей дочкой.

До коридора донеслись аплодисменты. Толя подбежал к дверям и протиснулся вперед, в душный, переполненный школьницами зал.

Занавес на минуту закрыл сцену, а когда он раздвинулся. Толя вдруг почувствовал, что медленно краснеет. На сцене стояла Аня.

Она была в коричневом форменном платье и в ослепительно белом переднике с крылышками. Толя не отрывая глаз смотрел на девочку, и радость и гордость наполняли его. Радовался он тому, что в зале было темно и он, никого не стесняясь, мог смотреть на Аню, а горд был оттого, что весь зал - Толя это чувствовал - также с восхищением глядел на Аню. Но из всего зала лишь один-единственный человек ходил с ней на каток!

- Литературный монтаж седьмого класса "А"! - звонко объявила Аня.

В зале погас свет, а затем сцена стала постепенно озаряться розовыми лучами. Толя увидел большую панораму зубчатого Кремля. Над Кремлем всходило солнце. За сценой на рояле кто-то выбивал бой курантов Спасской башни.

В зале захлопали, и тут, как в театре, начался самый настоящий концерт.

Какая-то девочка сыграла на ксилофоне "Нас утро встречает прохладой". После нее в форме летчика гражданской авиации вышла другая ученица и прочла рассказ о том, как в глухом селе спустился посланный из Москвы самолет и врач спас больную колхозницу.

Затем в ярком сарафане со ржаным снопом в руках выбежала на цыпочках колхозница. Это был танец урожая. Девочка вертелась на одной ноге, кружилась по сцене, подкидывая к потолку ржаной сноп, потом махала руками, будто снимала с деревьев яблоки, и все это делала она легко и красиво.

В первых рядах завизжали:

- Би-ис! Бис!

Но вот на сцене появился Димка - в комбинезоне, с электрическим фонариком на лбу.

Толе очень ясно припомнился тот вечер, когда Аня выбрала Димку на роль шахтера. Он вспомнил, как зашел разговор о радиоузле и как именно сам Толя, а не Димка, предложил построить в женской школе радиоузел. Потом он вспомнил и первую прогулку с Аней, когда она, сняв перчатку, протянула теплую ладонь, а потом показала свои окна на четвертом этаже. И почему-то встали перед ним ее глаза: серые с коричневыми лучиками.

Толя почти не слушал Димку, о чем он там говорил на сцене. Он очнулся, лишь когда перед зрителями закружился хоровод из узбечек, армянок, русских, татарок и других девочек, одетых в национальные костюмы.

Над стенами Кремля спускается вечер. И вдруг взлетают разноцветные огни салюта. Это были гирлянды разноцветных лампочек, которые подбрасывались к потолку за макетом Кремля…

Занавес медленно закрылся.

Зал захлопал, застучали ногами. Вместе с девочками к зрителям вышла и мать Ани. Толя сразу узнал ее и, поняв, что главным постановщиком была она, зааплодировал.

После девочек Димкин оркестр, рассевшись на сцене, ударил "Светит месяц". Горшков с самозабвенным лицом колотил по своим бутылкам, подвешенным на П-образной перекладине. Сидоров, казалось, хотел выбить душу из балалайки, так он стучал по ней пальцем, а Маркин, как какой-нибудь испанский гранд, играл на гитаре.

Оркестр громыхал вовсю, и иногда выходило: кто в лес, кто по дрова. Но когда он исчерпал весь свой репертуар, зал почему-то застонал:

- Еще! Еще!

В эту секунду Толе вдруг очень захотелось быть на сцене, среди ребят, и играть хоть на чем попало - на бутылках так на бутылках, лишь бы играть.

Но вышла Аня и сказала:

- Концерт окончен… Сейчас танцы! Первый - полонез!

В зале зажегся свет. Девочки быстро расставили по стенкам стулья, а через минуту они уже выстроились по парам и под торжественную музыку - это на рояле играла учительница пения - длинной колыхающейся вереницей двинулись по залу. Живая колонна, скользя по паркету, то растягивалась, то свертывалась, рисуя в своем движении удивительные фигуры.

В первой паре, которая вела за собой всех, стояли Аня и Зина. Они, казалось, хотели превзойти себя в выдумке - выводили девочек в коридор, возвращались обратно, давали знак рукой, и вдруг колонна растекалась на две струи - одна пара шла налево, другая направо. Девочки плыли по паркету плавно и величаво, и глаза их сияли.

Среди танцующих Толя увидел и того мальчишку, с которым он пробирался через угольный люк. Тот изящно вел свою партнершу, едва касаясь ее руки кончиками пальцев. Он обходил девочку то с одной стороны, то с другой и вежливо кланялся ей. И девочка, слегка придерживая платье, также отвечала поклоном.

Когда Аня проводила всю колонну мимо Толи, их глаза встретились. Аня улыбнулась и еле заметно кивнула головой. И вдруг Толя почувствовал, что в зале душно. Он дождался конца полонеза и пошел сквозь толпу в коридор.

- Толя, а ты что, уходишь? - вдруг услыхал он сзади Анин голос. - Иди сюда, я тебя познакомлю с нашим классом!

Толя обернулся и совсем рядом увидел серые смеющиеся глаза и бисеринки пота на лбу.

- Как, хорошо получилось? - спросила Аня.

- Очень!

- А я так волновалась, что концерт сорвется. Нет, ты подумай, какой Димка: оркестр привел! Сейчас они радиолу запустят. Ты танцуешь?

- Немножко…

- В кружке занимался?

- Меня ребята научили.

- Пойдешь па-де-катр? - спросила Аня, когда раздались звуки рояля.

- Давай попробуем, - согласился Толя.

Они стали друг против друга и взялись за руки.

