14
В квартиру пробрались мягкие сумерки июльского вечера. Предметы в комнате и их тени внезапно всплывали в летнем воздухе, в сгущающемся летнем мраке мягкий диван казался бесформенным. Я слышал шаги Йоханны по деревянному полу кухни, представлял, как она добавляет себе в чай порцию имбиря, помешивает в чашке ложечкой, потом добавляет чего-то еще, может быть меда, и снова помешивает. Мне было слышно негромкое позвякивание ложки в тонкой чашке с широким верхом. Мне казалось, что я слышу даже то, как чашка перемещается в воздухе, хотя такого просто не могло быть.
Йоханна снова входит в комнату и садится возле меня. Я чувствую запах ее волос, чувствую, что от нее пахнет еще и зеленым чаем, куда добавили имбирь и сушеную апельсиновую корку.
- Если хочешь, я и тебе сделаю такой же, - предлагает Йоханна. Ее голос мягко звучит в наступающем сумраке.
- Нет, спасибо, - отказываюсь я.
Она пробует чай, сделав аккуратный глоток. Из чашки возле ее лица идет пар.
- Итак, нас только двое, - говорит она спустя минуту.
Я накрыл ее руку своей.
- Ни родителей, - продолжает она, - ни детей.
Я смотрю ей в глаза. В них ни следа печали. Если что-то в них и читается, то только вера в жизнь, отвага. Она пьет чай из чайной ложки, губы смешно морщатся, когда она опрокидывает очередную ложку в рот.
- Ты смотрел новости? - спрашивает Йоханна.
- Да.
- Мы там когда-то были, это была наша первая поездка вместе.
- Теперь этого места нет.
- Теперь много чего нет.
- Я подумал о том же, - признаюсь я, - что слишком многое теперь исчезло.
- Это будто величина метра постепенно уменьшается.
- Нет, совсем не так.
- Как раз так. - Йоханна улыбается, внимательно смотрит на чашку с чаем, будто оттуда что-то вдруг исчезло. - Метр всегда останется метром. И ни ты, ни кто другой ничего здесь не изменит.
Я смеюсь.
- Хорошо, - соглашаюсь я. - Метр останется метром. Земля горит. И ничего нельзя поделать.
Йоханна смотрит на меня уже без улыбки.
- И нас с тобой только двое. Как ты на это смотришь?
- Я думаю о тебе, - отвечаю я, - я думаю, что всегда буду с тобой.
- Этого тебе будет достаточно? - спрашивает она, не глядя в мою сторону.
- Достаточно, - подтверждаю я. - Но ты неправильно об этом говоришь. Я счастлив быть с тобой. Вот что я хотел сказать.
Она снова пробует чай, ее верхняя губа оказывается примерно в полусантиметре над верхним срезом. Она осторожно пробует горячий чай и внимательно и сосредоточенно глотает его. Мы сидим молча.
- Что ты думаешь обо всех этих новостях? - интересуется она.
- Они не удивляют меня, - отвечаю я. - Это не произошло неожиданно, будто не было никаких знаков, предупреждавших, что все это не может продолжаться долго.
В последних солнечных лучах танцевали немногочисленные пылинки.
- Как долго мы уже вместе? - спрашивает она и сразу улыбается.
- А ты не знаешь?
Она смеется.
- Глупый, - говорит она, - я спрашиваю, потому что хочу узнать, помнишь ли об этом ты.
- Конечно помню. Шесть с половиной лет.
- Удивительно, ты помнишь.
- Конечно помню.
Йоханна все так же пьет чай. Теперь он немного остыл, и она может просто пить его, как воду.
- Лучшие годы в моей жизни, - признаюсь я.
- Эти годы?
- Да, - отвечаю я, - эти последние шесть с половиной лет.
- И в моей тоже.
Она отталкивает ложечкой кусочки имбиря в чае, затем собирает их с краю. Когда там набирается достаточное количество имбиря, она вылавливает его из чашки. Я слышу хруст сырого имбиря у нее во рту. Я так люблю эту женщину, все ее привычки, даже те, что мне кажутся сумасшедшими.
- А что бы ты изменил, если бы мог? - спрашивает она, доев имбирь и запив его глотком чая.
- Не знаю, - признаюсь я. - Когда-то я прочитал в одной книге, что если где-то изменить хотя бы одну маленькую вещь, то изменится весь мир вокруг. Наверное, это правда. По крайней мере, я думаю, что это правда. Если бы я попробовал что-то изменить, то случайно могло бы измениться и все остальное, те вещи, которые мне совсем не хочется менять. Поэтому не хочу менять ничего.
Я чувствую прикосновение плеча Йоханны. Оно напряжено. Мышцы под ее рубашкой похожи на маленькие твердые шарики.
- Ты не стал бы менять даже сегодняшний день? - уточняет она.
- Даже сегодняшний день.
Йоханна ставит чашку на кофейный столик, и она сразу же отбрасывает на нем тень, мягкие, практически невидимые темные контуры.
- Может быть, я была не права, - говорит Йоханна.
- Ты о чем?
- Раньше я думала, что если приходит новость вроде той, что мы узнали сегодня, значит, весь мир разваливается.
- Он не развалится.
- Да, теперь я тоже это знаю.
Мы снова сидим в молчании. Где-то открывается и закрывается дверь. Короткий удар, звук эха, потом снова все стихло.
- И что теперь? - говорит Йоханна.
- Ты о чем?
- Что будет после сегодняшнего? Что впереди?
- Думаю, что ничего особенного не произойдет. Мир продолжает вертеться, мы любим друг друга.
- А потом?
- Как я сказал, мир и дальше будет вертеться, а мы любить друг друга.
Она смеется.
- Ты как человек-пластинка.
- Ну, ты сама вышла за меня замуж.
- Да, и я ошибалась.
- В чем же?
- Я ошибалась в том, что думала, будто для счастья нам нужен кто-то еще.
- А что тебе нужно?
Она проводит двумя пальцами по моей руке. Это приятно, но немного щекотно. Танец пылинок становится просто сумасшедшим: в комнату вихрем врывается поток воздуха. Наверное, через окно на кухне.
- Что тебе нужно для счастья? - снова спрашиваю я.
- Все это. Ты. Мы.
Мы сидим молча.
- Ты сегодня что-то написал?
- Я пишу каждый день, - отвечаю я. - Это нужно мне, чтобы знать, куда мы идем.
- О чем ты пишешь? Что-нибудь хорошее?
- Может быть.
- Ты не знаешь?
- Иногда ты знаешь сразу, иногда нужно подождать.
- А как сейчас?
- Будет ясно чуть позже, - говорю я. - А может быть, гораздо позже.
Йоханна поворачивается ко мне. Она поднимает ноги и кладет их мне на колени. Ноги голые, пятки почти холодные, несмотря на то что стоит очень теплый летний день. Я растираю ей ноги, согреваю пятки в руках. Эти две маленькие пятки помещаются в моих ладонях.
- Не хочу этого говорить, - спустя какое-то время произносит она.
- Тогда не говори.
- Но оно само просится.
- Тогда, думаю, тебе придется высказаться.
Она минуту молчит.
- Что будет, если с кем-то из нас что-то случится?
- Что-то плохое? Или что-то такое, чего нельзя изменить?
- А разве есть разница?
- Очень большая разница.
- Что, если кто-то из нас умрет?
- Другой останется жить.
- Нет, будет не так.
Сквозь раскрытое кухонное окно слышно, как кто-то въезжает во двор на велосипеде и ставит его у специальной решетки. Потом щелкает замок. Дверь в наш дом открывается и снова закрывается.
- Жизнь продолжается, - произношу я.
- Ты всегда так говоришь.
- Потому что так и есть.
- За исключением случаев, когда это не так.
- Не знаю, - неохотно признаю я. - Всему свое время.
- Если что-то произойдет со мной, - говорит она, - то надеюсь, это не сломает тебя. Надеюсь, что твоя жизнь будет продолжаться.