Толя очень хорошо знал этот танец, но сейчас, как назло, перепутал все па. Надо было подтянуть правую ногу к левой, а он сделал наоборот. Потом вместо трех шагов вперед прошел четыре, а начал вальсировать - наступил Ане на ногу. Он казался себе некрасивым, неловким и совсем смутился.

- Подожди, не торопись и слушайся меня, - тихо сказала Аня.

И по тому, как она крепко сжала его руку. Толя почувствовал, что вести теперь уже будет она. Движения у него сразу стали размеренными и спокойными. Он моментально припомнил все детали в фигурах - плавность хода, легкие приседания, которые придают грациозность - и уже свободно пошел по кругу. Теперь ему казалось, что весь зал смотрит только на них. А музыка была такой мягкой, задушевной, что хотелось, чтобы она продолжалась долго-долго и, может быть, даже никогда не кончалась…

Тем временем на третьем этаже, в лаборантской физического кабинета, разыгралась трагедия.

После выступления Димка со своими ребятами побежал включать радиолу. Физик Михаил Федорович отдал ему ключ от лаборантской, а сам остался в зале.

Димка зажег свет в лаборантской и, включив приемник и микрофон, присоединил к ним провод от динамика в физкультурном зале. К этой торжественной минуте у него была заготовлена маленькая шутливая речь, и он, вынув из кармана исписанный тетрадный листок, положил его перед собой. Справа, в альбоме, развернутом веером, лежали пластинки, принесенные Сидоровым.

- Ребята, тише, - сказал он, заметно волнуясь. - Ходить только на цыпочках! Включаю!

- С нами крестная сила! - Парамонов сделал испуганное лицо и торжественно перекрестился.

- Внимание! Говорит школьный радиоузел! Товарищи девочки, сегодня мы передаем вам… - часто дыша, начал Димка, и вдруг - чик! - зеленый глазок на приемнике погас.

- Тьфу! - сплюнул Димка. - Так и знал, что что-нибудь случится!

Он дрожащими пальцами проверил все контакты, потом открыл заднюю крышку приемника, вытащил из медных зажимов стеклянную трубочку предохранителя и посмотрел на свет.

- Ну да, волосок перегорел, - обрадованно сказал он. - Это пустяки! У меня есть запасной. Только он в пальто в раздевалке лежит. Я сейчас прибегу.

Димка выскочил в коридор.

Парамонов с умным видом заглянул в приемник, дотронулся пальцем до двух зажимов, между которыми стоял предохранитель, и сказал:

- Димка дурак, зачем побежал? Соединил бы их куском проволоки, и все.

- Сюда простую проволоку не поставишь - специальную нужно, - возразил Горшков.

- Уж больно ты, Пипин Короткий, понимаешь! Смотри-ка! - Парамонов взял лежавший на столе никелированный пинцет и его раздвинутыми ножками дотронулся до двух зажимов. И вдруг в приемнике что-то треснуло и из него повалил дым. Запахло жженой резиной.

- Что, доигрался?! - зловеще сказал Сидоров. - Чуть пожар не наделал…

Парамонов улыбнулся. Но улыбка у него вышла жалкой. Видно было, что он перепугался.

В комнату вбежал Димка. Он потянул носом и спросил:

- Кто резину жег? Уж нельзя одних оставить!

- Здесь не резина сгорела, здесь хуже дело, - сказал Маркин.

- А что?

- Вот он пусть тебе скажет. - Сидоров кивнул на Парамонова.

- А чего? Я ничего… - растерянно сказал Парамонов. - Хотел побыстрей сделать, дотронулся пинцетом… ну и…

Димка побелел. Дальше ему ничего не нужно было объяснять, он все понял сразу.

- Так… Теперь это уже непоправимо… Сгорел трансформатор, - тихо сказал он и, бросив на стол принесенную из раздевалки новую трубочку предохранителя, устало опустился на стул.

- Эх, Юрка, в дураков нас превратил! - сказал Сидоров. - Там, в зале, все ждут, а мы?

- Что "мы"? Пока нас не растерзала толпа, надо бежать по домам, - попробовал пошутить Парамонов.

- При чем тут "бежать по домам"!.. - вздохнул Димка. - Ну кто тебя просил ковыряться?

- А я знал, что нельзя совать? - серьезно сказал Парамонов.

- Должен был знать. Ведь в предохранители ставится специально тоненькая проволочка, чтобы она расплавилась при большом напряжении. Понимаешь, в этой школе двести двадцать вольт напряжения, а приемник у меня был поставлен на сто двадцать семь…

- А-а… - обрадовался Парамонов. - Значит, он у тебя так или иначе сгорел бы!

- Ты Митрофанушка! - разозлился Димка. - Это разве дело - переключить трансформатор в приемнике на двести двадцать вольт и поставить новый предохранитель? А ты догадался - целую кочергу сунул!

- Ты потише с этим Митрофаном, - угрюмо сказал Парамонов. - Я понял твою дипломатию. Думаешь, позвал Горшкова в свой симфонический оркестр, так и я уже обработан?

- Ничего я не думаю, - сказал Димка. - Но и ты не думай, что это дело с приемником мы так забудем.

- Платить заставишь?

- Не бойся, деньги твои целы будут…

- Что же тебе надо? Мои моральные мученья? Ха-ха!

Парамонов деланно рассмеялся. Чувствовалось, что он просто хорохорится. Его внутреннее состояние выдавали глаза. Они бегали по ребячьим лицам, искали в них хоть маленькой, но поддержки и не находили.

- Ладно, уходи отсюда, - сказал Димка, - тебя никто не держит.

- Пипин Короткий, пошли! Ауфвидерзеен! - Парамонов повернулся и взялся за ручку двери.

Назад Дальше