- И наоборот, - дополняю я.
Пылинки уже не так светятся, танцуя в солнечных лучах.
- И все же, - продолжает она, - если со мной что-то случится и твоя жизнь станет продолжаться не в том направлении, я обязательно приду, чтобы сказать тебе об этом.
- Так я и знал, что будет ловушка.
- Естественно, - улыбается Йоханна, - это ловушка.
Я глажу ее ноги и смотрю ей прямо в глаза. Нас окружает мягкая надежная темнота, а на губах Йоханны играет улыбка. Жена как будто собирается заснуть или рассмеяться.
15
- Ты должен понять. - В словах Эллины не было убежденности. Она сама не верила тому, что говорит.
Дружба не заканчивается стремительно, громким ударом. Она идет к концу постепенно, с глухим треском. Я отметил, что Ахти ничего не говорит. Тогда я пошел к двери, надел куртку и обувь. Стоя в дверях, я зачем-то обернулся. Ахти и Эллина стояли в другом конце коридора. С тем же успехом они могли стоять в любом другом месте.
Что тут можно было сказать? Давайте предадим память о лучших днях, о том, как весело мы проводили время вместе? Давайте не дадим малому разрушить большее, что-то такое, что когда-то было прекрасным? Я пробовал перебрать все варианты. Но не смог придумать ничего лучше, чем просто сказать:
- До свидания.
Я шел, погруженный в мысли, к перекрестку, который видел на кадрах видеонаблюдения и где ничего не смог обнаружить.
Солнце село рано, небо совершенно потемнело. Дождь, которому не было ни конца ни края, на какое-то время стал не таким сильным. Небо то тут, то там сбрасывало небольшие капли дождя, словно сначала намеревалось засеять ими землю, но потом вдруг передумало и решило сберечь семена для себя. Шагая вниз по улице, я не обращал внимания ни на проезжающие мимо и гудящие в клаксоны машины, ни на толкавших меня пешеходов.
Повсюду стоял кислый запах горелого пластика, но я не стал оглядываться и искать его источник. Запах преследовал меня несколько минут. Я вытер с лица капли дождя и вдруг понял, что где-то оставил перчатки. На противоположной стороне улицы была гостеприимно распахнута дверь в дискотеку; ровные, громкие, угрожающие звуки притягивали к себе толпу. Я посмотрел на часы и на телефон. Время все шло. Йоханна не звонила.
Последние два дня стали для меня как вся жизнь: прожорливая, полная лжи, безнадежная. Автобусы и легковые машины проезжали мимо, их моторы урчали, а выхлопные газы оставляли ощущение сухости в моем горле, и я не мог сглотнуть. Я чувствовал во рту тошнотворный вкус бензина и выхлопов. В мою сторону ринулась толпа подростков, я подался в сторону, чтобы избежать встречи с ними. Это мне удалось, и они пробежали мимо. Не знаю, на каком языке они перекрикивались и почему бежали. Подростков преследовали двое охранников. Их язык я понимал. Молодые люди продолжали бежать, не обращая внимания на то, что охранники на финском языке приказывали им остановиться.
Я подошел к перекрестку и увидел камеру, закрепленную болтами на стене на высоте примерно десяти метров. Капли дождя падали мне на веки, будто пытаясь разбудить меня. Я посмотрел туда, куда была направлена камера. Мне был виден перекресток, обе улицы - Урхо Кеккосена и Фредрикинкату. Сотни людей, машины, огни. Все то же самое, как тогда, когда я пытался отыскать Йоханну.
Иногда вы не можете чего-то увидеть, пока не перестанете смотреть на эту вещь. Так говорил мне Яатинен.
Я позвонил ему.
Не могу сказать с уверенностью, но думаю, что семь моих спутников, сидевших за соседними компьютерами, были теми же самыми людьми, с которыми я сидел рядом в прошлый раз. Озабоченные, сосредоточенные взгляды, казалось, прилипли к их лицам.
Мы находились в том же служебном помещении. С помощью пароля я открыл базу данных. На пути от проходной до второго этажа мы с инспектором едва успели обменяться несколькими словами. Яатинен сегодня не выглядел таким усталым, как это было прежде, но на его лице было все то же выражение досады и отстраненности, будто он хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте. Впрочем, наверное, он и тогда выглядел бы таким же сердитым. Этого я раньше в нем не успел заметить.
Я слышал, как стучат сильные пальцы по клавиатуре. Дальше должны были бы последовать любопытные взгляды, но когда я быстро оглянулся, то увидел, что никто не обращает на нас ни малейшего внимания. Яатинен сидел прямо перед компьютером и смотрел на меня так, будто собирался что-то сказать. По выражению его лица я понял, что его мысли витают где-то в другом месте. Что бы инспектор ни собирался сказать мне, он явно не спешил с этим. Потом он стал помогать себе рукой: указал на экран, а потом сказал, что уйдет и вернется через полчаса. Я заверил, что то, что я собираюсь сделать, не потребует так много времени.
Яатинен снова посмотрел, даже не на меня, а куда-то сквозь меня. Потом, не говоря ни слова, развернулся и вышел из комнаты. Его шаги были быстрыми и злыми. Он исчез на лестнице, оставляя за собой легкое ощущение раздражения, которое грозило заразить и меня. Я приступил к работе.
Просто невероятно, как много камер слежения было здесь установлено. Некоторые из них были выключены, но достаточное количество продолжало работать, передавая на компьютер четкую запись почти всей местности в центре города. Некоторые улицы и перекрестки можно было рассматривать под разными углами и с разной высоты.
Я вернулся в то же время и на то же место, которое уже просматривал. Угол Фредрикинкату и улицы Урхо Кеккосена, географическая точка, в которой в последний раз был зафиксирован телефон Йоханны. Картинка так же передавала блестевшую от дождя улицу. Я начал отслеживать одно изображение за другим.
Когда приблизился момент выключения ее телефона, я инстинктивно подался вперед. Картинка была такой же неясной, как и прежде, и все так же больше напоминала полотно художника, чем фотографию. Почти за минуту до нужного времени я заметил нечто на другом краю улицы Урхо Кеккосена, но меня отвлекло содержимое почтового ящика Йоханны.
В этот момент "нечто" напоминало пару мазков, быстро перемещавшихся по экрану. Сначала из двух мазков оно превратилось в несколько, потом стало напоминать человеческую фигуру с ясно различимыми индивидуальными чертами. Походка, манера оглядываться по сторонам, засовывать руку в карман. Я смотрел на нее чуть дольше, чем требовалось, чтобы понять, что оказался прав.
Человек дошел до угла улицы, что-то вынул из кармана, дотронулся до предмета другой рукой и снова сунул его в карман. В тот самый момент телефон Йоханны был отключен от сети. Через перекресток проехал большой грузовик, а за ним - машина скорой помощи с включенным световым сигналом. На миг картинка снова напомнила полотно импрессионистов, и я понял, как плохо я рассмотрел ее в первый раз. Когда грузовик и "скорая помощь" проехали мимо, фигура на секунду остановилась у перекрестка и застыла так неестественно, что на минуту можно было усомниться, человек ли это.
Я поставил изображение в режим паузы и увеличил его. Фигура вырастала в размере и становилась все более различимой. Когда во весь экран появилось лицо, я настроил яркость и откинулся на стуле. Передо мной был Громов с его вечной щетиной на подбородке.
16
От: Громова Василия
Кому: Лехтинен Йоханне
Отправлено: 21 декабря, 01:37
Тема: Одно последнее одолжение
Йоханна,
я в последний раз хотел бы выяснить наши отношения. Ты сказала, что счастлива в замужестве и мы с тобой останемся просто коллегами. Но я понимаю, что над этим заданием ты не захочешь работать с кем-то другим, даже если мне это будет неприятно. Вместе с тем я искренне готов приветствовать твое решение отныне работать с другим фотографом. Но я хотел бы попросить тебя о небольшом одолжении. Прежде чем наши пути разойдутся, я хотел бы, чтобы ты снова вспомнила все то, через что нам пришлось пройти вместе. Помнишь, как в Косове мы были под обстрелом? Помнишь то плечо, к которому ты тогда прислонилась, и того, кто стал для тебя защитой? А помнишь, как наш автобус сломался на самом берегу моря в Арктике и холодный ветер пронизывал до костей всех нас? Помнишь, что ты сказала, когда мне удалось снова завести мотор? Я помню. Ты сказала, что будешь мне благодарна всю жизнь. Всегда, Йоханна. Такими были твои слова. И теперь я прошу тебя об одолжении. Если то, что ты тогда говорила, было сказано искренне, ты сделаешь для меня это. Ты согласишься на это, чтобы быть честной и перед собой, и передо мной. Ты согласишься поговорить об этом с глазу на глаз, и ты скажешь мне правду. Думаю, что я прошу от тебя не слишком много и ты можешь сделать это для человека, который спас тебе жизнь. Если же после нашего разговора ты все еще будешь считать меня лишним в твоей жизни, я приму это. Но я прошу дать мне еще один шанс поговорить с тобой наедине. Если ты не согласишься, боюсь, мне снова придется просить тебя об этом через третьих лиц.
Василий
17
Я нашел дом с террасой в Маунуле, рядом с Кескуспуисто, в северной части парка. Фасад построенного в пятидесятых годах здания таунхауса был выполнен из красного кирпича. Оно состояло из шести домов. Судя по освещенным окнам, выходящим на улицу, все они были заселены. Квартира Громова была предпоследней справа. Бледный свет падал из окна верхнего окна.
Мне легко удалось получить этот адрес, но заставить Яатинена заинтересоваться им оказалось невозможно. Когда я показал ему сообщения с почты и данные видеонаблюдения, он заметил, что ему понятно мое желание, чтобы эти вещи были связаны между собой. Тогда я потерял терпение. Мое желание? А когда я попросил его пойти со мной, он отказался, сославшись на занятость. Тем и закончился наш разговор.
Я попросил Хамида остановить такси и заглушить мотор перед небольшим парком напротив здания. Деревья, кусты и затемненные фонарные столбы обеспечивали некоторое укрытие, чего пока было вполне достаточно. Я не собирался звонить в дверь. Мне не хотелось снова допустить ошибку, как тогда в Яткясаари; боль и ссадины не давали мне забыть об этом. Самым правильным, как мне казалось, было сначала понаблюдать за ситуацией, потом подойти к дому и дожидаться темноты, прислушиваясь, как дождь мягко падает на деревья и кусты, как его капли в ритме барабана стучат по мертвым влажным листьям.
Я перешел улицу и пошел по тропинке между деревьями. Влажный песок то скрипел под ногами, то издавал какие-то хлюпающие звуки, несмотря на все мои старания ступать бесшумно. По краям тропинки было суше, соответственно тише были мои шаги. Пройдя по ней немного, я заметил поворот, который вел прямо к дому. Здесь тропинка поднималась в гору, за десятки лет она была утрамбована пешеходами до самых корней деревьев. Я старался ступать осторожнее, чтобы не споткнуться в темноте.
Задняя сторона двора не была обнесена забором. Здесь была лужайка, которая заканчивалась прямо возле края деревьев. Минуту я пытался высмотреть что-нибудь в окнах, но, не заметив там никакого движения, пересек небольшой каменный дворик и подошел вплотную к дому. Только теперь я заметил двойную дверь. Та, в которой замок, была приоткрыта примерно на сантиметр.
Я прислушался. Дождь барабанил в оконные стекла, наполнял шуршащими звуками близлежащие деревья. Где-то взревел двигатель машины, ненадолго притих, потом снова взревел. Никаких звуков, характерных для человека. В воздухе витал слегка горьковатый аромат, будто земля была слишком мокрой, промокла на много лет вперед и устала от этого.